Антиквар. Повести и рассказы - Олег Георгиевич Постнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Господи, как это ужасно! – шепнул я Светле, стоявшей уже у меня за спиной. Потом мы вышли на площадь.
– Оказывается, ты знаешь по-болгарски! – весело сказала она: я заметил, что в храме она была очень серьезна, но теперь опять улыбалась.
– Да где уж там! – вздохнул я. – У нас дома есть маленький болгарский словарь. Так вот в детстве я его изукрасил пляшущими человечками и кривляющимися рожицами: если пустить страницы веером, получается кино.
– И ты его читал?
– В том-то и дело, что нет! А теперь сам себе кажусь таким человечком… и особенно этой рожицей, когда пытаюсь не то что сказать, а хоть бы понять, когда говорят вокруг другие.
– Но ведь тебе нравится понимать?
Мы уже перешли площадь. Кроме трамвая, непривычно узкого и маленького, прозвеневшего мимо нас, кругом, как и в храме, никого не было. Все словно замерло в этом странном месте, только ушедший трамвай все позванивал и побрякивал вдалеке.
– Нравится, – кивнул я. – И мне вообще здесь нравится. Особенно сейчас. Только… только как-то очень тут невесело – сам не знаю уж почему. Наверное, храм…
– А мы вообще невеселый народ, – сказала вдруг Светла, вновь перестав улыбаться. – Кроме туристов… Вот, взгляни.
Она показала на стену ближайшего дома. Стена была оштукатурена и покрыта неяркой желтой известкой, к которой, как я уже заметил и сам, были приклеены без всякого порядка какие-то листики вроде маленьких плакатов с бледными фотографиями и строчкой-другой подписей. Больше всего они напоминали объявления на доске «Разыскивается»: некоторые были свежие, другие пожелтели. Я пригляделся к ним – никто не разыскивался. Это были извещения о смерти, их было много, и на этой стене, и на других домах, и среди прочих детские и юношеские лица мелькали особенно часто. Оторопев, я перебегал глазами от одной бумажки к другой и уже забыл, на каком языке читаю: тут-то уж все было действительно понятно. Солнце меж тем так же светило, а площадь и улица были так же пусты. Бог мой, город мертвых! Куда я попал?
– Да, похоже, с тебя хватит. – Светла опять улыбалась. – Но не идти же с тобой на бульвар!
– На какой бульвар?
– На любой. Парадный. Варна – не такой уж маленький город. Туда как раз и возят туристов, а сюда нет. Давай-ка лучше зайдем в парк: там есть фонтан и лавочки. Вот на них и посидим, повздыхаем…
Тут я почувствовал, что страшно устал. Парк, однако, оказался рядом.
– А, я знаю, что́ тебе понравится. – Светла, казалось, готова была рассмеяться. – Сколько раз ты сегодня пробежал вверх-вниз по лестнице возле «Гданьска»? Три?
– Четыре. – Я смутился. – Это я за мороженым…
– Я догадалась. Теперь проверим твой болгарский. Что написано вон на том ларьке?
– «Паста», – послушно прочитал я.
– А что это значит?
– Выпечка… или пирожные…
– Ну, ты не зря листал тот словарь. – Светла и впрямь рассмеялась. – Думаю, они не испортят тебе аппетит: до ужина еще час.
И, как по волшебству, мы оказались на лавочке возле фонтана, причем я уплетал дивные маленькие сладкие рулеты из коробки с откидной крышкой, а Светла держала в руках бутылочку кока-колы. Не верилось, что грустная площадь с некрологами на стенах (а не в газетах) и мрачный черный храм находятся тут же, в двух шагах.
– Светла, – спросил я, – почему ты знаешь так хорошо русский?
Она на миг нахмурилась.
– Был случай выучить, – сказала она потом. – К тому же я училась в Софии, на славянской филологии, а летом подрабатывала в «Балкантуристе».
– Подрабатывала? А сейчас?
– Это последний год. Если только не поступлю в аспирантуру… Ну да это всё скучные темы.
Она явно чего-то недоговаривала, но я не решился спрашивать еще.
