Благословенный (СИ) - Сербинова Марина

Кэрол почувствовала, что все внутри нее наполняется ужасом.

— И лужа… целая лужа крови. Представляешь, мам? Я схватил лисенка и убежал.

Он замолчал, выжидающе смотря на мать. На ватных ногах Кэрол подошла и нему, и, забрав Криса, другой рукой прижала к себе Патрика. Трясущейся ладонью она погладила его по волосам, пытаясь успокоить.

— Она… может, жива? Надо вызвать «скорую», — стараясь сохранять спокойствие, проговорила она.

— Нет, не надо, — уверенно отозвался Патрик. — У нее весь живот… так, что кишки вылезли… и горло… перерезано. Глаза открыты. Она умерла.

Кэрол почувствовала тошноту. Горло ее сдавило, когда она представила, что довелось увидеть ее мальчику. Нежно взяв его за подбородок, она подняла его лицо.

— Как ты, сыночек?

— Я нормально, мам. Только нам с тобой никак нельзя связываться с полицией. Засветимся. Нельзя. Никто ведь не знал, что мы у Аманды были… мы ведь прятались.

— Они все равно узнают. Мы должны вызвать копов. Расскажешь, что видел, и все… большего они от нас требовать не будут. Мы ничего не знаем, понял? Я лежу в больнице с Джейми, поэтому вы были у Аманды, которая за вами присматривала. Ничего необычного и подозрительного. Ты гулял с Крисом, пришел домой… увидел, испугался и убежал. Пришел сюда и все рассказал мне. А я вызвала помощь. И все. Ты все понял? И на все вопросы будешь отвечать именно так.

Патрик посветлел лицом. И вдруг неожиданно улыбнулся.

— Я понял, мам. Все правильно.

— Побудь с мальчиками, я пойду звонить в полицию, — Кэрол отдала ему назад Криса и бросилась к двери, но, прежде чем уйти, обернулась и встревожено посмотрела на него. Патрик присел на стул у кровати и, поудобней усадив братишку на коленях, склонился над Джейми, всматриваясь в бледное исхудавшее личико. Кончики бровей его жалобно приподнялись.

— Рик… ты в порядке, сынок? — взволнованно спросила Кэрол.

Он обернулся и непринужденно пожал плечами.

— Она никогда мне не нравилась. Вечно совала нос, куда не следует… — он снова повернулся к Джейми, не заметив, как шокировал мать своими жестокими словами. — Бедненький, щечки похудели… Чего он такой тихий, мам? Даже не плачет больше… Плохи дела, мам?

— Все будет хорошо. Он просто ослабел. Не переживай, он поправится, — заверила Кэрол уверенно.

Патрик удовлетворенно кивнул и, крепко держа одной рукой Криса, другой с нежностью погладил по головке Джейми. Кэрол вышла из палаты, чувствуя одновременно и облегчение и недоумение из-за того, что Патрик так легко воспринял то, что любого другого ребенка его возраста могло жестоко травмировать. А он, казалось, больше был озабочен болезнью братика, чем жестоким убийством няни. Кэрол решила, что это просто особенность детской психики, эластичной и гибкой, специально созданной таким образом, чтобы сильные стрессы проходили вскользь, не нанося серьезных повреждений. После потрясений детская психика либо ломается, либо восстанавливается гораздо быстрее взрослой. И если сегодня ребенок может быть напуганным и несчастным, то завтра уже будет забавляться и смеяться, позабыв обо всех печалях. Но, все же, смотря какой ребенок. Кэрол, например, тяжело переживала всякого рода потрясения, и каждый удар по ее психике оставлял за собой след, напоминая о себе страхами и печалями, порожденными когда-то этими потрясениями. И Кэрол была рада, что Патрик был насчет этого более крепким и устойчивым, чем она. Он был сильным и, судя по всему, морально устойчивым. Как Джек. Неужели ее мальчик такой же черствый и непробиваемый? Такой же безжалостный с теми, кто пришелся не по душе или стал на его пути? Да, эти качества в нем присутствовали. Была в нем и жестокость, и беспощадность. Чтобы в этом убедиться, достаточно было вспомнить о мальчике, на которого он бросился с гантелей, учителя с откушенным носом, о несчетном количестве поколоченных им детей… Как и Джек, свой авторитет он устанавливал жесткостью и силой, идя напролом, по крови и по страху людей… Тех, кто не желал уступить дорогу, он топтал, кто противился, того ломал. Какая-то страшная сила чувствовалась в этом мальчике, Кэрол ощущала ее, она и радовалась, что Патрик будет таким же сильным, как Джек, и боялась этого. Потому что такая сила в злом и жестоком сердце из человека делала чудовище, без зазрения совести пожирающего людей. И Джек живой тому пример.

