Совсем другое время (сборник) - Евгений Водолазкин

Многие коллеги Соловьева эту работу считали заведомо невыполнимой, предлагая попробовать для начала расписать его собственную – скажем, прошлогоднюю – июньскую жизнь по часам, а уж затем замахиваться на события семидесятишестилетней давности. Скрывавшаяся в таком совете ирония касалась не только возможности подобных поисков, но и их целесообразности. Эти поиски казались коллегам в некотором роде научным педантством или (что звучало еще обиднее) научным позерством. Единственным, кто безоговорочно одобрил планы аспиранта, оказался проф. Никольский. И этого было достаточно.

Не будучи согласен с иронией коллег, Соловьев и в самом деле составил собственное жизнеописание за июнь предыдущего года. Это оказалось совершенно несложно. Всё время выпускной сессии – а именно она приходилась на июнь – он просидел в Публичной библиотеке. Все остальные перемещения были связаны с экзаменами. Их время легко вычислялось по сохранившемуся у него расписанию экзаменов и зачетов. Из курса источниковедения молодой человек усвоил, что любая, даже малозначительная бумага впоследствии может стать важным историческим источником. Он знал цену документам и никогда их не выбрасывал.

Что касается июня 1920 года, то задача здесь хоть и оказалась сложнее, но отнюдь не была невыполнимой. Для начала Соловьев свел воедино тексты всех мемуаров, касающихся этого отрезка времени. Выяснив общий характер действий генерала Ларионова и Жлобы, исследователь перешел к целенаправленным поискам в архивах. Он просмотрел тысячи письменных приказов, телеграмм и телефонограмм этого времени (зачастую они указывали не только дату, но также час и минуту их отправки) и составил, вопреки сомнениям коллег, довольно подробный перечень происходившего в месяце июне. Результат оказался потрясающим.

Выяснилось, что в ночь с 13 на 14 июня, т. е. еще до начала активных боевых действий, бронепоезда генерала Ларионова и Д.П.Жлобы стояли друг против друга. Это произошло на нейтральной к тому моменту территории, а именно – у поселения немецких колонистов Гнаденфельд. Посредством отправлявшихся обеими сторонами телеграмм историку удалось установить, что бронепоезд Жлобы в 23:30 прибыл на первый путь и, простояв там до 4:45, отправился на север. Временем прибытия генеральского бронепоезда привлеченные источники позволили считать 23:55. Отбыл он в 3:35 в южном направлении. И хотя номер пути, на котором стоял второй бронепоезд, в документах не указывался, методом исключения удалось установить и его: это был путь № 2. На станции Гнаденфельд было всего два пути.

Бывшим своим учеником (а бывают ли ученики бывшими?) проф. Никольский остался очень доволен. Прежде всего, он одобрял результат с точки зрения пути его достижения. При всей любви к смелым умозаключениям профессор считал эмпирические исследования единственно возможной базой всякого научного труда. Более того, он подчеркивал, что любая, даже на первый взгляд бесцельная работа с источником непременно даст свои плоды. В этом, кстати говоря, отношении будущую крымскую конференцию он ставил не слишком высоко. Большинство ее участников он называл вдохновенными трепачами, но ехать на нее Соловьева не отговаривал.

– Это тоже нужно увидеть, – сказал он аспиранту на прощанье. – По крайней мере, один раз.

Вторым обстоятельством, вызвавшим интерес профессора к находке Соловьева, было ее значение для истории самой войны. До сих пор не существовало никаких документов, прямо или косвенно подтверждающих личную встречу двух противников. Вместе с тем еще в тридцатом году в эмигрантской печати была высказана догадка о возможности такой встречи.[60] Не имея догадке никакого фактического подтверждения, ее автор позволил себе пойти еще дальше. Он поставил вопрос о том, не являлась ли гипотетическая встреча попыткой генерала наладить тайную связь с красными. Поскольку вопрос был поставлен в обвинительном тоне, суть предательства генерала оставалась неясной. Как случилось, что в результате сговора с красными он одержал над ними одну из самых убедительных своих побед? И зачем, следовательно, красным был нужен такой сговор? Единственным, что автор теории мог предъявить в ее поддержку, был неизменный вопрос: почему по окончании войны генерал остался жив?

Интересно, что предположение о встрече генерала с Жлобой было впоследствии высказано и с красной стороны.[61] При этом упоминание о сговоре – на этот раз, естественно, в пользу белых – звучало уже не в качестве намека. О сговоре сообщалось как о достоверном, хотя и неподтвержденном факте. Поскольку решением тройки НКВД Жлоба Д.П. к тому времени уже был расстрелян, автор статьи выражал сдержанное удовлетворение, что справедливость в отношении предателя все-таки восторжествовала – пусть и несколько опережая выяснение его вины. На этой саркастической и, с точки зрения Соловьева, не лишенной эффектности фразе он завершил свой доклад.

