Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

Пилия сердито проводил его глазами и направился к плотному кольцу людей, откуда неслись звон, смех и звериные рыки. Расстеленный ветхий истертый коврик. На нем восседал полуголый высохший старик в чалме, перед ним лежал облезлый, старый и тощий медведь. Старик изредка дергал за короткую цепь, продетую в медвежью ноздрю или, высоко поднимая палку, шлепал медведя по худой спине в пролысинах. Зверь откликался тоскливым рыком, что приводило толпу в восторг, а на ковер летели мятые рублевки.

После пяти-шести рыков коврик стал коричнево-песочным от мятых рублевок. Тогда старик сгреб деньги, запихал их в сумку, висевшую у медведя на шее, взял под мышку палку, коврик, подергал цепью. Медведь нехотя поднялся следом, отряхнулся. Толпа двинулась за ними.

Потом Пилия попал на «живой» базар, где увидел гладеньких осликов, степенных буйволов с гордо закинутыми головами, лошадей, пугливых коз, бежевых телят и даже двух верблюдов, которые иногда переговаривались друг с другом низким бульканьем, напоминающим слоги какого-то древнего наречия. Тут уже торг шел серьезный. Возле каждого животного торговались продавец и покупатель, а толпа делилась на две половины: одни помогали купить, другие — продать.

При виде животных Пилия вздохнул. Какие-то неясные воспоминания детства зашевелились в душе... Но очнувшись и вспомнив, зачем он тут, Пилия заторопился к выходу. Выяснилось, что надо подождать еще немного. Шофер искал четвертого пассажира.

— В мечеть зайди пока! — посоветовал он.

— Давай быстрей, а то уже час прошел! — ругнулся Пилия, но совету последовал, в мечети он никогда не был.

Мечеть оказалась старая, замшелая, сложенная из грубых серых камней, с невысоким минаретом и облупленным полумесяцем. Во дворике сидели нищие. Пилия не без опаски открыл дверь. Увидев стоящие рядами пары ботинок и сапог, нехотя разулся. Зачем его занесло сюда?

Первое, что его поразило, — пустые грязные стены мечети. Пол покрыт дырявыми коврами. Окна завешаны черным. Задернутые темными шторами лубочные картинки на стенах. Кресло муллы тоже закрыто крепом.

Над ним — два скрещенных черных знамени, на ткани зеленеет арабская вязь. Полотнища старые, застиранные, а вязь — тусклая. Вообще все темно и сумрачно... Отдельно, за загородкой, на постаменте, лежала очень большая черная подушка с изображением Мекки — полумесяцы минаретов, диковинные птицы в садах, верблюды с поклажей (небось, опиум везут!) и люди в чалмах. Все обращено к маленькому кубу с плоской крышей; внутри виден камень. Его вышили так искусно, что Пилия невольно потянулся к нему рукой, проверить, не вшит ли он в мутаку, но тут же был остановлен гортанным окриком муллы, пьющего чай за занавеской. Пилия виновато оглянулся и отошел в сторонку. «Противная вера! И посмотреть не на что! У нас хоть иконы есть, музыка...»

У входа в мечеть он купил чай и самсу. Возле машины его уже ждали. Шофер замахал руками. Пилия, кусая на ходу дымящуюся лепешку, уселся в машину, впереди. Сзади на него глянули два узбека, молодой и старый, и женщина в черном.

— Ну, поехали?.. — спросил шофер.

— Поехали! А тут, — Пилия указал на самсу, — один лук, мяса совсем нету...

— Э, дорогой, почему один лук? Много лука, много! — весело отозвался шофер и вырулил из хаоса стоящих машин на шоссе. — Первый раз в Узбекистане? Вот, смотри, это наше сердце, Ферганская долина!

Пилия послушно уставился в окно. За окном летели хлопковые поля, а дальше наседали невысокие, но плотные, какие-то сплоченные и насупленные холмы. «Да уж, не Кавкасиони...»

15

Едва войдя в комнату, Ната вытащила геометрию.

— Все. Сначала заниматься, потом читать.

— А нельзя наоборот? — попросил Гоглик в оцепенелой тоске от предстоящего числа «пи» и ему подобных мерзостей.

— Нет, заниматься. Не спорь! — упрямо тряхнула Ната косичками.

— Нет читать! Там очень интересно дальше!

— А ты откуда знаешь? Заглядывал? — подозрительно взглянула она на него.

— Я ведь слово дал.

— Знаю я ваши слова! — начала Ната, но у Гоглика был такой несчастный вид, что она, поколебавшись, махнула рукой. — Тебе же будет хуже, если геометрию не выучишь! Это тебе геометрия нужна будет в жизни — не мне, не учителю...

— Не директору, не завхозу, не дворнику, — подхватил Гоглик. Миллион раз слыша подобные нотации, он каждый раз недоумевал, где ему в жизни могут пригодиться все эти круги, радиусы, косинусы, диаметры и прочие параллелепипеды, тоскливые, как кабинет завуча.