Но перед полицией Патрик выглядел совсем иначе. Это был ребенок, напуганный, потрясенный, глубоко раненный, которому следователи боялись задавать вопросы, жалея и опасаясь травмировать его еще сильнее. Патрик рассказал о том, что случилось, только один раз, и больше его никто не трогал. Кэрол тоже задали всего несколько вопросов прямо в больнице, и больше не беспокоили, видимо, не найдя ее особу интересной для следствия. Об убийстве передавали в «новостях», и Кэрол увидела транслируемые видеоматериалы с места преступления. Была показана комната, несколько пятен крови, фотография пострадавшей. Большего, видимо, продемонстрировать на всеобщее обозрение прессе не позволили. Высказывалось предположение, что в дом просто забрались воры или вор. Или какой-нибудь психопат. Сексуального насилия над женщиной совершено не было. Ей было нанесено несколько жестоких распарывающих ударов ножом в живот, а потом, скорее всего уже мертвой, ей перерезали горло. Странным обстоятельством, которому следствие так и не нашло объяснения, было то, что в рот убитой по самую глотку был засунут пульт от телевизора.

Кэрол оставалась в больнице с Джейми, а мальчиков взяла к себе учительница Патрика, с которой Кэрол, да и сам Рик, были почти в дружеских отношениях. Патрик сам к ней напросился, объяснив ситуацию, и женщина не смогла отказать. Кэрол была напугана до смерти, не сомневаясь, чьих рук дело страшное убийство. Сам Господь, которому она день и ночь молилась, видимо, уберег ее мальчиков. Стоило ей подумать, что в тот страшный момент они могли оказаться в доме, и ноги ее подкашивались, и становилось дурно так, что она боялась потерять сознание.

— Поправляйся, миленький! — молила она Джейми, осыпая поцелуями маленькое тельце. — Пожалуйста, выздоравливай… пока нас всех не перерезали… Нельзя здесь оставаться, нужно бежать…

Но малыш лишь беспомощно хныкал, слабо, вяло, словно сил в нем совсем не осталось.

Уронив голову на руки, Кэрол разрыдалась. Судорожно, надрывно, чувствуя, как ее покидают остатки самообладания и мужества. За спиной ее скрипнула дверь. Поспешно утерев слезы, Кэрол поднялась, не желая, чтобы доктор увидел ее отчаяние. И застыла, пригвожденная к месту, перед возвышающейся над ней высокой мощной фигурой, под взглядом холодных синих глаз. Рефлекторно, не отдавая себе в том отчета, она напряглась, заслоняя лежащего на кроватке ребенка.

— Не бойся. Я пришел извиниться.

Его слова пролетели мимо ушей Кэрол. Она открыла рот, чтобы закричать, но он молниеносно схватил ее и, развернув и прижав спиной к себе, накрыл ее губы крепкой ладонью.

— Кэрол, не надо кричать. Я сейчас отпущу тебя, только не надо кричать. Хорошо? — проговорил он ей прямо на ухо, наклонившись. Тяжело дыша, Кэрол кивнула в знак согласия. Он медленно отпустил ее и повернул лицом к себе. То, с каким ужасом она на него смотрела, казалось, смутило его. Опустив руки, он отступил назад и потупил голову.

— Не бойся, Кэрол, — повторил он тихим больным голосом. — Я не причиню зла ни тебе, ни твоим детям. Я хочу всего лишь… извиниться перед тобой, — он вдруг залился густой краской под ее взглядом, словно сейчас, при свете дня, снова превратился в застенчивого юношу. Но этот юноша совсем не походил на того, с кем ей пришлось иметь дело ночью. Что это? Хитрость, блеф, притворство? Или перед ней оборотень, который днем один, а ночью становится другим?

Ее молчание и немигающий взгляд еще больше смутили его. Он избегал ее взгляда, багровея все больше.

— Я… я никогда этого не делал… я имею в виду… у меня нет привычки насиловать женщин. Не знаю, что на меня нашло. И то, что я потом сказал… за это тоже извини. Я сгоряча, — его голос стал звучать увереннее, словно он справился со смущением. — Можешь не волноваться, свое слово я сдержу. Пацана твоего не трону, — он мгновенье помолчал, потом решительно добавил. — И Джека твоего — тоже. Живи с миром.