Океан. Выпуск одиннадцатый - Николай Ильин

— Хорошо, я дам указание, — процедил лейтенант и что-то зло буркнул офицеру и конвойному. Те ретировались в коридор.

— Благодарю вас, господа. Мы можем вернуться к нашей работе.

Теперь Рябов, кажется, начал понимать тактику группы досмотра. Вчера… Если бы сорвался, стал кипятиться, оправдываться, могли на каком-то слове, выражении поймать его японцы. А дальше!.. Оскорбительное поведение капитана… Сопротивление команды… Арест… Конфискация груза. И прощай «Ангара»! Сегодня… Умышленная порча груза. Расчет на то, что матросы возмутятся, начнется заварушка… Обыск кают… А если бы начали с каюты Сажина? Ох, сорвался бы Сажин, применил, чего доброго, гаечный ключ… И тогда на выручку своим с берега несется еще один бот, полный вооруженных матросов. Арест… Конфискация груза и судна… Сами провоцируют конфликт. И, хитрецы, как ни в чем не бывало отступают, когда видят, что номер не прошел.

В третий раз от корки до корки изучен радиожурнал. Масафуми Дзуси решительно его захлопнул.

— Здесь нет одной телеграммы, посланной вами в день встречи с эскадрой. Вы ее передали шифром во Владивосток, — заявил он.

— Назовите о чем?

— О том, что вы видели и, следовательно, сообщили.

— Да, о бомбежке, о конвойном эсминце…

— И об эскадре! — выкрикнул лейтенант. — У нас копии всех шифровок. Вы умышленно не внесли радиограмму в журнал.

— Теперь понимаю, почему не была запрещена радиосвязь. Ваш «уполномоченный» провоцировал меня… Прошу предъявить радиоперехват.

— Он на борту «Баннкоку-мару».

— Запросите.

— Нет, вы с нами туда отправитесь для выяснения вины. И немедленно.

Переводчик выскочил из каюты. По коридору раздался топот японских матросов. Но их опередили четверо моряков, вчерашних фронтовиков. Они встали шеренгой, прикрывая капитана. Дула карабинов нацелились в матросов. Лейтенант выхватил пистолет:

— Всем матросам — прочь из каюты!

Впервые за эти дни вступил в словесный бой Соколов:

— Капитан из каюты не выйдет. Команда против.

— Я открою огонь!

Клацнули затворы. Но матросы не шелохнулись.

— Не трогать стволов, — предупредил помполит.

Матросы плотнее сцепили руки и смотрели на раскачивающиеся дула карабинов, на широкоскулые желтоватые лица, в немигающие глаза матросов, на их руки, лежащие на спусковых крючках. Сколько продолжалось это противостояние вооруженных и безоружных — секунды? минуты? — никто потом вспомнить не мог. Наконец лейтенант вложил пистолет в кобуру и приказал конвою покинуть каюту.

— И вы можете выйти, товарищи, — сказал Соколов. Голос его охрип. Ему хотелось сесть. Но капитан и японцы продолжали стоять. Шла жутковатая игра в молчанку. Соколов не выдержал: — Вы можете сесть, господа. Как видите, команда действительно против. — И сам удивился, насколько ровно и спокойно произнес эти фразы…

— На сегодня досмотр окончен. Мы сходим с судна, — бросил лейтенант и направился прочь из каюты.

— Прошу вернуться, господин Дзуси, — остановил его Рябов.

Соколов ошеломленно посмотрел на капитана: что он еще задумал? Ну и выдержка у мужика! Лишь лицо немного бледнее обычного, но выражение лица упрямое и… спокойное, точно такое же, как вчера.

— Хотите заявить очередной протест? — едко спросил лейтенант, снова усаживаясь на диван.

— Нет. Считаю все происшедшее плохо разыгранным спектаклем. Я не успел задать вам несколько вопросов.

— О шифровке?

— Зачем же? Это ваш вопрос. Я требую ответить, сообщено ли посольству СССР о нашем задержании?

— Мы послали в Токио человека…

— Но почему не воспользовались радио? Так быстрее.

— Это наше дело, — отрезал лейтенант.

— Когда будет освобождено судно?

— В ближайшее время.

— Когда будет сообщено о причинах обстрела парохода в то время, как оно легло в дрейф по приказу японского командования?

— Вопрос выясняется…

— Дата введения нового запретного района уточнена?

— Вопрос выясняется. Ведем переговоры с министерством.

— Имеете ли вы еще какие-либо претензии к нам?

— Пока нет.

— Благодарю за точные и ясные ответы… В таком случае что должен предпринять я, чтобы окончательно рассеять сомнения командования, выяснить недоразумение и тем способствовать быстрейшему освобождению судна?

