Искатель. 1988. Выпуск №6 - Александр Казанцев

— Догадываюсь, о чем вы станете толковать тут без меня. Не хочу мешать, но будьте уверены: писано рукою убитого, как и те открытки. И еще не забудьте: это он сам сунул бумажку в потайной кармашек своих брюк.

Когда они остались втроем, Шатев и Тодорчев попытались было высказаться, но Бурский, разглядывая предсмертное послание, попросил их помолчать. Молчали они недолго.

— Да что ты уставился на нее? — воскликнул капитан. — Смотришь, как штангист на штангу, когда не хватает духу к ней подойти. А бумажка-то легче перышка!..

— Легче-то легче, однако в ней, может быть, развязка всего следствия. Так что спокойно, други.

— Это ты себе скажи, Траян. Мы нервничаем, но и твое состояние не лучше. Подумай вот о чем: прежде чем приступить к разгадыванию этого кроссворда, пораскинь умом, стоит ли вообще его разгадывать.

— Что значит — стоит ли?

— Допустим, это писал сам Кандиларов, только когда? Может, в прошлом году, скажем, на экскурсии в Люлине. Написал, сунул в кармашек — и забыл про бумажку. Возможно такое?

— Может, да, а может, и нет…

— И еще. Вдруг нам снова подсовывают «липу» вроде тех открыточек?

— Как же, по-твоему, быть? Бросить записку в урну?

— Ни в коем случае. Но имей в виду: штанга, на которую ты уставился, может оказаться внутри пустой — как гири, которыми манипулирует клоун в цирке.

— А если нет? Для начала давай примем к действию рабочую гипотезу: что писал записку сам Кандиларов, что было это не в прошлом году на экскурсии в Люлин, а сравнительно недавно, во время нынешнего отпуска. Тогда первый вопрос, требующий ответа, таков: что означают цифры четырнадцать-девятнадцать-пятьдесят восемь?

— Номер телефона? — предположил Тодорчев.

— Ты знаешь в Болгарии хоть один, начинающийся с единицы? — возразил Шатев. — Разве только в справочных.

— Верно, — согласился стажер. Подумав, он добавил: — А может быть, это дата? Четырнадцатое число, девятнадцать часов, пятьдесят восемь минут…

— Гляди-ка, что-то уже проблескивает, — заметил Шатев. — И логично, и с текстом стыкуется.

— Не совсем. Если четырнадцать — дата, то какого месяца? — возразил Бурский. Для сентября рано: попрощался с женой шестнадцатого. А четырнадцатого октября он вообще не дождался — это ведь вчерашнее число!

— Тогда, — предложил парень, — может быть и такое прочтение: четырнадцать часов девятнадцать минут пятьдесят восемь секунд. И секунды проставлены, по-моему, неспроста!

— Версия принята, — одобрил Бурский. — Число пятьдесят восемь не может здесь означать, к примеру, минут. Ибо за одну минуту вертолет пролетает не меньше трех километров. Разве это точность? Если же указаны секунды, тогда отклонение может быть небольшим — всего десяток метров.

— Но как умудрился Кандиларов определить время до секунды, когда у него не было часов?

— Это в пещере его нашли без часов. А вертолет он засек с часами на руке. Впрочем, надо проверить это обстоятельство. Спросим у жены, какие часы у него были.

— Дальше, — продолжал Шатев, — переходим к слову «точно». Относится оно ко времени — или к вертолету? То есть, что пролетел он не в стороне, а «точно над нами», то есть в зените…

— Можно отнести и к тому, и к другому.

— Теперь — главное, — сказал Шатев. — Почему он сообщил часы, минуты, секунды, но позабыл указать дату? От шестнадцатого сентября до первых дней октября — время немалое. Знать бы эту дату… — Капитан что-то пометил в своем блокноте.

— Да, жалко, — вздохнул стажер.

Бурский слушал, стараясь по возможности воздерживаться от замечаний. Своими соображениями делиться не спешил.

— Перейдем к словам «над нами». Заметь, не «надо мной». Значит, в том месте, над которым пролетел вертолет, Кандиларов был не один.

— Ничего удивительного! — встрепенулся Тодорчев. — Его наверняка заманили в ловушку хитростью либо силой, а потом ограбили и убили. И естественно, что рядом с ним были преступники.

— Всяко бывает, но в данном случае я с тобой согласен, парень, — сказал Шатев. — Написанное позволяет думать именно так. Но вот что хотел сказать Кандиларов, зашифровывая свое послание? Кому оно предназначено? Почему спрятано в потайном кармашке?

— Он правильно поступил, что спрятал, — сказал Бурский. — Иначе записка не попала бы к нам… И все равно все неясно: ни где он находился, ни с кем.

