История новой Москвы, или Кому ставим памятник - Нина Молева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заместитель
Председателя Москомархитектуры
И.Н. Воскресенский
Уважаемые члены Комиссии по монументальному искусству!
30 апреля 2004 года в 14.00 в зале заседаний (к. 1.111) состоятся слушания по теме:
"О поправках к проекту закона города Москвы "О внесении изменения в статью 6 Закона города Москвы от 13 ноября 1998 года № 30 «О порядке возведения в городе Москве произведений монументально-декоративного искусства городского значения».
Приглашаю принять участие в обсуждении поправок.
Приложение: на 7 листах в 1 экз.
Депутат Московской городской думы
Е.В. Герасимов
Собственно никакого обсуждения в виду не имелось – всего лишь соблюдение внешней формы, за которой скрывались принципиально важные изменения в законе города, а соответственно и работе Комиссии по монументальному искусству. Речь шла о подарках городу, на судьбу которых Комиссия и так влиять не могла, и все же.
Отныне законодательным порядком устанавливалось, что москвичи НЕ должны знакомиться с подарками, сделанными их городу. Объяснение было кратким, хотя и далеко не убедительным: «Экспонирование произведений, полученных в дар городом, на выставке с открытым доступом НЕМИНУЕМО ПРИВЕДЕТ К ШИРОКОМУ ОБСУЖДЕНИЮ ДАРОВ НЕСПЕЦИАЛИСТАМИ; ЧТО АПРИОРИ ДИСКРЕДИТИРУЕТ РЕШЕНИЕ НЕЗАВИСИМОЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ».
И невольное сопоставление. Когда-то подарки к 70-летию Сталина занимали весь Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина и часть Государственного Исторического музея. Очереди любопытствующих растягивались на километры. Между тем в условиях жесткого идеологического прессинга и развернутой кампании борьбы с формализмом и космополитизмом появление многих произведений, в частности, современных западных художников казалось совершенно немыслимым. Здесь же их смотреть было можно. Все ограничивалось только тем, что нигде в СМИ не допускались отрицательные отзывы об экспонатах. Никто из дарителей не был обижен.
Необходимость анализа и оценки даров, само собой разумеется, сохранялась. Просто от Комиссии по монументальному искусству эту функцию передавали «независимой художественной и архитектурной экспертизе», которой предстояло «в каждом конкретном случае принимать индивидуальное решение по месту размещения в городской среде скульптурного подарка».
Окончательность решения подчеркивалась тем, что «в действующем Законе не предусмотрены организационные и экономические меры по организации выставок подаренных скульптурных произведений».
Память народная – память региональная
Жизнь показывает, что память имеет свои градации. То, что помнит мировая и национальная культура, то, что формировало из поколения в поколения сознание и самосознание народа, может в принципе не существовать на региональном уровне. «За ненадобностью», «за неактуальностью» и – обычный прием – «за недостатком финансирования». В этом последнем доводе чиновники непобедимы, не говоря к тому же об их исключительной чуткости к колебаниям местнополитической ситуации. Отыгрываться проще всего на культурных деятелях прошлого: какая может стоять за ними «рыжая волосатая», тем более финансовая поддержка, выгодная для всего города.
Ивану Сергеевичу Тургеневу не повезло в отношении материализованного выражения уважения и памяти потомков. У великого писателя, на взглядах и идеалах которого сформировалось не одно поколение народа, сложилось во всем мире само по себе представление о духовном мире русского человека, – в России нет музея. Конечно, существует и процветает многократно исчезавшее и заново восстанавливавшееся Спасское-Лутовиново на Орловщине. Существует и чудесный литературный музей писателя – опять-таки в Орле, в дворянском особнячке, о котором и поныне ведутся споры: ступала ли там или нет нога писателя…
Орел стал средоточием литературной памяти России. В нем существует целое ожерелье литературных музеев. О них заботятся, их изо всех сил пополняют. В них, как в Мекку русской литературы, приезжают из всех стран. И там лишних средств нет. Музейщики борются за каждый рубль, проявляют чудеса изобретательности в отстаивании НАШЕГО ОБЩЕГО наследства. Но Москва не собирается брать с них примера. Столица и регион – какое сравнение!
Комиссия по монументальному искусству не имеет права инициировать установку каких бы то ни было памятников. Инициатива – она возникает в поступающих в ее адрес предложениях. И разве не настораживает то, что за все годы существования Комиссии можно по пальцам перечесть предложения, касающиеся увековечения памяти великих русских писателей.
