Юность Лагардера - Поль Феваль

Разумеется, мальчик прекрасно слышал весь разговор.

Когда начались вздохи и сожаления о том, что в их труппе нет маленькой прелестной девочки, сердце Анри неожиданно сжалось. Он вспомнил, что именно сегодня видел такую девочку — хрупкую, изящную, с ангельским личиком и волосами, сияющими словно чистое золото. Она сидела на плече высокого молодого человека и от души смеялась, глядя представление их труппы. Не удержавшись, подросток послал ей воздушный поцелуй.

…Анри рассмеялся и выбранил себя за излишнюю чувствительность. Неужели он позволит какой-то незнакомой девчонке так долго занимать его мысли? Да ни за что на свете! «Хватит валять дурака! Вперед!» — сказал себе Маленький Парижанин и бесшумно выскочил из фургона, уверенный, что никто не заметил его ухода. Однако неожиданно ему преградила путь какая-то женщина.

— Будьте осторожны, берегите себя, господин Анри, — раздался голос, в котором наряду с почтительностью звучала неподдельная нежность.

— А! Это вы, госпожа Бернар! — воскликнул мальчик, бросившись к женщине и ласково обняв ее. — Не волнуйтесь за меня. Вы же знаете, что я не боюсь ни Бога, ни дьявола: первого — потому что он исполнен доброты, второго — потому что уверен, что вполне смогу с ним договориться. До свидания!

И он поспешил в направлении ворот Бюси, в то время как госпожа Бернар осталась стоять возле фургона, грустно качая головой.

Госпожа Бернар была служанкой Анри. Добровольной служанкой. Но вы сами слышали, что он вежливо обращался к ней «госпожа», словно это он, а не она, находился в подчиненном положении. Впрочем, иногда он говорил ей — «матушка Бернар».

Хозяева «Очаровательного театра» ничего не знали о прошлом этих двоих — мальчика и госпожи Бернар. Жизнь однажды свела их вместе, и циркачи вполне удовлетворились теми сведениями, что их загадочные спутники сами пожелали им сообщить.

Анри и его служанка совершенно случайно оказались в этой бродячей труппе (где, кстати сказать, их очень любили и уважали). Однажды к мирно беседовавшим на пороге своего фургона мамаше Туту и господину Изидору уверенной походкой подошел паренек. Его сопровождала почтенного вида дама средних лет. Паренек сказал:

— Меня зовут Анри… А это госпожа Бернар. Всю свою жизнь она посвятила заботам обо мне. Она ничего не требует от меня, однако же я считаю своим долгом трудиться, чтобы зарабатывать ей на жизнь. Госпожа Бернар прекрасно шьет и вышивает, великолепно готовит, так что, если вы согласитесь принять ее в вашу труппу, вы никогда не раскаетесь в этом. А вот что умею делать я…

В одну минуту мальчишка исполнил блистательное, поистине небывалое, головокружительное сальто, а затем прошелся на руках, как это обычно делают акробаты, зазывающие зрителей на представление. Сердца госпожи Розы и господина Изидора преисполнились восторгом, и без лишних слов они подписали контракт со столь необычной парой.

Анри было двенадцать лет. Это был белокурый мальчик, с великолепным цветом лица, необычайно живой, сильный, отважный и полный чувства собственного достоинства. Благодаря воспитанию или же природной восприимчивости манеры его были изысканны и пристали скорее отпрыску благородного рода, нежели бродячему циркачу. Взгляд его мог устрашать, но мог и выражать необычайную нежность.

При необходимости он давал отпор любому взрослому. Среди ярмарочных зазывал, выступавших на рыночных площадях с целью завлечь публику в свои балаганчики, ему не было равных. Его смелостью восхищались опытнейшие наездники. Учителя фехтования, с многими из которых он водил дружбу, твердили в один голос:

— Когда этот малыш сможет держать настоящую шпагу, лучше будет не становиться у него на дороге!

Он отважно бросался в реку и плавал, как рыба. Тело Анри обладало удивительной способностью мгновенно, по его желанию, то увеличиваться, то уменьшаться в размерах; на глазах у изумленной публики он становился горбуном, кривоногим, косолапым и кривобоким — и тут же, как по мановению волшебной палочки, вновь обретал свой юношеский облик.

Он был упорен в достижении своих целей. Говорил он мало и долгим раздумьям всегда предпочитал действия… Вот и сейчас, верный своей привычке, он на ходу размышлял над словами Изидора, прикидывая, как можно помочь делу: «Сборы все хуже и хуже… Нужна маленькая девочка, этакая милая фея…»

Выйдя на улицу Фоссе-Сен-Жермен (позднее — улица Старой Комедии), что напротив кафе Прокопа, появившегося там всего за три года до описываемых событий, он замедлил шаг.

— Интересно, куда девался тот грустный дворянин с длинной шпагой, за которым шла девчушка с кротким, словно у Девы Марии, взором и золотыми волосами? Ах, ну почему я не послушался внутреннего голоса и не пошел за ними! Впрочем, о чем это я, ведь не мог же я уйти посредине представления. Теперь, думаю, уже поздно… Зловещая Долина Нищеты, должно быть, уже затянула их в свои сети… Верно, куда еще они могли податься, если не в эти проклятые места? Испытания, выпавшие на мою долю, под силу далеко не всякому взрослому, и я прекрасно научился читать по лицам… Я сразу понял, что несчастья — одно за другим — обрушились на этих двоих, и они уже утратили всякую надежду вновь завоевать благорасположение фортуны. А что, если мне все-таки попробовать разыскать их? Как знать? Может быть, я сумею не только поправить дела мамаши Туту и Плуфа, но и помочь этому несчастному ребенку? Я хорошо запомнил бледненькое личико и глаза — усталые, обведенные синими кругами, но все же сияющие, подобно звездам… Ее отец, похоже, уже совсем отчаялся… Уверен, что голод прочно держит их в своих цепких когтях! О! Наверняка они частенько ложатся спать без ужина, а днем обходятся без обеда! Бедняги! Если они станут путешествовать вместе с нами, у них, по крайней мере, каждый день будет верный кусок хлеба.

И он, не долго думая, принял решение:

— Я найду их! Обязательно найду, не будь я дворянин! А я — дворянин, и со временем я это докажу, черт побери! Ведь как утверждал господин кюре, терпение — вот добродетель истинного христианина!

И он, не теряя ни минуты, повернул на сто восемьдесят градусов, перешел через мост и углубился в лабиринт темных зловонных улочек, ведущих с улицы Сен-Жермен-Л'Оксеруа на набережную де Ла Ферай.

Неужели он надеялся отыскать свою маленькую красавицу и ее печального отца в этом мрачном месте, в этой клоаке, где редкие масляные лампы, изобретенные господином де Ла Рейни, не только не освещали, а напротив, лишь мешали что-либо разглядеть?

Немало стойких духом, отважных сердцем и прекрасно владеющих шпагой людей не отважилось бы ночью проникнуть в эти места, именуемые Долиной Нищеты. Их остановил бы не столько страх, сколько отвращение к ее обитателям, которые по вполне понятным причинам отнюдь не жаловали дневной свет.