Золотой капкан - Владимир Рыбин

- Не нада бери, - назидательным тоном сказал Чумбока.

И Сизов понял: действительно, не надо. В Никше спросят: чье ружье? Хопра? А где Хопер? Умер?.. Сам?.. Или помогли?.. Поди докажи.

- А... золото?..

Чумбока ткнул рукой себе под ноги, и Сизов только теперь разглядел валявшийся на земле вещмешок. Осторожно, словно это был раненый зверь, подошел к нему, поднял. Мешок был тяжелый, одной рукой не удержать.

И тут, словно почувствовав, о чем речь, зашевелился Красюк. Увидел вещмешок в руках у Сизова, вскочил на ноги.

- Это же мой сидор! Видишь, пестрый, из камуфляжки? Тот самый, что Хопер унес...

Он попытался схватить вещмешок, но Сизов отвел его руку в сторону.

- А где Хопер? - Красюк испуганно заоглядывался. И уставился на Чумбоку, догадавшись, в чем дело. - Ты его нашел?.. Убил?..

- Дурак ты, Юрка, - сказал Сизов. - Задохнулся он. Дымом. Не выбрался из пожара.

- Точно?

- Так Аким говорит. А я ему верю. Живого он притащил бы сюда.

- Зачем? - испуганно воскликнул Красюк.

- Так уж он устроен.

- А рыжевье, значит, принес? Ну, молодец!..

Красюк боком, словно опасался, что его оттолкнут, обошел Сизова, присел над вещмешком, торопливо начал развязывать туго стянутые лямки. Руки у него дрожали, пальцы срывались с узла. Тогда он вцепился в узел зубами. Развязал, и выхватил сверток, упакованный в полиэтилен.

- Оно! - сказал с придыхом. Обессиленно сел на землю и повторил, лыбясь во весь рот: - Оно самое... Теперь поделим...

- Об этом надо Акима спросить, - сказал Сизов.

- Чего это?!. Мое ведь...

- Было твое. Но ты его отдал Хопру.

- Он сам...

- А теперь это нашел Аким. Ему и решать.

- Ладно. На троих поделим.

Он зло посмотрел на Чумбоку, но тот не обернулся, занятый костром.

- Утром разберемся, - сказал Сизов.

Красюк помолчал, покачивая на руке тяжелый сверток, и сунул его обратно в вещмешок.

- Ладно, утром поделим.

- Юра, не теряй головы. Это же не манная крупа - на глазок-то делить.

- Тогда я его сам понесу.

Сизов засмеялся.

- Все двадцать килограммов? С раненой рукой? Нам ведь далеко идти.

- Тогда один пакет возьмешь ты, а другой пусть будет у меня.

- Как скажет Аким.

- Аким, Аким! - разозлился Красюк. - Да ему рыжевье до лампочки. Верно? - повернулся он к Чумбоке.

- Верно, верно, - закивал Чумбока. И добавил замысловатое: - Моя деньга бери хорошо, чужая деньга бери нет.

И он принялся раскладывать на земле оленью шкуру, которую достал из своей громадной торбы.

- Нада спи...

Тихая глухая ночь обволакивала землю стойким запахом гари. На западе розовели низкие тучи, подсвеченные уходящим пожаром. Там волчьими глазами вспыхивали огоньки: пламя взбиралось по склону отдаленной сопки. А вокруг костра стеной стояла напроглядная тьма, не полная ночных шорохов, как обычно в тайге, а совершенно безмолвная, могильная.

Казалось бы, только и спать в такую ночь. Но Сизов, как ни старался, уснуть не мог. В голове вертелись странные мысли о высшей справедливости, которая все-таки существует и в конечном счете наказывает зло. И думалось о непомерной чуткости людей, живущих в согласии с природой. Было совершенно непонятно, когда и как Чумбока услышал крик в горящем лесу. Все вокруг трещало и гудело. Лежа под навесом, зажимая голову охапками сырого мха, он, Сизов, не слышал ничего, кроме стука своего сердца. Потому что был занят только собой. А Чумбока и в такую минуту оставался словно бы частью этого леса, страдающего, но живого...

- Иваныч, спишь? - услышал он тихий шепот. Красюку тоже не давали уснуть свои думы. - Ты чего будешь делать с рыжевьем-то?

- Я тебе говорил: сдам, - помолчав, ответил Сизов.

- Ты чего, в самом деле веришь, что оно достанется государству?

- А то кому?

- Да кому угодно. Тоннами золото у государства растаскивают, и хоть бы хны.

- По акту сдам.

- Акты тоже пропадают.

Сизов и сам боялся того же. Но ему непременно надо было откупиться, чтобы, как обещал Плонский, поскорей освободиться и довести до конца начатую с Сашей разведку у Долгого озера. Теперь он знает: касситерит там есть. Но теперь знает еще и о золотом ручье...

- Чумбока свою долю тоже, всего скорей, сдаст. И тебе бы тоже...

- Чего ж мы тут загибались?

- А можно сделать так, что ты один все сдашь. Придешь, заявишь: не мог-де, стерпеть обвинения в краже золота и бежал потому, что хотел найти пропавшее, снять с себя подозрение...