— Ничего от вас не требуется. Стойте, пока не выпустим.

— Благодарю за искренний ответ. Все, вопросов у меня пока больше нет.

Еще пятеро суток все повторялось по одной и той же схеме с небольшими вариациями. Однажды явилась комиссия «из крупных специалистов». Они долго и тщательно вычисляли, как загружены трюмы, соответствует ли объем груза весу сахара и муки, не прячется ли под мешками и ящиками металл: оружие, боеприпасы. На пятые сутки японцы вдруг подробнейшим образом стали выяснять состояние машин «Ангары», скорость парохода в шторм и штиль, при ветре встречном и ветре попутном. Каждый визит стандартно завершался настойчивыми вопросами капитана и одинаково расплывчатыми ответами лейтенанта.

На восьмые сутки, как обычно, после обеда от пирса отвалил бот. На этот раз он вез всего десять человек. Вооруженные матросы заняли посты на баке, юте, у радиорубки, на мостике. Офицеры, ведомые третьим помощником, прошагали в каюту капитана. Все чинно расселись. Затем лейтенант отбарабанил по бумажке какое-то сообщение.

— «Меморандум, — читал переводчик. — Пункт первый. Японская сторона сожалеет, что ваш пароход находился в запретных водах, не зная этого. Но тем самым он вызвал подозрения в том, что помогал неприятелю и мешал нашим оперативным действиям.

Пункт второй. Разумеется, мы провели подробное исследование, пока наши сомнения не разрешились. Поэтому японская сторона не отвечает за ваши убытки.

Пункт третий. Мы строго предупреждаем вас, что впредь в запретный район вы можете вступать на свой страх и риск.

Пункт четвертый. В результате досмотра выяснилось, что пароход является именно «Ангарой», а не каким-либо другим, грузы на нем закономерны и не затрагивают безопасности Японской империи.

Пункт пятый. Однако бумаги по радио неполны. Но, учитывая, что СССР является нейтральным государством и капитан с самого начала дружественно отвечал на все наши вопросы, мы стремимся освободить ваш пароход».

Переводчик завершил чтение и торжественно положил текст меморандума на письменный стол перед капитаном.

— Когда все же вы намерены освободить судно? — спросил Рябов.

— Вам ведь хочется, чтобы это случилось как можно скорее?

— Это мое единственное желание.

— Тогда подписывайте меморандум.

Капитан переложил бумагу на край стола:

— Вы заставляете меня говорить то же, что и в первый день вынужденной стоянки в порту.

— Хотите снова заявлять протесты и задавать вопросы? Тогда будете стоять здесь и дальше.

— Я хочу напомнить свои слова о том, что глупо подписывать документ, не понимая его содержания. Я могу подписать текст лишь на языке, понятном мне: русском или английском. Кроме того, поскольку я ставлю подпись, мне должны быть оставлены копии на двух языках.

— Вы находитесь в Японии и должны делать то, что требуется по японским законам.

— Но я снова напоминаю, что мы сейчас на борту советского корабля, следовательно, на советской территории, и законы Японской империи на меня распространяться не могут. Господин лейтенант, я ведь взрослый человек. И считаю бессмысленным подписывать непонятный мне документ без всяких оговорок, да еще когда копию мне не желают вручить!

— В таком случае мы вынуждены будем вернуться в порт для совещания с командованием. Это вызовет задержку, — перебил лейтенант.

— Документы могу подписать лишь на тех условиях, что сказал. Кроме того, протестую против пункта три, в котором указано, что в запретный район я могу вступать только на свой страх и риск. Ведь я должен сначала выйти из этого района. И вы должны гарантировать мне безопасность движения по курсу, который укажете на карте. Кроме того, я не согласен с замечаниями о неполноте радиожурнала!

— Хорошо, мы все доложим…

Офицеры спустились в бот.

Капитан прошел по ботдеку в сторону кормы.

Ветерок развевал красный флаг. Возле него, как и в первый день, несли вахту матрос Шевелев и кочегар Ковалик. Еще два матроса под руководством боцмана драили палубу, словно никого из посторонних на судне не было.

Кочегар Сажин что-то втолковывал часовому на смеси русских и японских слов. Японец крутил головой то согласно, то непонимающе.

— Где это вы, Сажин, в иностранном языке подковались? Неужто за время стоянки?

— Я еще до революции в Иокогаму ходил. Моя-твоя все понимаем, верно говорю? — И хлопнул часового в старенькой, кое-где заплатанной шинели так крепко, что тот едва не выронил карабин.