Мятежное православие - Андрей Богданов

Чтобы обеспечить нужное поведение российских архиереев на предстоящем большом церковном соборе, царь лично провел серию подготовительных мероприятий. Прежде всего, Алексей Михайлович потребовал от архиереев и настоятелей крупнейших монастырей дать ему письменный за собственноручной подписью ответ на три вопроса:

1) Как относиться к четырем восточным патриархам?

2) Как относиться к греческим книгам и обрядам?

3) Как оценивать решения никонианского собора 1654 года, поддержавшего курс на церковные реформы в России?

Иными словами, архиереям было предложено покориться царской воле, вполне ясно переданной им Иларионом, Павлом и Иоакимом, или открыто, письменно засвидетельствовать свое сопротивление самодержцу. Смельчаков не нашлось. Каждый из опрошенных согласился, что необходимо чтить православных восточных патриархов, их книги и обряды, и признал обязательными решения собора 1654 года.

Заручившись письменными ответами, 29 апреля 1666 года царь Алексей Михайлович открыл в Кремле собор русских архиереев. В своей речи он изображал плачевное состояние церковных дел и призывал ревностно потрудиться для наведения в церкви порядка. Царь особо обрушился на староверов, обвиняя их в богохульстве и мятеже и предупреждая собравшихся против «небрежения» в искоренении этих «дьявольских плевел». В знак покорности царской воле каждый участник собора русских архиереев должен был поцеловать греческую книгу, что присутствующие и осуществили. Успокоенный этим «единодушием», царь мог позволить себе не участвовать в следующих заседаниях собора, на котором главную роль играли Павел, Иларион и Иоаким.

На втором заседании собора архиереи обрушились на вятского епископа Александра — известного своемыслием и даже позволявшего себе осуждать никонианские книжные исправления. Запуганный епископ принужден был униженно каяться и дать письменное отречение от своих взглядов. Следующие заседания посвящались «увещеванию» сторонников старого обряда, из ссылок и тюрем свозившихся к Москве. «Обработка» вождей староверов продолжалась специально назначенными людьми и между соборными заседаниями, причем, согласно указанию Алексея Михайловича, духовные власти старались действовать в примирительном духе, уговаривая если не принять новый обряд, то по крайней мере не хулить его.

Старообрядцы в своих сочинениях неоднократно признавали, что власти беседовали с ними «тихо», уважительно, «кротко». Даже неистовый Аввакум записал, как ему говорили: «“Долго ли тебе мучить нас? Соединись с нами, Аввакумушко!” — Я отрицаюся, — продолжал протопоп, — как от бесов, а оне лезут в глаза! Скаску им тут с бранью с большою написал… И в Крестовой, стязався власти со мною, ввели меня в соборной храм и стригли… потом и проклинали; а я их проклинал сопротив; зело было мятежно в обедню ту тут!»{63}

Однако подобных мятежников оказалось немного. Лишь Аввакум, Лазарь, дьякон Федор и подьяк Федор из множества вызванных на собор наотрез отказались от примирения с официальной церковью. Такой успех православных архиереев объясняется не только и даже не столько формой, сколько содержанием их «увещеваний с любовью». Собор русских иерархов не хулил старые книги, чины и обряды, не называл их еретическими и, более того, не порицал держащихся их. Собор призывал следовать новым обрядам, а от сторонников старых обрядов требовал, строго говоря, одного: отказаться от утверждения, что русская церковь утратила православие и в мире наступают времена Антихриста.

Примером этого здравого и плодотворного в предотвращении раскола подхода может быть соборный приговор Аввакуму. Что было поставлено в вину лидеру староверов? Очень немногое. Собор осудил его ругань на новый символ веры, троеперстное крещение, редактирование книг и самих редакторов, на новую манеру пения. Аввакум, по словам участников собора, оклеветал московских священников, будто бы они не веруют в воплощение и воскресение Христа, не исповедуют его божественную природу и Святого Духа и т.п., а к этой клевете «приложил, как эпилог, матерщину, запрещая православным христианам принимать божественные тайны от священников, употребляющих при службе новоисправленные книги. Об этом всем, — констатирует документ собора, — (Аввакум) от священного собора распрошен был, и не покорился, клеветник и мятежник, еще больше злобу к злобе прилагая, укорил в лицо весь священный собор, всех неправославными называя».

