Вершины держат небо - Владимир Михановский

Девушке и в голову не пришло ослушаться приказа. Опустив голову и не глядя на собеседника, она отправилась в угол, сопровождаемая лучом фонарика, который держал главарь.

Главарь еще раз уточнил место в городе, где, согласно легенде, спустился под землю мифический брат Петрашевского.

– Я представляю, где это место под землей, – сказал главарь. – Раз уж тебе так охота, тебя проводят туда. Поищешь по ходам-переходам. Думаю, так уж далеко уйти он не мог. Найдешь сюда обратный путь?

– Найду.

– Ну и ладно.

– Я его провожу! – сказала девушка из угла.

– Не высовывайся.

– Разреши, учитель.

– Ты вышла из доверия. Так что сиди там, помалкивай.

– Я буду хорошая.

– Этого я и боюсь. Уйдешь вдвоем и вернешься вдвоем.

– Дозволь.

– Я сказал – нет.

– Ну и пусть, пусть я подохну здесь девственницей, – проговорила она сквозь рыдания.

– Большая трагедия, – заметил учитель. – А чем ты, собственно, лучше Джульетты?

– Ромео несчастные!.. Да тут одни импотенты!

– Тебе виднее.

– Учитель, а ты…

– Заткнись по-хорошему, – посоветовал главарь. – А то наговоришь лишнего, и нам придется тебя изгнать…

Страшная угроза возымела действие: изгнание наркомана из общества себе подобных в условиях подземелья означало верную гибель.

В провожатые главарь выделил разведчику тонкого как тростинка парнишку Сережу – одного из немногих, кто еще мог самостоятельно передвигаться. О чем-то подробно проинструктировал его вполголоса, чтобы не слышал Николай, и они направились к выходу.

Уже в проеме Петрашевского догнала девушка. Она обхватила Николая и страстно несколько раз расцеловала его в губы, шепча какие-то слова – русские вперемешку с чеченскими. Целовалась она неумело, но горячо. Затем отвернулась и, понурив голову, поплелась в назначенный ей угол.

Главарь на эту выходку никак не отреагировал.

Они с Сергеем вышли на уже знакомую разведчику подземную трассу и направились налево, прочь от чеченского госпиталя.

Попутно Сережа по просьбе собеседника кратко изложил свою биографию – она была короткая и ничем не примечательная. Отца не знает. Мать была сторожихой и уборщицей в школе, где преподавал главарь.

Пришли чеченцы, школу спалили, мамку – она была совсем молодой – изнасиловали на его глазах, причем Сережку один бандит держал за руки и заставлял на все смотреть. А потом маму убили, убили жутким способом – парень не стал рассказывать подробности, но полковник, который достаточно насмотрелся чеченских зверств, мог себе представить, о чем идет речь.

– И ты остался один?

– Да.

– Где жил?

– У нас была комната в подвале, при котельной. Но после гибели мамы я не мог туда возвратиться. Понимаете, там все напоминало о ней, каждый предмет…

– Понимаю.

– Меня учитель к себе забрал. Можно сказать, приютил. Но я долго не мог ни есть, ни спать. Перед глазами стояла мама, ее лицо… Как чеченцы ей взрезали живот и набили туда солому…

Он надолго замолчал.

– Так ты и остался у учителя? – нарушил томительную паузу Петрашевский, с трудом поспевая за Сережей.

– Да.

– Долго жил у него?

– Пока он увел нас в подземный город.

– А как он тебя вылечил?

– Ну, сначала он помногу разговаривал со мной, гулять водил, валерьянку заставлял пить… И ничего не помогало. Тогда он дал мне одну сигаретку.

– Я не курю, – говорю.

– И не надо, – отвечает. – Курить – здоровью вредить. Но это – сигаретка особая.

– Почему?

– Выкуришь – тебе легче станет. Только затягивайся покрепче. И никому в школе об этом не говори. Понял?

– Понял.

– А дальше?

– Ну, выкурил я сигарету его. Правда, с трудом: горькой она мне показалась и противной.

– А до этого не курил?

– Ну, как не курил? Пробовал. Для этого мы, второклашки, в туалете собирались, бычки приносили и докуривали.

– Нравилось?

– Ну, как вам сказать? Не очень, но я привыкать начал. А здесь было что-то совсем другое, мне дым ядовитым показался. А учитель – мы заперлись в пустом кабинете – только приговаривает:

– Затягивайся поглубже.

И тут, чувствую, мне вроде полегче становится. Комок, который все время был в груди, как будто таять начал, словно ледышка. Даже дышать вроде стало полегче. И тоска моя жгучая начала рассеиваться. Все словно дымкой заволокло. Мозг затуманило, и память отшибло…И полное безразличие ко всему наступило.

– Короче, дал тебе учитель наркотик.