Княжна Мещерская молча, но доброжелательно кивала. Зоя наблюдала за тем, как Шульгин заканчивал выстраивать из спичек какую-то сложную, хотя и двухмерную, фигуру. Ввиду того, что стол постоянно сотрясали, выполнять фигуру в объеме он считал делом бессмысленным. Нестеренко спал.

11

Ночевала Зоя снова у Соловьева. В этот раз уже не было мучившей обоих неопределенности, и после легкого ужина с вином они без колебаний занялись любовью. Никакого напряжения не было. Соловьев не торопясь, даже не без некоторого кокетства, разделся и ожидал Зою под простыней. Она снимала с себя одежду, стоя к нему вполоборота. Соловьев любовался ее движениями: Зоя умела раздеваться.

Свои воздушные одеяния она снимала спокойно и изящно, с той неуловимой долей обреченности, которую настоящая женщина просто обязана предъявить своему обладателю. Сняв джинсы, взвесила их на руке и с коротким звяканьем пряжки бросила на стул. Из-под длинной, мужского покроя, рубашки извлекла трусики и осторожно (большой и указательный пальцы) положила их на джинсы. Взялась обеими руками за ворот рубашки, помедлила. Словно в сомнении, расстегнула длинный ряд пуговиц. Рубашка соскользнула с плеч, но край ее остался в Зоином кулачке. На фоне смуглого тела светлое полотно рубашки непринужденно спадало на пол, складывалось в необычный, пахнущий дезодорантом цветок. На упругой Зоиной попке мерцал след от бикини.

В эту ночь она была другой. Обнаружив накануне темперамент, сегодня Зоя демонстрировала не менее выдающуюся технику. В нечеховской этой сфере познания музейной сотрудницы были, к удивлению Соловьева, безграничными. Образ лодки среди волн, пришедший вчера в голову исследователю, померк. Теперь это было что-то другое, что не поддавалось мгновенному определению. На обдумывание же у Соловьева просто не было времени.

Утро было сказочным. Расслабленным, тихим, умиротворенным. Как после бани: полное спокойствие. Абсолютная раскрепощенность тела, наслаждение каждой его клеткой. Или – как после вчерашнего футбола. Приятная боль в мышцах ног и таза, нежелание вставать. Плюс чувство глубокого удовлетворения: Соловьев подумал, что эту фразу он впервые прочувствовал по-настоящему.

Сев на него верхом, Зоя стала делать ему массаж. Начала с волос. Собирала их волнами, сводя на макушке руки в замок. Разминала шею и спину. Сначала касалась самыми кончиками пальцев, едва-едва, словно впускала через них таинственное электричество, заставлявшее Соловьева покрываться гусиной кожей. Затем следовали мощные хватательные движения ладоней. Они превращали соловьевскую спину в желе, в пластилин, лишали ее полученных хрустальных токов, вливая взамен расправляющую мышцы энергию. Время от времени, когда движения Зои были особенно активны, он чувствовал поясницей прикосновение ее интимной растительности. Потом – Зоя пересела на его ноги – массировалась сама поясница, потом – мягкое (какое все-таки удачное название) место. Там оказалось особенно приятно: эта мягкость была создана для массажа. Зоя погружала ладони в покой самых сильных его мышц. Пульсирование ее ладоней повторяло ритм самих этих мышц, имитировало их древнее движение. Перешла к ногам. Растирая их с двух сторон, добилась полной расслабленности. Подготовка футболиста к выходу на замену: с ним тоже так поступают. Ступни. Пятки – втирающим круговым движением. Подробно каждый палец. Апофеоз телесного. В открытое окно врывался свежий утренний ветерок с ароматом можжевельника. Он смешивался с запахом их тел.

После завтрака они отправились на набережную. По дороге Соловьев успел взвеситься и измерить рост. Он подумал, что на петербургских улицах уже не встретишь медицинских весов. Белых, в разводах после перекраски, с тихим звяканьем передвижных гирь. Куда они исчезли? Куда исчезли автоматы по продаже газированной воды? Квас и пиво в бочках? Ни один учебник истории, думалось Соловьеву, не отметил их ухода, так же как ни один учебник не сказал об их появлении. Но они ведь – были. Определяли быт, скрашивали жизнь – в доступной им, разумеется, степени.