— Сам факт, что появление вертолета отмечено с точностью до секунды, достаточно красноречив, — продолжал Шатев. — Ясно, что писал он не в людном месте, не в большом городе, не рядом с аэродромом, где вертолеты появляются часто. Для писавшего это было уникальным событием, и он счел необходимым зафиксировать его с точностью до секунды. Для каких целей? По-моему, чтобы точное время согласовать, допустим… да, с собственным местонахождением. Стало быть, он не знал, где находится. Не знал!

— В наше время можно не знать, где находишься? — удивился стажер. — Что ж ему, как в сказке о злых разбойниках, завязали глаза и уволокли за тридевять земель?

— Не знаю, не знаю… разбойников и сейчас полно. Для меня сейчас важно другое. Кто ответит: для кого предназначалась записка? Допустим, для себя — чтобы не позабыть время. А день он, предположим, запомнил и потому не счел нужным отметить. Иное дело, если это послание адресовано, например, милиции, нам. Тогда логично было бы вписать дату и другие необходимые для сыска подробности: кто рядом (если он знает, кто), чего они хотят от него…

— Да, логично, — оживился Бурский, — но лишь в том случае, если он сам мог действовать логично, если располагал временем. А если боялся, что бумажку найдут — и уловка раскроется? Здесь же — «пролетел вертолет», обычное замечание, только и всего.

— Интересно, — сказал Тодорчев, — что ее все же нашли. Неужели никто до товарища Пырванова ее не видел? Или не придал значения? Вроде бы и местная милиция обыскивала, и товарищ… — Стажер запнулся и, взглянув на Шатева, покраснел.

— Да проверял, проверял и я вроде бы кармашек, — развел тот руками. — Но с Минчо Пырвановым не потягаешься. Да, бумажка… Не думаю, чтобы преступники оставили ее умышленно, ведь все остальное они забрали. Как-никак, в ней есть попытка навести нас на место, где находился Кандиларов.

— Какая попытка? — изумился Бурский. — Что где-то когда-то какой-то вертолет пролетел над каким-то местом ровно в четырнадцать часов девятнадцать минут пятьдесят восемь секунд? И это — информация?

— Э-э, не такая уж и бедная информация! — возразил Шатев. — Во-первых, почему «где-то»? Известно, что Кандиларов выехал шестнадцатого сентября из Софии, тело обнаружили десятого октября — максимум через десять дней после смерти, в пещере. Значит, записку он мог написать в интервале не более двух недель, во второй половине сентября. И всего вероятней, не так уж далеко от пещеры. Мы уже согласились, что вряд ли его увезли из Видина или Толбухина, скорее всего — откуда-то неподалеку, из Родоп. Больших городов там нет, и мы можем проверить, где именно летали тогда вертолеты. Нет, положение не безнадежное.

— Что значит проверить? — спросил Бурский, но смутная догадка уже осенила и его.

— Слава богу, у нас еще нет частных вертолетов, а организации, которые ими располагают, можно по пальцам перечесть: военные, мы, аэрофлот и — не знаю, может, министерство здравоохранения. Вот и надо проверить, какие вертолеты барражировали во второй половине сентября над Родопами. Начнем с Родоп, а дальше посмотрим. Надеюсь, путевые листы они заполняют не хуже, чем мы — свои протоколы.

— А если вертолетов окажется много? — спросил стажер.

— Так уж и много! Не тысячи и не сотни. Два-три, откуда им взяться больше? Проверим все. Может, счастье нам улыбнется, и окажется всего один.

— Или ни одного, — глубокомысленно заметил Тодорчев.

— Легких путей в нашем деле не бывает, — осадил его Шатев. — Итак, мы единодушны: попытка не пытка.

— Да, займемся вертолетами, — заключил Бурский. — Естественно, при содействии полковника. Ты, Ники, нанеси еще один визит Кандиларовой. Спроси, что обыкновенно носил в карманах ее муж, какой марки были у него часы. А Петко остается в кабинете, для связи. В одиночестве хорошо думается, парень. Глядишь, и придумаешь кое-что.

Нельзя сказать, чтобы Кандиларова встретила гостя радушно. Или боялась худых вестей, или испытывала столь распространенное смущение при любом контакте с милицией. Однако, вопреки прохладному приему, Шатев получил ценную информацию. К счастью, Кандиларова сама заботилась об одежде супруга и не только носила в химчистку, но и перекладывала мелкие предметы из костюма в костюм при очередной смене. А менял он костюмы часто («Истинный джентельмент», — сказала она гордо). Поскольку перед отбытием мужа на курорт Кандиларова переложила все из летнего костюма в «демисезонный» (он любил это слово), ей ничего не стоило дать подробное описание содержимого его карманов. Шатев достал блокнот и принялся записывать.