Тверской баскак. Том Четвертый (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич D.Dominus

— Ты чего?!. — Хмурю брови, пытаясь понять в чем дело, а Фрол уже растолковывает.

— Да не, консул, не в обиду, просто ты мне все разжевываешь как младенцу, а я уж давно догадался для че это. — Он посеменил куда-то в угол мастерской. — Я даже образец уже отпечатал. Вот, посмотри!

Взяв с полки лист бумаги, он поспешил обратно, разворачивая его на ходу. Сразу бросается в глаза витиеватая заглавная букву, а дальше уже читаю и сам текст.

«С соизволения отца, ниспослания сына его и святого духа…!»

Поднимаю взгляд на Фрола.

— Что это⁈

— Дак это, — мастер виновато развел руками, — здесь же рядом иноки епископа Кирилла книгу какую-то церковную переписывают, так я взял лист для пробы и набрал его.

Его взгляд забегал с моего нахмуренного лба на развернутый лист.

— Да ты не серчай, консул! Ты посмотри, как вышло-то, а?!. — Его взгляд с почти отцовской любовью прошелся по тексту. — Все ровненько, буковка к буковке, а заглавная-то какая! Величавая як лебедь!

Смотрю на довольного Фрола и сам начинаю улыбаться.

«Вот она смекалка-то российская! Ты лишь покажи куда двигаться, а они уже сами горизонты раздвинут!»

Фрол Злотник уже давно не тот Фрол, которого я когда-то вместе с другими такими же бедолагами выменял у Турслана Хаши на золотой крест. Десять лет положенных по уговору уже прошли, и он ныне не раб, а вольный уважаемый мастер. Имеет большой дом в Заволжском, жену и несчетное количество детей. Одно остается неизменным, работает он на меня и на претворение в жизнь моих «гениальных» идей. Его поистине уникальное и бесценное свойство — это универсальность. Он создавал первые баллисты, спусковой механизм для арбалета, отливал трубы для ракет и стволы громобоев. При этом Фрол никогда не бросал ювелирного ремесла, а теперь, когда я озаботил его печатным станком, он вновь загорелся новым для себя делом.

Посмотрев на отпечатанный лист, вспоминаю что в истории Российской первой отпечатанной книгой была «Апостол» и решаю.

«А почему бы и нет! Пусть этот момент останется неизменным и первой книгой останется именно она».

— Хорошо, — сворачиваю лист трубочкой, — я покажу твою работу отцу Кириллу, думаю, он оценит.

Фрол расплывется в счастливой улыбке, а я даю ему вместо свернутого листа другой.

— А пока ты вот этим займись. Напечатай этот указ, он для жизни города не менее важен!

На этом листе вчерашнее решение боярской думы о запрете строительства новых деревянных домов в пределах городских стен Твери и об обязательной замене в течении года всех крыш из деревянной дранки на черепичные. Соломенных крыш в городе нет уже давно, а вот с дранкой мне никак не удается сладить. Я уж и кредиты давал на покупку черепицы и лично уговаривал народ, но в ремесленных и крестьянских кварталах все еще полно скатов, крытых деревом, и народ упорно не желает тратиться на черепицу. Упертые как бараны, мол под деревянной крышей им дышится легче, дух от нее мол идет смоляной и здоровый, не то, что от этой глины поганой. А то, что из-за этого духа выгорает по пол города, это уже дело десятое. Спор этот давний и усугубляется он еще тем, что недруги мои подзуживают народ, мол ежели консулу так уж надо свою черепицу пристроить, то пусть он и заплатит сам да даром горожанам раздаст.

Когда я такое услышал, то у меня в голове только одна злая мысль появилась.

«Зажрались гады совсем! Обнаглели!»

И вот вчера я все-таки протащил через городскую думу давно назревший указ, да и то, далось это непросто. Деревянный дом он и дешевле, и строить его народу привычней. У многих бояр дома тоже из бревен, и они справедливо опасаются — сначала запрет на строительство новых деревянных домов и крыши, а потом консул и старые потребует снести, ему только дай волю.