Салтыков-Щедрин. Живший в Москве с детских лет (если на первое место ставить вопросы паспортного стола и прописки), единственный оставивший удивительное по полноте описание быта дворянского Арбата, крохотных особнячков и городских усадеб, венчавшийся в Крестовоздвиженском монастыре, печатавшийся в московских издательствах, приобретший подмосковное Витенево, признававшийся с каким трепетом каждый раз въезжал в древнюю столицу, мало того что не имеет музея – даже памятника. Предостережение «вождя всех времен и народов» в отношении него остается в силе. Иосиф Виссарионович, конечно, говорил, что советскому народу нужны свои Гоголи и Салтыковы-Щедрины. Но «своих», прирученных, Гоголей и Салтыковых-Щедриных не бывает. Гоголь по-прежнему не имеет музея. О Михаиле Евграфовиче нечего и говорить: уж его-то наследие вообще лучше не ворошить.
Н.С. Лесков, о котором справедливо говорил Максим Горький, что он «пронзил всю Русь». Это десятки московских домов, где он жил, бывал в гостях, работал в редакциях (если уж говорить о «прописочном» принципе). Его деревянный флигелек на углу Садовой-Кудринской и Живодерки, где писателя устроили сестра драматурга Сухово-Кобылина и сама писательница Евгения Тур. Сретенские переулки, где происходила знаменательная встреча Лескова с молодым Чеховым. Всего не перечесть. А главное – лесковские произведения, во многом перекликающиеся с нашими временами «первоначального накопления капитала», или «дикого капитализма», вроде «Чертогона».
Иван Александрович Гончаров. Кажется, где как не перед бывшим Императорским Коммерческим училищем (ныне – Институт иностранных языков имени Мориса Тореза) стоять хотя бы бюсту писателя: ведь он провел здесь восемь лет, позже учился в Московском университете одновременно с Лермонтовым. Со временем Гончаров напишет: «Мы, юноши, полвека назад смотрели на университет как на святилище…» В недавно снесенном «Соловьином доме», на углу Арбатской площади и Никитского бульвара, писатель бывал чуть не каждый вечер в салоне знаменитой драматической актрисы Львовой-Синецкой, первой исполнительницы роли Софьи в «Горе от ума». На всю жизнь он сохранит благодарную память о прогулках вокруг Кремля и по Китай-городу. Сюда будет писать пронзительно-откровенные письма о любви к той единственной, которая не захотела войти в его жизнь.
И это действительно самый писательский уголок Москвы, над которым сегодня нависла угроза уничтожения. Бывшее Коммерческое училище в начинающемся от него Померанцевом переулке – последняя московская квартира Сергея Есенина, откуда поэт уехал в свою роковую ленинградскую поездку. Считаные годы назад последние из семьи Толстых изо всех сил обороняли и квартиру, и остатки помнившей Есениных обстановки. В прихожей висел огромный деревянный телефонный аппарат, звенел допотопный звонок, стояла громоздкая дубовая вешалка. На кухне с окном на Москву-реку стоял кухонный стол с выдвижным ящиком, у которого по утрам Есенин любил пить чай с толстовской прислугой. В ванной комнате все еще высилась неподъемная чугунная ванна на могучих львиных лапах – ею пользовался Есенин. В бывшей гостиной открывалась дверь на темноватый балкон, откуда Сергей Александрович в приступе гнева выбросил на мостовую собственный портретный бюст работы С.Т. Коненкова. А с того же балкона, по другую сторону Коммерческого училища, по-прежнему видна больница, в которой работала Зинаида Райх – с ней Есенин зашел проститься перед ленинградской поездкой в глубокой уверенности, что вскоре будет убит.
И, наконец, через улицу Остоженку единственный в своем роде на всей земле тургеневский уголок.
Начнем с того, что памятника Тургеневу в Москве нет. В советские годы сомнительной представлялась сама жизненная позиция дворянского писателя, которого к тому же можно было трактовать как полуэмигранта. Единственным оправданием ему служило то, что он захотел быть похороненным на родине. Впрочем, тоже не слишком удачно.
В 1840 году Тургенев определил перелом в своей жизни: умер восторженно любимый им Н.В. Станкевич и произошло знакомство с не менее дорогим ему Михаилом Александровичем Бакуниным. Отношение к друзьям с годами не изменилось: Тургенев захотел быть похороненным рядом со Станкевичем.