Эолли или легкое путешествие по реке - Михаил Пак

— Покатать?! — удивилась женщина. — А чего вы ночью увидите?!

— Все равно, — махнул я рукой.

Наша машина колесила по городу минут двадцать, а мне в голову не приходило никакой идеи. Водитель рассказывала про местные достопримечательности, но я не слушал ее. Наконец я предложил женщине:

— А давайте-ка, к морю! В Коктебель!

— Это другое дело! — отозвалась хозяйка "Пежо".

— Мы там с другом дикарями отдыхали при Советском Союзе, — сказал я.

— Были времена… — вздохнула женщина. — Все ехали друг к другу свободно, а теперь границы возвели. В Коктебеле писательский дом стоял, там круглый год жили писатели со всего Союза, отдыхали и писали свои книги. Вечерами они гуляли по набережной. Там весело: сувенирами торгуют, на гитарах и аккордеонах играют, самодеятельные артисты поют… А в летнем кинотеатре старые фильмы крутят. Бывала я там не раз, к дяде и тёте ездила. Сейчас они в Симферополе живут, старенькие уже. А вы, стало быть, издалека?

— Из Москвы.

— А-а… Раньше поговорка была в ходу "В Москву — разгонять тоску!". Этим самым подчеркивалась значимость столицы Союза. Туда все стремились — на Красной площади погулять, по ГУМу походить. Себя показать и на других поглядеть! Да и сейчас едут, но уже на заработки…

Я расплатился с водителем, закинул ремень дорожной сумки на плечо, взял за руку Эолли. И мы пошли. В небе плыла луна, — ее неясный голубовато-желтый свет ложился окрест, делал призрачным окружающий ландшафт. Доносился шум прибоя. Город остался где-то в стороне, справа.

Мы подошли к обрыву, сели на траву. Так встретили рассвет.

Каждое утро, если позволяет погода, мы с Эолли купаемся в море. Иногда она купается одна, а я остаюсь дома, сажусь в кресло, сплетенное из ивовых прутьев, закуриваю трубку. И смотрю вниз, на песчаную косу. Наблюдаю, как Эолли окунается в волны, плавает, затем выходит, вытирается полотенцем, распушив свои длинные волосы.

Окружающий пейзаж особого восторга во мне не вызывает. Но приходится мириться. Главное — Эолли нравится море, которое плещется за окном нашей хижины.

В округе, кроме нас двоих, ни одной живой души. К нам никто не наведывается. Хотя чувство оторванности от всего цивилизованного мира обманчиво. И я всегда начеку, чтобы защитить Эолли в случае опасности. Я даже припас ружье, двуствольный винчестер, из тех, что показывают в ковбойских фильмах.

Если появятся люди, то мы будем вынуждены искать другое пристанище.

А пока я наслаждаюсь нашим уединением. Сколько это будет длиться — неизвестно…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Морской загар совершенно не тронул Эолли, кожа ее оставалась по-прежнему белой и нежной. Я, в отличие от нее, почернел точно самовар, в котором мы каждое утро кипятили чай.

Раз в неделю мы отправлялись в городок, чтобы запастись продуктами. Покупали хлеб, кофе, чай, сахар, картошку, макароны, овощи. Все это набивали в рюкзак, который я взваливал на спину.

Домик наш почти неприметен среди окружающего ландшафта. Когда мы с Эолли на него наткнулись, то дверь его подпирала палка. Внутри — лежанка, сбитая из досок, на полке кое-какая утварь, в углу — медный закопченный самовар. А еще — старое кресло из ивовых прутьев. Здесь, вероятно, жили "дикари" в летний сезон, какая-нибудь парочка, молодые девушка и парень, которые с месяц-другой покупавшись в море и позагорав, уезжали, оставляя дверь не запертой, с тем, чтобы другие путники нашли тут пристанище. На стене висела самодельная карта с подробным разъяснением окрестности. Так, по ней мы нашли источник внизу у скал, — чистый и холодный.

Когда-то в этих местах дикарями отдыхали мы с Гришей Сомовым, но я никак не мог вспомнить, где именно.

По утрам, когда Эолли еще спала, я брал пластмассовое ведерко и шел вниз, чтобы набрать свежей воды. Затем растапливал хворостом самовар.

Эолли просыпалась, — мы спускались к песчаному берегу и купались в море. Потом возвращались и пили кофе.

В чужом неказистом доме мы залечивали свои душевные раны. И вскоре наши плечи распрямились, словно с них свалился тяжелый груз.

— Ты обещал мне показать море и вот оно! — сказала мне однажды Эолли, вся светлая, купаясь в лучах утреннего солнца.

— Нет, — возразил я. — Все вышло не так, как мне хотелось.

— Пустяки, — смеялась Эолли. — Разве не о таком месте ты мечтал?!