– Ну да, но я это понял много позже. А тогда я и слова такого не знал. Просто стало мне легко, как никогда раньше.

– В кайф погрузился.

– Ну, все проходит, прошло и это состояние, опять воспоминания навалились. Ночь кое-как перекантовался, а утром к учителю: еще сигаретку канючить.

– Нет, – говорит, нельзя.

– Почему?

– Они вроде сильнодействующего лекарства. Принял – и забудь.

– Они мне помогают.

– Привыкнешь к ним – эта зараза прицепится на всю жизнь, станешь ее рабом…

– Откуда вы знаете?

– По себе.

– И чем дело кончилось?

– Коготок увяз – всей птичке пропасть, – вздохнул Сережа. – Клянчил я, клянчил у учителя эти чудесные сигаретки, а потом у него же их и подворовывать начал.

– А он?

– Долго не замечал, а потом поймал, как говорится, на горячем. Рассердился ужасно. Излупил меня жутко, на чем свет стоит. Я потом две недели сидеть не мог. Ну, а потом смирился. Куда тут денешься? – закончил Сергей, хилый подросток лет 14 – 15.

– Ну, а эта девочка, что с нами к складу ходила… Она в одном классе с тобой училась?

– Девственница-то? – усмехнулся Сережа, без труда выговорив трудное слово – видно, оно довольно часто звучало под сводами пещеры.

– Она.

– На класс старше. Только она такая же девственница, как я – китайский император.

– С чего ты взял?

– В тот день, когда маму убили, ее тоже чеченцы взяли в оборот. Прямо в учительской, на столе завуча… Только маму казнили, потому что она жутко кричала на них и материлась, а девчонке школьную тряпку в рот запихали, чтобы кричать не могла, она только извивалась, как уж… После этого она умом маленько тронулась, хотя учитель, по-моему, и ее наркотиками старался подлечить. К наркоте приохотил, но в себя окончательно она так и не пришла.

– Я это понял.

– Все ей кажется, что она нетронутая, как Мария Богородица, или там Орлеанская дева – мы по истории учили… И ее главная задача в жизни – родить сына, который победит чеченцев и спасет мир. Ко всем она в пещере пристает, и мне уже надоела хуже горькой редьки. Но куда от нее денешься?

– Не гоните ее?

– Жалеем…

Так они добрались до места, где дорога раздваивалась.

– Учитель велел проводить до этого места, – сказал мальчик.

– Ладно, Сергей. Спасибо, – Петрашевский по-взрослому пожал ему руку.

– Дальше направо пойдете.

– Далеко?

– Так, как мы шли – часа два.

– А там что?

– Там наверху – место, откуда спустился ваш брат. Много дорожек пересекается. Походите по ним, поищите. Может, и найдете его. А потом возвращайтесь. Батя сказал – мы вас ждем.

Вроде распростились, но парень медлил, не уходил.

– Что еще, Сергей? – спросил разведчик.

– …Хочу попросить у вас одну вещь, – выдавил наконец Сережа, нервно нажимая и отпуская кнопку фонарика, словно сигналил кому-то.

– Со мной, что ли, хочешь? – спросил Петрашевский. – Наверх подняться, на волю?

– Нет, наверху мне делать нечего, – грустно произнес подросток. – Пропаду я там один, без бати и ребят.

– Так что же ты хочешь?

– Дяденька, у вас дозы не найдется?

– Не употребляю.

– Я вам заплачу, у меня загашник есть, или отработаю, как хотите, – словно в горячке зашептал Сергей.

В свете крохотного фонарика он выглядел так жалко, что Петрашевский первый раз в жизни пожалел, что у него нет при себе наркотика, хотя бы самого завалящего, хотя изъятое у наркокурьеров зелье проходило через его руки килограммами.

Он долго следил за худой, не по годам сутулой фигурой мальчика, пока та скрылась за ближайшим поворотом подземного рукава.

Тоже еще проблема – наркотики. Особенно здесь, в Чечне. Недаром генерал Матейченков уделяет ей столь пристальное внимание.

Оставшись в одиночестве, Петрашевский двинулся вперед. Ну, что ж. Можно подвести первые итоги пребывания в подземном лабиринте. Подземный госпиталь и склад оружия и боеприпасов чеченцев, а также парочка ходов, не обозначенных на старой карте подземного Грозного.

Нужна для этого, правда, самая малая малость – выйти отсюда живым и невредимым. Генерал Матейченков рассказывал, что Лев Толстой, когда строил в письмах приятелям какие-нибудь проекты либо планы на будущее, всегда непременно делал приписку: ЕБЖ. Что означало: Если Буду Жив…

Когда Петрашевский спустился под землю, его поражало, что подземные ходы пустынны. Теперь же он понял, что так оно и должно быть. В конце концов, эти кротовьи норы – не улицы, на которых должно быть полно народу.