— Мне-то что? Я и так все знаю! А вот ты пойдешь в ПТУ, а потом без образования будешь на фабрике работать, — продолжала Ната пилить его словами классной наставницы, но потом утихла и сжалилась. — Ну, ладно, давай, читай. Да с выражением, а не как вчера — бу-бу-бу, как пьяный пономарь! Пусть хоть польза для устной речи будет... И не надо плюхаться на диван! За столом тоже все слышно! Вон, бабушка ходит, сейчас заглянет! — кивнула она головой на дверь, из-за которой слышались звяканье посуды и шипение брошенной на сковороду картошки.

Бабушка тоже была твердо уверена, что без геометрии мальчику прожить вполне можно, а вот без жареной картошки — никак нельзя.

Он извлек из-под матраса текст и попытался настоять, чтобы сегодня читала Ната — у него болит горло от мороженого, которым он основательно угостился в зоопарке.

— Папа там одного типа искал. Хромого Валико, который за зверьми следит.

— Какие дела могут быть у твоего папы с хромым сторожем из зоопарка? — удивилась Ната.

— Не знаю. Они куда-то за клетки пошли, а я бегемота всякой дрянью кормил, — доверительно сообщил Гоглик.

— Как это?

— А вот так: ему руку протянешь — а он тут же пасть открывает. Ты и бросай, что хочешь. Кто окурки кидает, а кто кирпичи. Пасть как чемодан.

— Возмутительно! — сказала Ната. — Оно ведь живое, это несчастное существо! И что ты бросал?

— Так, по мелочи, — уклонился Гоглик: бегемот получил от него всего лишь комок газеты и пластмассовый стаканчик из-под пломбира, от которых большой беды быть не могло.

— Чтобы я больше не слышала таких вещей! Ты в своем уме? Бегемот из-за тебя может умереть!

— Ну и что? Все умрем, — беспечно ответил Гоглик, точно зная, что все, очевидно, и умрут, а он — нет. Ну, и Ната тоже, конечно. Они будут всегда. — Где сядем?

Он втайне надеялся, что Ната все-таки сядет на диван, но она уселась за стол.

«В полете бес попал под радугу. Его закружило, завертело, ослепило, стало бить о яркие лучи. Ему с трудом удалось выскочить из-под сверкающих сводов и в панике помчаться вверх. Но на высоте крылья стало ломить. Уши вконец оледенели. Внутри все скукожилось. Лапы закоченели. Надо искать место для отдыха.

Он приземлился в безлюдной долине. Однако тут ему не понравилось: долина неуловимо напоминала то место, где он впервые попал под заклятье шамана.

Тогда бес кувыркался среди дикого винограда, лакомясь его последними вздохами, исступленно катаясь в толстых ветвях, высматривая самые налитые и сочные грозди и оставляя капли черной жидкости на витой лозе. Какой-то странный человек стоял с посохом на кромке и, казалось, что-то внимательно высматривал в поле. Под его взглядом бес остался сидеть на месте, словно прибитый гвоздем. Шаман вдруг пошел прямо на него, в нетерпении перелетая через виноград и выкликая слова, от которых бес покрылся обильным вонючим потом, начавшим застывать и сдавливать со всех сторон. Он попытался взлететь, но не смог, налитый грузной смертной тяжестью. И тогда шаман, взвившись над ним, ударил его посохом по хребту так, что брызнули искры и затлела шерсть. Бес хотел на четвереньках бежать через лозняк. Но прежде чем он сумел уйти, шаман с проклятием «Айе-Серайе!» еще пару раз огрел его палкой по бокам.

Как же ему не пришло на ум оборотиться камнем или жуком?.. Залезть под землю?.. Позвать на помощь мелких духов полей, которые во множестве шляются в жнивье?.. Или он пытался, но не смог?.. Это был день первого заклятия. Потом было и второе... Шамана сеть, как плеть. Надо лететь! Как бы не накликать беду!

Избавившись от опасного воспоминания, бес поднялся в воздух и стал кружить, высматривая новое место. Увидел деревеньку и сел возле запруды, не спеша подобрал крылья, ломкие от инея. В запруде по горло в грязи лежали буйволы. Они стали двигать рогатыми головами, косить синими глазами. Шумно зафыркали, заревели и принялись с чмоканьем вытаскивать свои нелепые тела из темной жижи. Бес старательно обошел стороной тупых тварей.

В первом дворе ничего не было, только пес с кошкой валялись на солнце. Почуяв беса, пес заурчал, а кошка пошевелила ушами. У плетня старуха возилась с лиловым от грязи младенцем. Другая старуха мыла в корыте овощи. Дальше — дом побогаче. Два мальчика пилили дрова и носили их под навес. И тут поживиться нечем: детям злые духи не страшны до первых усиков и первой крови.