Из моей копилки - Константин Коничев

Не посетую, аккуратны были рекламные конторы этих фирм. Недели через две я располагал полными сведениями о ценах на ружья, на часы, на гармонии и мандолины, а главное, все товары, от которых глаза разбегались, были изображены на отличной меловой бумаге и всего за трехкопеечную открытку. А на разноцветных пакетах закончилось отпечатанным на машинке: «Вологодская губерния, Устьянская волость, дер. Поповская, господину Коничеву Константину Ивановичу».

Реклама создала мне «рекламу». Приходили ребятишки и завидовали: в Москве и в Питере именуют меня господином. Только не иначе, как на почве скрытой зависти, мой дружок Колька здраво рассудил: «А не хошь, тебя за обман купечества в острог посадят?» – «Чепуха! – возразил я. – Выписывай, кто желает…»

Задержался прейскурант от Зингера. Не надо и этому давать спуска. Шлю запасную открытку и – никакого ответа.

Ребятня посмеивается: «Понял Зингер, что не богатый человек ему писульки пишет…»

От Винокурова и Синицкого пришло мне персональное письмо в дополнение к прейскуранту. В письме предложение, если я возьму оптом музыкальных инструментов на тысячу рублей, то, невзирая на повышение цен в связи с военным временем, я могу рассчитывать на десятипроцентную скидку. Разумеется, о своих возможностях я умолчал.

И вдруг совсем нежданно и негаданно к избе моего опекуна подъезжает на санях-розвальнях агент компании Зингер, юркий, средних лет мужчина, скидывает с себя в сенях тулуп и заносит в избу одну за другой две швейных машины.

Мой опекун Михайло удивлен. Я в предчувствии чего-то недоброго забираюсь на печь, забиваюсь в угол за кожух и, прислушиваясь, жду, что будет…

– Вот, господин Коничев, – обращается агент к моему опекуну, – выбирайте любую в рассрочку. Строчат и по материи, и по коже…

– У меня нет средств на такое обзаведение, – говорит Михайло, – вы уж кому-нибудь другому показывайте ваш дорогой товар…

– Позвольте, а вы же дважды обращались к нашей фирме за прейскурантом. Мы народ практичный, вместо каталога – вам сразу две машины!

– Костюха! – кричит уже не своим голосом опекун. – Это ты выписывал?..

– Я машин не выписывал, – робко отзываюсь с печи, – я только прейскуранты на ружья и фисгармонии…

– Ах, мерзавец, ты еще хочешь, чтобы к нам в избу и фисгармонию притащили? А ну, слазь! Задам тебе музыку. – И берет опекун в руки сапожный шпандырь. Я еще не успел слезть с печи, как на приступке Михаиле начал меня во всю силу лупцевать:

– Вот тебе за ручную машину, вот тебе за ножную, вот тебе фисгармония!!!

Я начал было издавать какие-то возгласы себе в оправдание. Спасибо, на мое счастье, агент заступился за меня, избавил от цепких рук опекуна и уговорил его взять ножную машину в рассрочку на несколько лет с выплатой по одному рублю в месяц. Дело кончилось миром, задатком и чаепитием, еще заслуженной похвалой за мою любознательность.

Надо сказать правду: опекун не жалел меня ни на каком деле. Но бил не часто. Раз за то, что я усталый не мог при темном вечернем свете читать вслух для него «Антона Горемыку» Григоровича. Еще за то, что однажды принес из лавки семь фунтов постного масла в бутыли из-под керосина. И вот третий раз за прейскуранты…

Как не вспомнить, проходя мимо бывшего дома Зингера, о моей давней связи с крупной буржуазией!..

Ныне я захожу в Дом книги, в издательства и прошу втиснуть в издательский план с великим трудом доставшуюся мне рукопись.

Меняются времена и отношения.

68. ДОБРАЯ ПАМЯТЬ

НЕКОТОРОЕ время я был в Архангельске заседателем в народном суде.

Хаживал туда и просиживал в судебных заседаниях целыми неделями. Разбирали нудные семейно-бытовые дела о разводах, алиментах, о драках и мелких кражах в кухонных масштабах.

Однажды после разбора десятка алиментных дел я возвращался на трамвае домой усталый и скучный, преисполненный раздумьями о делах бренных, житейских. И мне казалось, что многие, если не все дела, которые рассматривали мы в судебном заседании, можно было бы решить проще, без судебной огласки, мирным путем.

Во время моих раздумий, я приметил, что женщина лет под сорок, ехавшая с двумя взрослыми детьми, не сводит с меня глаз. Я тоже внимательно взглянул на нее, но так и не признал, не вспомнил…

В трамвае было свободно. Женщина подошла ко мне, спросила:

– Вы, наверно, Коничев? Я не обозналась?

– Нет, не обознались.

– Ребята, идите сюда! – повелела она своим детям.