Красюк промолчал. Встал и так же, ничего не говоря, принялся подкладывать в костер ветки. Наконец сказал:

- А потом? Кому я нужен на воле с пустым карманом да с судимостью?

- Судимостью нынче никого не удивишь...

- Так ведь такой лафы больше не подвернется.

Он со злостью бросил в костер палку, которой ворошил угли, снова улегся.

- Что-нибудь придумаем, - сказал Сизов.

- За нас все продумано.

- Все, да не все. Спи пока. Завтра поговорим.

Красюк матерно выругался.

- Уснешь тут. Сперва душу вынет, а потом - спи...

- Спи, спи, - ласково, как ребенку, сказал Сизов. - Утро вечера мудренее.

На рассвете пошел дождь. Чумбока учуял его еще до того, как упали первые капли, разбудил Сизова и Красюка, заставил их сесть спина к спине, сам сел и накинул на головы оленью шкуру.

Дождь был сильный, но недолгий, не погасил костер.

- Куда иди, капитана? - спросил Чумбока, когда они встали, размялись после неудобного сидения.

- Мы - в Никшу. Пойдешь с нами?

- Пойдешь, пойдешь. Патрона нада, кухлянка нада...

- Чего ты за меня решаешь? - внезапно обиделся Красюк.

- А тебе больше некуда идти.

- Все равно спросил бы...

Сизов засмеялся.

- Экие мы гордые.

- Не гордые, а все равно нечего за меня командовать.

- Вот тебе раз. А я думал: тайга тебя кое-чему научила. Собирался дело предложить.

- Какое дело? Что ночью говорил?

- То само собой...

- Ну?

- Я еще подумаю, годишься ли. И ты тоже подумай.

- О чем?

- О будущем. О чем еще?

- Начал, так уж давай продолжай.

- Сейчас идти надо. Потом поговорим.

Весь этот день пробирались они по остывающей гари. Лишь к вечеру, перейдя широкое каменистое русло мелководной речушки, оказались в зеленом лесу, не задетом черным крылом пожара. Сизов чувствовал себя совсем здоровым: парилка пошла на пользу.

На следующую ночь наломали для подстилки ароматных веток пихты. У Чумбоки в торбе нашлось по куску прокопченного мяса. Для заварки чая сушеная трава тоже нашлась. Насытившись, разлеглись на мягких ветках. И тут Красюк спросил:

- О каком деле говорил-то?

- О старательстве.

- По тайге мотаться?!

Красюк даже привстал от негодования.

- Старательство - это не только поиски золота, но и добыча.

- Было бы где добывать.

- Я знаю одно место.

- А может, там нет ничего.

Сизов достал из кармана небольшой узелок, развязал.

- Это, по-твоему, ничего?

На тряпице поблескивали три самородка - два размером с ноготь, а один большой, почти с наручные часы.

- Откуда? - выдохнул Красюк.

- Оттуда. Вот я тебе и предлагаю: сдавай золото, освобождайся и... сколачиваем артель. Я, ты, Аким... - Сизов обернулся к Чумбоке. - Ты как, согласен?

Чумбока взял крупный самородок, осмотрел его со всех сторон, понюхал, попробовал на зуб и положил обратно.

- Моя охотника.

- Хороший охотник при артели - то, что надо.

Чумбока вздохнул, ничего не ответил, потянул на голову оленью шкуру.

- Ну, чего молчишь? Пойдешь в артель?

- Моя думай, - глухо ответил Чумбока.

- А ты как? - повернулся Сизов в Красюку.

- Моя тоже думай, - засмеялся тот.

- Ну, думайте. А я спать буду. - Он резко повернулся на бок, зашуршав ветками пихтовой подстилки, выругался. - Другие бы прыгали от радости, а они думают. Мыслители... Впрочем, думайте, идти еще далеко.

Он прислушался, ожидая ответа. Чумбока тихонько похрапывал. Что с него взять? Человек не от мира сего. Но молчал и Красюк, и это удивляло.

Сизов решил до самой Никши больше не заговаривать на эту тему. Пускай сами соображают. С этой мыслью он уснул. И спал крепко и спокойно, как не спал уже очень давно.

* * *

"Три солнца", как говорил Чумбока, шли они по тайге. Лишь "четвертое солнце" высветило в распадке извилистую линию узкоколейки.

К вечеру того же дня они были в Никше, разбросавшей одноэтажные окраинные домики по склону сопки. В центре поселка тянулись ряды белых двух-трехэтажных блочных домов. На фоне крутого затененного склона они выглядели театральной декорацией. За домами гигантскими ступенями взбирались в гору тоже ослепительно белые в лучах солнца корпуса обогатительной фабрики. Там, за ними, во тьме, это Сизов знал, находились глубоченные карьеры, на дне которых ковши экскаваторов выгребали из тела горы раздробленный взрывами темно-бурый, твердый, как гранит, оловянный камень - касситерит. Самосвалы везли этот камень к верхнему корпусу комбината и сбрасывали в бункер, где касситерит дробился в крошку, пригодную к дальнейшей обработке. Он и сейчас громыхал, этот бункер, оттуда на всю округу разносились хруст и чавканье, будто в глубине бункера сидел ненасытный зверь, жадно грызущий камни.