Украли солнце - Татьяна Успенская

Пристально вглядывался в неё, пытаясь разгадать хитрость, а видел лишь скорбь, которая печатью стояла на её лице.

— Спасибо. Хочу, — сказала Магдалина просто.

И в который раз он поразился её безыскусности и честности! Вот она вся, на ладони. Поднял трубку:

— Ярикина ко мне.

В тишине прошло, наверное, минут десять. Наконец Ярикин появился. Будимиров смотрел на него с удовольствием. Он подбирал помощников на себя похожих, чтобы в них как бы видеть себя. Этот высокий подтянутый мужик, чуть моложе его, с тем же типом лица — чуть удлинённым, рельефным подбородком, волевыми губами и острым взглядом — нравился ему. И походка — лёгкая, половица не скрипнет. Ярикин угадывал его желания, мысли и чётко выполнял все распоряжения.

— Почему Колотыгин оказался избитым? — Ответа слушать не стал, сказал: — Отпустите его. — И добавил: — На самом деле отпустите.

— А старика? — спросил Ярикин, никак не выражая своего отношения к происходящему.

— И старика. Конечно, и старика.

Когда Ярикин ушёл, Будимиров налил себе воды из графина и долго пил. Городская вода совсем не походит на их колодезную, пахнет мылом. Пожалуй, Магдалина такую пить не захочет. Надо найти для неё хорошую и подвести к резиденции.

— Спасибо! — сказала Магдалина. — Ты поступил так, как учит Христос. Дословно не помню, а смысл такой: «Не убивай», кто же убьёт, подлежит суду… Просящему у тебя дай и от хотящего у тебя занять не отвращайся. Любите ближнего своего. Любите врагов ваших… Не судите да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерою судите, такою и вам будут мерить… Прости за неточность.

Где, когда он слышал эти слова?

А Магдалина снова бросила его одного — отвернулась к окну, глаз не спускает с разросшегося над двором дерева, волосы мягко укутывают её чуть не до самых ног.

Мать сказок ему не рассказывала, отец не разрешал. Магдалина же наверняка — из сказок, рассказанных графиней, в реальной жизни такая родиться не может.

— Скажи, есть у тебя заветное желание? — спросил он. Кажется, именно в сказках рыцари и принцы исполняют желания своих возлюбленных!

— Есть! — сказала Магдалина.

— Говори! — попросил он. — Я выполню любое.

— Нет, мне не нужно, чтобы ты его выполнил. — И сказала доверчиво: — Я хочу быть матерью.

— Почему же… — начал было и замолчал. Она глядит на него, как глядит сестра на любимого брата или мать — на сына.

— Чтобы стать матерью, нужно хоть раз родить, тогда поймёшь, как созидается человек. — Хотел сказать, это желание легко выполнимо, и он очень хочет наследника, она не дала перебить себя. — Да, очень важно самой родить ребёнка. Но, когда я сказала — хочу быть матерью, я не это имела в виду. Понимаешь, человек беззащитен перед болезнью, извержением вулкана, перед твоей жестокостью. Кто поможет, утешит, собой укроет? — она вздохнула. — Бога-то ты у людей отнял! Только мать. В её распоряжении самая великая сила — бескорыстная любовь и жалость. Только мать умеет прощать. Мне так жалко людей, я хочу стать матерью для них.

— Не всякая, наверное, может простить! Моя, наверное, ненавидела меня — я же бросил ее! Наверняка прокляла меня!

— Нет, — покачала головой Магдалина. — Она жалела тебя. Не тебя, себя считала виноватой: не вложила в твою душу Бога и доброту! Так и не узнала, что ты вовсе не жестокий, что способен… вот же, полюбил! Она мучилась своей виной!

— Что ты говоришь?! — ошеломлённо спросил он, не понимая, как можно мучиться виной, не понимая, как можно вложить в душу Бога.

— Привыкла терпеть. И задуматься боялась, что тебе нужно помочь: научить любить людей. Опоздала. Несчастная она женщина, — вздохнула Магдалина. — Всё молилась: просила у Бога прощения за то, что выпустила жестокость в мир, уж очень она переживала и расстрел нашего графа, и разруху, и смерти по твоей вине…

— Что же за тайну унесла с собой? — спросил он.

— Может, ту, что, по её разумению, Бог есть? А может, ту, что ты — сын графа Гурского. А может, о своей вине…

— Что-о?! Она тебе что-нибудь говорила такое?! Я — сын графа? — Сквозь шум, гул в голове обрывки мыслей: вот почему отец ненавидел их с матерью, вот почему граф приставал к нему… Он слышит свой лепет: — Как же это?! Он что, любил мать или поиграл с ней? Он что, любил меня?! Это что, я убил деда, отца, брата и сестру?!

— Твои глаза на графские похожи, и на глаза Адриана. Похожа улыбка. Любила она графа, и он любил её! Потому и легла умирать, когда ты его убил.

— Что же, я собственного отца убил?! И брата? И сестру? И деда?

— Никак не могла понять природу твоей жестокости…

— Что же, я отца убил? — повторяет, не в силах осознать сказанного.

— Мне, Адриан, власть не нужна, я хочу быть матерью для всех, понимаешь? И для тебя. И для твоих министров. И для моего единственного брата. — Она подошла к нему и сделала то, чего не осмеливался сделать он: провела рукой по его волосам. И он ослаб без воздуха. — Иди, делай свои дела. А я пойду, пройдусь. Встретимся через два часа. Хорошо?

Даже когда она убрала руку, продолжал ощущать её, и очень тепло было голове. По голове его гладил только граф. Отец?

Никто никогда на его памяти не хотел быть матерью для всех. И никто никогда не говорил ему ничего подобного. И никто никогда не был так беззащитно искренен с ним — он привык к тому, что все так или иначе себе на уме.

— На тебе ключи, — сказал тихо. — Мне нужно встретиться с Варламовым. Надеюсь, ты уже будешь дома…

— Да, — сказала Магдалина. — Спасибо.

С трудом переставляя ноги под камнепадом «ты сын графа Гурского», «убил отца, деда, брата, сестру» поплёлся к двери.

Глава шестая

Не успела закрыться дверь за Будимировым, как Магдалина без сил рухнула в кресло. Одновременно столько противоречивых ощущений!

Страх. Узнал Будимиров Адриана или нет? Не видел его с их ранней юности. Адриан возмужал после того, как Будимиров бежал из села. И волосы — парик. И лицо — изуродованное. Только глаза никуда не спрячешь! Правда, один — в чёрном окаймлении. А что, если всё-таки узнал и поспешил отменить приказ? Что, если Адриана застрелят в спину, как Игната?!

Растерянность перед недоумением Адриана — как она могла оказаться вместе с Будимировым?!

Чувство отчаяния и беспомощности перед презрением Адриана к ней, оборвавшего все связи между ними!

И тут же — радость: он жив, он смотрел на неё, он победил сегодня Будимирова! И нет в нём ни к кому презрения, тем более к ней, он знает её!

Срабатывает привычное: ощутить его собой. Тело болит, избитое. Не болит. Адриан не помнит о теле, не замечает боли.