Талисман любви - Луанн Райс

Мэй кивнула:

– Карточку Натали, да. Я полагаю, что реальные события – трамплины для видений Кайли и ее фантазий. Ты знаешь, что я веду дневник? Там все, что касается Кайли. Я записываю все, что она рассказывает мне.

– Я знаю, – сказал Мартин, – я видел, как ты пишешь.

– Там многое о Натали.

– Она даже не знает ее.

– Это не имеет значения, – настаивала на своем Мэй. – Твоя дочь очень реальна для Кайли. Она считает Натали своей сестрой.

– Мэй, прекрати, – попросил Мартин. – Она слышит и плач рыбы тоже. У нее богатое воображение, ничего больше.

– Во всем, что касается семьи, – объяснила Мэй. – Так было все эти годы. «У рыб тоже есть свои семьи». Помнишь ее слова?

– Я не готов ко всему этому, – признался Мартин. – Я хочу похоронить прошлое, что тут неясно? Просто вырыть глубокую яму и запихнуть туда все это. Я знаю, ты переживаешь за Кайли: я вижу, как ты записываешь что-то в свою тетрадку. Но, пожалуйста, Мэй, уволь меня от этого. Меня и Натали. Я не говорю ни о ней, ни о нашем с ней прошлом. Прошлое есть прошлое, и оно таковым останется.

Мэй не спускала с него глаз.

– Я думаю, ты понимаешь все неправильно, – сказала она раздосадовано. – Прошлое связано с настоящим, без него вообще нет настоящего.

Он с шумом захлопнул дверь с сеткой, и Мэй видела, как он побежал к берегу озера и исчез за поворотом. Ее сердце колотилось. Ей нужно было с кем-то поговорить. Она знала, что семейные отношения не являлись предметом обсуждения, что супругам следовало самим разбираться в своих проблемах, но внезапно она схватила теле фон и набрала номер Тобин.

– Это я, – сказала она, когда Тобин взяла трубку.

– Как ваш медовый месяц?

– Кончился, прежде чем начался, – призналась Мэй. – Я вне себя, клянусь, я похожа на…

– Стоп, скажи мне, что случилось.

– Мартин только что убежал отсюда. – Она глубоко вздохнула.

– Что случилось?

Мэй рассказала ей, как Кайли выспрашивала о Натали, и о том, как на это отреагировал Мартин.

– Он сказал мне, что хотел бы похоронить прошлое. Он не хочет говорить о своей дочери, а Кайли продолжает грезить ею.

– Узнаю Кайли, – сказала Тобин. – Ее воображение возбудилось, и ее грезы приобрели конкретное очертание.

– Ты знаешь ее так хорошо. – Мэй переполняли благодарность к Тобин и гнев на Мартина. – Мне следовало выходить замуж за тебя, черт побери.

– Мы живем с этим уже давно. Но послушай, и Мартин скоро начнет понимать ее. Тебе, может, и противно и неприятно слушать это, но дай ему время. Это – лучший совет, который можно дать супругам, из тех, что я давала. Вам еще только предстоит привыкнуть друг к другу.

– Он выскочил как ошпаренный, лишь бы только убежать от меня.

– Ну и ты убеги в противоположном направлении. Вспомни, когда мы с Джоном только поженились? Сколько раз я перерабатывала после работы?

– Я думала, ты хотела побольше заработать.

– Это тоже. Но нам обоим необходимо было где-то пересидеть, чтобы не сражаться все время.

– Вы были друг для друга первыми, ни тот, ни другой никого раньше не любили по-настоящему, – сказала Мэй с сожалением, желая, чтобы так было и у них с Мартином. – Никто из вас не был женат прежде, у вас не было детей от других. Ты была права, когда говорила мне об уже наполовину прочитанной книге.

– О чем ты?

– У каждого из нас такой большой багаж, – напомнила ей Мэй. – Хотя я и не была замужем за Гордоном…

– Но и у тебя есть глубокие шрамы.

– Меня сводит с ума его нежелание говорить с отцом, – сказала Мэй, вспомнив о жутких шрамах на груди Мартина.

– Потому что тебе бы хотелось поговорить со своим, а тебе этого не дано.

– И то, что он не хочет рассказать мне о Натали.

– Дай ему время, – повторила Тобин, снижая голос, чтобы казаться старой и мудрой.

Мэй засмеялась.

– Я довольна, что ты позвонила мне. Я боялась, что ты слишком привяжешься к Дженни Гарднер. Она хорошая, правда?

– Очень, – согласилась Мэй.

– Она становится тебе лучшей подругой?

– У меня уже есть лучшая подруга.

– Попытайся поговорить с ним наедине, – посоветовала Тобин. – Когда бег в противоположном направлении не даст результатов, попытайся побежать ему навстречу. Так или иначе, я знаю, что он любит тебя и в глубине души хочет поговорить.

– Откуда ты знаешь? – спросила Мэй.

– Это самая страшная тайна Джона, – сказала Тобин. – Но он хочет, чтобы я знала все.