— Именно о таком, — вторил я ей. — Другого и не надо!

— Разве не о таком доме ты мечтал?! Не о таком море?!.

Дружный наш смех подхватила стайка чаек, с криком кружащая в небе.

Нам казалось, что иного счастья не бывает, — целый мир был у наших ног, — каждое утро солнце вставало за дальними холмами, а вечером опускалось за кромку моря алым яблоком, закат менялся, окрашивался с каждой секундой в иные цвета, угасало и море, из багрового становилось ультрамариновым. А вскоре уже было не различить, где заканчивается небо и начинается море — густая темень поглощала все.

В квадрате окна светились звезды, мы с Эолли засыпали сном младенцев, под шорох прибоя, крепко обнявшись, чтобы назавтра вновь пробудиться и увидеть на стене хижины радужный свет зари.

Это случилось в начале сентября.

Стоял по-летнему солнечный день. У кромки моря Эолли строила башенку из песка. А я чинил соломенную крышу навеса, укреплял ее проволокой к стойкам. Время от времени мы обменивались жестами, махали друг другу руками. Я видел как девушка, прервав занятие, поднялась и повернулась к морю. Легкий ветерок развевал ее волосы и полы шелкового халата. Она будто раздумывала, искупаться ей или нет. Я посмотрел в сторону дальних холмов, — над их бурыми островерхими вершинами застыли белые облака, освещенные полуденным солнцем. Хорошо бы взглянуть на эти холмы вблизи, подумал я, надо сходить туда с Эолли. Местные жители связывали эти холмы с легендой о двух великанах, которые схватились в смертельной схватке за прекрасные здешние места, что бились они десять дней и ночей кряду, и упали потом, сразив друг друга палицами, одновременно, погибли, и превратились в холмы.

Вскоре я обернулся. И тотчас меня будто холодной водой окатило. На берегу Эолли не было.

Я сбежал вниз. На песке лежали ее босоножки. Виднелись следы ног у края воды. Волны набегали на следы и смывали их.

— Эолли! — закричал я что есть мочи. В ответ лишь чайки в небе подали голос.

Остаток дня и весь вечер я просидел на берегу, уставившись в пространство моря. А когда наступила ночь, я понял, что Эолли мне уже не дождаться — она ушла в морские глубины, как Ихтиандр, навсегда. Я поднялся наверх, и, обессиленный, свалился в хижине.

Сон смешивался с чем-то странным, мало схожим с явью, — перед моими глазами простиралась равнина, которая подобно облаку, плыла в небе, и на траве лежал человек, мой двойник. Кто-то склонился над ним, — я ощутил терпкий запах полевых цветов, чьи-то грубые пальцы трогали мое лицо, шею, грудь, живот, ноги… ощупывали каждую частицу моего тела. После чего рука вернулась назад и стала хлестать меня по щекам, грубо и больно. Боль заставила меня открыть глаза. Я лежал на земляном полу и ощущал спиной неприятный холод. В дверном проеме на фоне синевы неба выделялся черный человеческий силуэт.

— Эолли! — окликнул я. — Это ты, Эолли?!

Тишина.

— Что же ты молчишь? — спросил я и попытался встать, но тело не слушалось меня.

Человек шагнул в помещение, приблизился и ткнул мне в грудь каким-то холодным предметом — то было ружье.

— Что ж, — сказал я. — Делай свое дело.

Ночной гость, — я не знал, мужчина это или женщина, — приставив к моей груди дуло ружья, чего-то ждал. Слышно было его прерывистое дыхание. Но, отчего-то передумав, человек попятился назад и исчез в ночи.

Я нашел в себе силы подняться и переместиться на лежанку. Необходимо было привести в порядок мысли, — что бы все это могло означать? Я закрыл глаза и тотчас провалился в сон.

Прошло две недели, а может, больше. Я не считал. Ел ли я чего-нибудь? Тоже неизвестно. Наверное, все же, ел, варил похлебку, кипятил чай, делал все машинально. Помнится, жевал что-то, пил, хотя голода совсем не чувствовал. Я не думал ни о пище, ни о чем-либо другом. Пред моими глазами стояла лишь Эолли.

Я ощущал внутри себя пустоту. Но странно — в глубине этой пустоты что-то теплилось, — как если бы на дне высохшего колодца находился маленький сосуд с живительной влагой. Что-то мне подсказывало сохранить сосуд и донести его до места. Только знать бы это место…

Мой винчестер с обоймой патронов пропал после того случая, когда ко мне наведался ночной гость. И своего портмоне я не обнаружил в кармане брюк, висящих на гвозде — там оставались четыреста пятьдесят долларов и несколько сотен украинских гривен. Но ключи от московской квартиры, паспорт и давно разряженный мобильный телефон лежали нетронутые на дне дорожной сумки.