Позиция собора, сводившаяся к прекращению открытой вражды внутри церкви и постепенному внедрению новых обрядов и книг, была четко выражена в обширном соборном воззвании к пастырям церкви. В нем указывалось на необходимость водворения более строгого благочиния в церковной службе, исполнении церковных треб и поведении священнослужителей, поскольку именно деятельность духовенства щедро снабжала староверов материалом для критики официальной церкви. Собор не ограничился общими пожеланиями, но сделал немало конкретных распоряжений для укрепления благочиния{64}.

Когда примерно через месяц после первого заседания собор русского духовенства завершил свою работу, большой шаг в деле преодоления возможности раскола церкви был сделан. При этом, как и планировал царь Алексей Михайлович, лидеры старообрядцев были осуждены и лишены возможности восстановить свое влияние в церковных кругах. Но опасность никонианского движения за самостоятельность церкви относительно светской власти, на взгляд царя, еще не была вполне преодолена. Это должен был сделать тщательно подготавливавшийся большой церковный собор с участием восточных иерархов, открывшийся в Москве 29 ноября 1666 года.

Царь и его правительство опять оказались прозорливыми и правильно предвидели развитие событий. 14 января 1666 года, в ответственнейший момент подписания соборного осуждения патриарха Никона, русские архиереи взбунтовались. Иларион и Павел показали, что они выступали марионетками самодержца прежде всего из тактических соображений. Под их предводительством многие архиереи отказались ставить подписи под приговором Никону, пока собор не утвердит главную идею низвергаемого патриарха — о превосходстве духовной власти над светской!

Этот удар, не окажись светские власти подготовленными к нему, мог бы принести самодержавию немало затруднений и, кто знает, возможно, изменить дальнейшую историю России. По понятным соображениям сведения о бунте архиереев не были включены в деяния большого собора, однако события эти подробно описаны советником восточных патриархов Паисием Лигаридом в сочинении о суде над Никоном, в котором он принимал самое активное участие, отстаивая интересы самодержавия.

Еще перед большим собором, готовя низложение Никона, царь Алексей Михайлович получил с Востока соборную грамоту патриархов о соотношении светской и духовной власти. Отвечая на прямые вопросы российского самодержца, осчастливившего их щедрой милостыней, патриархи утверждали абсолютное превосходство царской власти. По их словам, царь есть «глава и верх всем членам, подчиненным ему», «царь есть господь всех подданных своих, ожидающих от него дарований и добротворений, противных паки — казни. А если кто царю видится противен быти, хотя есть и лицо церковное высокого достоинства» — такой творит зло, ибо царь есть наместник Божий.

Как Бог всевластен на небесах, так самодержец единовластен на земле, утверждали восточные патриархи; сопротивляющиеся царю недостойны звания христиан, как не уважающие Божьего помазанника. В доказательство патриархи приводили исповедание (присягу) византийских патриархов императору, содержавшее обещание церковных владык «быть под повелительством, и заповедью, и под манием царского достоинства… под изволением и прописанием твоея царския светлости… Обещаваю, — гласила присяга, — мя подлагати под суд и соответствующие ему казни по предложению и повелению твоего царского престола».

Царское повеление — закон, которому никто не смеет противиться — ни церковный иерарх, ни сам патриарх — под угрозой законного низвержения с занимаемой степени и даже казни! Священнослужители всех степеней, гласила патриаршая грамота, подлежат царскому суду наравне с другими подданными и должны нести кару за всякое сопротивление царским повелениям. Неудивительно, что составленный в духе патриаршей грамоты доклад Паисия Лигарида о низвержении Никона вызвал взрыв возмущения русских архиереев. Как ни погрязли в холопстве Павел и Иларион, они не могли подписаться под словами, полностью отдающими священнослужителей в подчинение светской власти: «Един государь владычествует всеми вещами богоугодными, патриарх же послушлив ему как пребывающему в большем достоинстве и наместнику Божию».

Расчет русских иерархов был очевиден: используя крайнюю заинтересованность царя в формальном низвержении Никона, выторговать хотя бы декларативное признание самостоятельности, независимости священства от царства. Но на большом соборе не зря присутствовало столь большое количество иностранных иерархов, напрямую зависимых от царских субсидий. Как только Иларион, Павел и их сторонники, громко хлопнув дверью, покинули зал заседаний, патриархи Паисий и Макарий распорядились прервать работу собора на два дня, с тем чтобы все участники представили письменные мнения о соотношении духовной и светской власти.