И ведь все боятся пожара как огня! Каламбур! Знают, нет худшего бедствия для города, и все равно всякий раз блокировали мой законопроект. Этой игрой в демократию Якун и компания за пятнадцать лет овладели в совершенстве. Пользуясь тем, что для каждого решения нужно большинство, они тянули из меня жилы по любому поводу. В этом вопросе Якун вообще оседлал выгодную для себя тему защитника народных интересов. После каждого пожара его доброхоты в кварталах бедноты, надрывая голос, орали, что мол пущай город за свой счет дома восстанавливает и крыши меняет! Это все вина консула Фрязина, он денег для народа жалеет, а вот был бы Якун на этом посту, то тогда ничего такого бы не случилось. Беднота, естественно, всю эту хрень радостно поддерживала. Кому ж охота из своего кармана платить, когда можно из государственного. Я может и взял бы эти расходы на свой кошт, но, во-первых, денег всегда в обрез, а во-вторых, в таких делах потакать нельзя. Дай им палец, они и руку откусят! Ничего сами не захотят делать, а будут сидеть и ждать, когда им кто-нибудь на блюдечке принесет.

В результате, до вчерашнего дня дело стояло на месте. Бывало, по пол города выгорало, но сторона Якуна в думе держалась на своем и продолжала «защищать права бедноты». Части народа это было по душе, популярность Якуна росла, и мне такой вариант событий сильно не нравился. Всякий раз, когда у меня появлялось время или случался очередной пожар, я ломал голову над тем, как бы мне обломать Якуну «рога». И вот в январе, едва первый Владимирский боярин пришел ко мне прощупать почву на случай возможного переезда, меня осенило. Вот оно!

Воспользовавшись тем, что князь Ярослав оставил мне право представлять его в думе, я немедленно принял в Тверскую боярскую думу двух новых членов. Естественно, от лица князя и по его поручению! Благодарные владимирские бояре, конечно же, приняли мою сторону на вчерашнем голосовании и… Какая неожиданность, большинство вдруг оказалось на моей стороне. Закон приняли, Якун позеленел от злости, а я мысленно пожелал ему «здоровья».

Теперь осталось только напечатать указ и повесить его на доске объявлений, что я велел поставить на площади рядом с местом глашатая.

Часть 1

Глава 15

Январь 1254 года

Прямо передо мной сидит неказистый человечек в бобровой боярской шапке и долгополой шубе. Его узкое длинноносое лицо сильно смахивает на крысиную морду, а бегающие глазки еще больше усиливают неприятное впечатление.

Он сильно нервничает и суетится.

— Ты послушай меня, Фрязин! Я ведь здесь не сам по себе, я ведь волю княжью исполняю, и каждое мое слово — это его слово.

Этот малоприятный господин — боярин Сули’ма Белый, и он имеет в виду Черниговского князя Всеволода Ярополковича, что ныне по странной прихоти судьбы занимает Великокняжеский Черниговский стол.

— Ныне князю нашему несладко приходится, — страстно продолжает боярин, — мало того что с юга татарва набегами извела вконец, так теперь еще и литва с запада насела, а свои же князья русские вместо помощи того и гляди сами в загривок вцепятся.

Я слушаю и одновременно пытаюсь вспомнить все, что я знаю о Всеволоде Ярополковиче Черниговском.

«Он из какой-то боковой ветви Ольговичей, что давно уже потеряла право на Черниговский стол. Однако после трагической смерти Михаила Всеволодовича в Орде, его старший сын остался у тестя в Венгрии, а младшего монголы забрали в заложниках, и княжеский трон в стольном граде Чернигове стоял свободным до неприличия долго. Вот и вынырнул невесть откуда этот Ярополкович. — Тут я иронично хмыкнул. — Смутные времена всегда порождают темные личности!»

Сидящий напротив меня боярин шмыгнул носом и утер его тыльной стороной ладони.

— Младший Михайлович, что аманатом в Орде сидел, недавно вот возвернулся. Так сразу Брянск под себя подмял, а ноне ужо и на Чернигов зарится. — В его маленьких глазках блеснула хитринка. — Тока он не един такой ушлый! Нынешний Великий князь Киевский Александр, тот что Невским зовется, тож не прочь лапу свою на Черниговский стол наложить, а еще Миндовг литовский с запада подпирает. Честно скажу тебе, Фрязин, народ в отчаянии, и нету боле никаких сил терпеть эти набеги со всех сторон!