Два парня лет по пятнадцать – семнадцать подошли ко мне.

– Вот, ребята, окажите этому человеку спасибо. Если бы не он, вас на свете не было бы… – Ребята поклонились и сказали:

– Благодарим за себя и за маму.

– Ничего не понимаю, – с удивлением ответил я, не зная, что сие значит, – скажите, гражданка, в чем дело?

– А вы Женю Нестерову помните? – на вопрос вопросом ответила женщина, улыбаясь.

– Вроде бы припоминаю, а вроде бы и не совсем помню…

– Не диво и забыть. Вы меня с тех пор и не видали, как из полыньи вытащили. Я тогда утонула бы, если бы вы меня не спасли. Всю жизнь я об этом помню и не раз мужу и детям рассказывала.

И хотя об этом случае я позабыл, однако не составило труда вспомнить…

В 1924 году, кажется в декабре, мы, молодежь, поздно вечером возвращались с комсомольского губернского съезда на ночлег в Дом крестьянина.

Веселые, жизнерадостные, по-боевому настроенные, переходили по занесенному снегом льду реку Вологду. Слева при свете луны Жене Нестеровой показался чистый, не занесенный снегом лед. Она разбежалась с намерением прокатиться. Луна обманула. Оказалось – не лед, а полынья на глубоком месте реки. Женя вскрикнула и как-то сумела вынырнуть, ухватилась за кромку льда. Лед под ее руками ломался. Подойти близко и подать ей руку помощи – нельзя. Я даже оттолкнул в сторону одну девушку, которая могла бы тоже провалиться под лед.

В таких случаях выручает находчивость. Я сбросил с себя шубу. Ухватившись за одну полу, закинул другую полу под руки Нестеровой. Та ухватилась за шубу во всю собранную силу. И я ее вытащил.

Всем стало легче. Девушка спасена.

В Доме крестьянина подружки помогли ей переодеться. Впервые в жизни она выпила стопку спасительной водки.

Не заболела и даже ни разу не кашлянула после столь опасного происшествия. Деревенский народ крепок, вынослив.

На другой день Женя уже была на заседаниях съезда и даже выбрана в члены Губкома комсомола…

Неудивительно, что она об этом помнит. Такое не забывается!

Сам по себе могу судить… Вот послушайте.

В Вологодской области есть небольшое, бывшее волостное село, называется оно Заднее. Не ахти какое удачное название. Но поскольку Заднее находится позади большого села Устье-Кубенского, так его и окрестили в давние времена. В Заднем селе проживает старушка лет семидесяти с прибавкой, Александра Николаевна Голованова (в девичестве Паничева). Иногда у земляков моих заходит речь обо мне. А тогда Александра Николаевна находит, что сказать:

– А если бы не я, так и не было бы у нас писателя Коничева. – И рассказывает при этом короткую историю о том, как меня, трехлетнего, она вытащила из глубины бочага, где столь глубоко, что лошади во время купания плавали.

И верно, очень смутно, но я припоминаю:

Сидел я на перилах моста, глядел на воду, видел плавающих букашек, высматривал, не проплывет ли рыбка. А потом видел в воде небо, облака и солнце. То ли задремал, то ли, зачарованный видением, упал с перил моста в воду. И тут бы мне конец в самом начале жизни.

На мое великое счастье неподалеку стирала белье Саша Паничева.

Она оказалась моей спасительницей. Бросилась в бочаг, вытащила меня, на руках откачала, вырвала из объятий смерти. Разве такое забудешь?

Как-то во время купания в той же речке тонул брат этой Саши, Костя Паничев, мне довелось, уже взрослому, спасти его от явной гибели.

Но об этом подробно рассказывать не стану, как бы люди не подумали, что я, спустя полвека, претендую на медаль «За спасение утопающих».

69. НАД ВЕЧНЫМ ПОКОЕМ

(Не по Левитану)

Я РЕДКО бываю на своей родине. Но каждый раз за долг почитаю привернуть на забытые и заброшенные могилы своих предков и родителей.

Здесь, в селе Устье-Кубенском, на берегу малой речки Петровки, не столь давно стояла приходская церковь. С трех сторон ее – разросшееся кладбище. Колокольня была не очень старая. Ее легко разобрали по кирпичику для колхозных надобностей, не расходуя на это «святое» дело взрывчатки.

Колокольня примыкала к древней церкви, которую разрушать было нельзя. Каменная кладка, простоявшая столетия, по кирпичику разбору не поддавалась. Поэтому в бывшей церкви основали сначала общественную баню, затем – мастерскую, вроде кузницы.

Вокруг – поленницы дров. За дровами, на месте бывшего кладбища, огород…

Однажды с поэтом Сергеем Викуловым мы отправились в путешествие по Вологодчине. Разумеется, оказались и у меня на родине. Сразу же пошли на бывшее кладбище.