Так был побежден коварный «Гданьск» и вздорный «Оверлук». Светла всегда знала, в который день мой отец снова отправится в библиотеку (та, как оказалось, была за одну остановку до площади с храмом), и, если ей позволяли обстоятельства, увозила меня в Варну. Она была мастерица выдумывать развлечения и экскурсии, но не упускала случая показать мне и места «не для туристов». Впрочем, бульвары мы тоже посетили: они тогда вошли в Болгарии в моду и устраивались наподобие московского старого Арбата; или, вернее, старый Арбат, а затем Малую Садовую в Петербурге через много лет отделали в стиле этих бульваров. Ни мне, ни Светле такие новшества не нравились.
Но как-то раз, зайдя к нам в номер, Светла уже не сияла обычной своей, такой милой и успокаивающей улыбкой с ямочками на щеках, а казалась не то расстроенной, не то строгой.
– Нас сегодня ждут в гости, – сказала она мне. – Ты не откажешься быть в болгарской компании?
Я слегка испугался. У Светлы был явный талант не только учить языки, но и помогать в этом другим, так что, почти незаметно для себя, я не то чтобы заговорил, но уже мог слегка болтать по-болгарски. Однако оказаться среди болгар, наверняка не знавших русского, – это было что-то вроде экзамена, тем более что тон и выражение лица Светлы меня насторожили.
– А куда?.. К кому?.. – глупо спросил я, будто мог кого-нибудь знать или, наоборот, не знать. Сам это тотчас понял и поспешил исправиться: – Как это – нас? Меня разве тоже?
– Разумеется, – кивнула она. – Я рассказала о тебе. – («Интересно что?» – подумал я.) – Так что нас ждут обоих. И там будет один… в общем, интересный человек. Тебе его вряд ли случится когда-нибудь еще увидеть.
Ее тон все больше смущал меня, но, как мне казалось, ей почему-то хотелось – или было надо, – чтобы я согласился. Я тотчас согласился. Она облегченно вздохнула, совсем уже устрашив и удивив меня этим, и наконец слегка улыбнулась.
– Тогда собирайся, – велела она. – Форма одежды – вольная.
Я все же выбрал новокупленные (кстати, по ее подсказке) бриджи и шелковую изящную ковбойку. Белые гольфы и белые же кроссовки (уже мой вкус) довершили наряд, который, пожалуй, можно было бы счесть и парадным. Что касается самой Светлы, то выглядела она отлично, но она всегда выглядела отлично, и думаю, так полагал не один я. Я не раз замечал взгляды самых разных мужчин, бросаемые на нее, а что касается нашей группы, то после истории с «профессорским» номером дружба Светлы со мной, тотчас замеченная и явно ставшая темой пересудов, вызвала такую глухую ревность и ненависть ко мне всех подряд, что я старался не показываться нигде один, кроме только книжных антресолей клуба.
Мы сейчас же и отправились. И, к моему удивлению, снова вышли на площади Черного Храма (как я его звал про себя: почему-то узнать подлинное его название мне не приходило в голову). И снова перешли площадь, миновав трамвайные пути, обогнули один из домов, обклеенных некрологами, углубились во дворы и наконец вошли в подъезд трехэтажного, более современного на вид дома. Не могу теперь вспомнить, на который этаж мы поднялись. Помню, что удивился механическому звонку с каким-то плоским, жестяным звуком. Дверь нам открыла девушка в переднике, типичная болгарка, – по крайней мере, так мне показалось (Светла на болгарку, по моим понятиям, не походила). Я тотчас поздоровался заготовленной и отшлифованной заранее фразой, вызвал веселое удивление у девушки и получил ответное приветствие и приглашение входить. Квартира, в три примерно комнаты, мало отличалась от обычной русской, но как раз эти маленькие отличия – словно бы легкие нарушения пропорций ширины и высоты дверей, пространства прихожей, не совсем обычная планировка – вкупе с моим волнением – вызвали у меня чувство нереальности, как при слабом головокружении, не уносящем пока что тебя в иной мир. Мы прошли в гостиную.
Я слыхал, что на Балканах дорога́ древесина и мебель здесь стараются делать либо мягкой, либо – корпусную – пластиковой, и в холле «Гданьска» видел такую. Однако эта гостиная явно не знала о древесном дефиците. Возможно, дело было в том, что вся ее обстановка была старинной, на вид – середины прошлого века, и даже картины на стенах висели в массивных деревянных рамах. Накрытый большой овальный стол ожидал гостей, и гости собрались, но не за ним, а поблизости от огромного, с резной