Той ночью Мартин спал на кушетке. К рассвету, когда он так и не пришел в спальню, Мэй почувствовала какую-то пустоту внутри. Она ушла в дневные заботы, стараясь сконцентрироваться на делах, которые ей предстояло сделать. После того как Мартин поздно поднялся, посмотрел телевизор и снова уснул, Мэй поняла, что у них опять разговора не состоится. Позвонив Дженни, она спросила, не могла бы Шарлотта присмотреть за Кайли, чтобы они с Мартином какое-то время побыли наедине.

Когда она вернулась от Дженни, куда отвезла Кайли, она нашла его сидящим на заднем дворе, вцепившимся руками в ручки старого березового стула, не спускающим глаз с озера. Он не посмотрел на нее, когда она подошла к нему, хотя ее тень упала прямо на его лицо. Мэй посмотрела ему в глаза, и у нее заколотилось сердце. Она видела, как пульсируют вены у него на висках. Он хмурился, но она ведь даже не успела ему ничего сказать.

Он бегал. На нем были спортивные шорты и футболка, вся пропитавшаяся потом. Его руки и ноги блестели от пота, а волосы были зачесаны назад, чтобы не падали на глаза. С момента их ссоры Мартин только и делал, что бегал, занимался греблей и боксировал, колотя грушу, висевшую в сарае. Она слышала, как накануне вечером он так дубасил бедную грушу, словно хотел выбить из кого-то душу. Звук наполнял Мэй страхом, и она лежала с открытыми глазами, пока он не прекратил свое занятие.

– Ты покидаешь меня, – сказал он.

Это был не вопрос, что заставило Мэй завестись на короткое время.

– Ты это серьезно? – спросила она.

– Я веду себя как свинья, я знаю это, – ответил он.

– Если ты знаешь это, мне не нужно тебе об этом говорить, – ответила Мэй.

– Оставь меня одного, а? – попросил он.

Она промолчала, только посмотрела на него. Мартин смотрел куда-то поверх ее головы; его челюсть и глаза стали жесткими за последние два дня. Кузнечики стрекотали в высокой траве за сараем. Небо было фиолетовое над озером и сине-золотое над горами. Ласточки залетали и вылетали в тень, ловя мошек. Рыба плескалась в воде, иногда выпрыгивая над поверхностью озера, сцапывая низко кружащихся мух.

Пристальный взгляд Мэй упал на руки Мартина. Он вцепился в ручки стула, напряженно вонзив в древесину каждый палец. Скрытые под золотистыми волосами вены на его руках и запястьях вздулись. Его суставы опухли и посинели от ударов кулаком по груше. Наклонившись вперед, она поцеловала фиолетовый сустав указательного пальца правой руки Мартина. Потом средний палец, потом безымянный.

– Мэй, – прорычал он. – Прекрати.

Она не послушалась. Она поцеловала сустав мизинца его правой руки и затем большой палец. Коснувшись потных коленей Мартина, она подвинулась и принялась целовать его левую руку. Она ощущала напряженность его пальцев, его рук.

– Оставь меня одного, – повторил он.

– Я не могу, – сказала Мэй, теперь она достигла безымянного пальца его левой руки, его обручального кольца.

Целуя его сустав, она облизывала золотую полоску. Ей показалось, что она слышала, как он стонал, и затем она почувствовала его правую руку на своей макушке.

– Что ты делаешь?

– У нас есть свой багаж, – сказала она. – В этом вся проблема.

– Багаж?

– Разве тебе противно это слово? Похоже на обсуждение на ток-шоу. Два таких огромных чемодана, заполненные прошлым. Один твой, другой мой.

– Я бы хотел пнуть мой с утеса, – сказал он, глядя вдаль за озеро.

– Беда в том, – уточнила она, – что это вряд ли поможет. Чемодан снова вернется к тебе. Ты не можешь выкинуть его в канаву только потому, что тебе так захотелось.

– Итак, что я делаю?

Фиолетовые тени распространились полностью по горам, уползая в небо. Это высокое северное летнее небо оставалось светлым глубокой ночью, ясной и сияющей частицами золотой пыли. Вечерняя звезда появилась в мерцающем небе и отразилась в озере, кричала полярная гагара.

– Я хочу помочь тебе, – сказала ему Мэй.

– Когда дело касается всего этого, никто не может мне помочь, – пробормотал Мартин ей в шею.

– Натали, – сказала Мэй, потому что Мартин не произнес имени дочери.

Мэй слегка отодвинулась назад, оставляя достаточно места между ними, чтобы посмотреть ему в глаза. Несчастные и беспокойные глаза человека, которого охватила внутренняя паника. Но уже не сердитые.

– Мне стыдно за свое поведение, – произнес он. – Я вел себя ужасно, и я знаю это. Но я никогда ни с кем не был так близок прежде, по крайней мере, с тех пор, как она умерла. Когда я думаю о ней, когда всплывает ее имя, я схожу с ума. Когда такое случается во время сезона, я вымещаю свои чувства на соперниках. На льду это легко.