Городу и миру - Дора Штурман

В советском случае мы имеем дело с насилием, которое неотделимо ото лжи (второй случай, перешедший в первый: тирания революционно-утопического происхождения, фактически ставшая самоцелью). Именно потому, что этому "насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться только насилием", именно потому, что это насилие "требует от нас" не "только покорности лжи", но и "ежедневного участия во лжи" (выд. Д. Ш.) - именно по этим причинам полный отказ от лжи без боя, и самого беспощадного, пренебрегающего количеством жертв, допущен властью не будет. У этой власти есть опыт уничтожения и миллионов, а не только "тысяч" и "десятков тысяч" людей, чей отказ ото лжи, по Солженицыну, решительно изменил бы облик страны.

Перечитаем следующий отрывок, и мы убедимся, что программа, предлагаемая Солженицыным, вопреки его собственному представлению о ней, как о ряде акций, сравнительно безопасных и умеренных, есть прямое, активное, хотя и не насильственное, противодействие власти, которого она без ответного боя не допустит и пытается давить в зародыше всюду, где только его усматривает. Многие уже встретили неволю и смерть в неволе на этом пути (в 1960-х-1980-х гг., а не при Сталине).

"Не призываем, не созрели мы идти на площади и громогласить правду, высказывать вслух, чтo думаем, - не надо, это страшно. Но хоть откажемся говорить то, чего не думаем!

Вот это и есть наш путь, самый легкий и доступный при нашей проросшей органической трусости, гораздо легче (страшно выговорить) гражданского неповиновения по Ганди.

Наш путь: ни в чем не поддерживать лжи сознательно! Осознав, где граница лжи (для каждого она еще по-разному видна), - отступиться от этой гангренной границы! Не подклеивать мертвых косточек и чешуек Идеологии, не сшивать гнилого тряпья - и мы поражены будем, как быстро и беспомощно ложь опадет, и чему надлежит быть голым - то явится миру голым.

Итак, через робость нашу пусть каждый выберет: остается ли он сознательным слугою лжи (о, разумеется, не по склонности, но для прокормления семьи, для воспитания детей в духе лжи!) или пришла ему пора отряхнуться честным человеком, достойным уважения и детей своих и современников. И с этого дня он:

- впредь не напишет, не подпишет, не напечатает никаким способом ни единой фразы, искривляющей, по его мнению, правду;

- такой фразы ни в частной беседе, ни многолюдно не выскажет ни от себя, ни по шпаргалке, ни в роли агитатора, учителя, воспитателя, ни по театральной роли;

- живописно, скульптурно, фотографически, технически, музыкально не изобразит, не сопроводит, не протранслирует ни единой ложной мысли, ни одного искажения истины, которое различает;

- не приведет ни устно, ни письменно ни одной "руководящей" цитаты из угождения, для страховки, для успеха своей работы, если цитируемой мысли не разделяет полностью или она не относится точно сюда;

- не даст принудить себя идти на демонстрацию или митинг, если это против его желания и воли; не возьмет в руки, не подымет транспаранта, лозунга, которого не разделяет полностью;

- не поднимет голосующей руки за предложение, которому не сочувствует искренне; не проголосует ни явно, ни тайно за лицо, которое считает недостойным или сомнительным;

- не даст загнать себя на собрание, где ожидается принудительное, искаженное обсуждение вопроса;

- тотчас покинет заседание, собрание, лекцию, спектакль, киносеанс, как только услышит от оратора ложь, идеологический вздор или беззастенчивую пропаганду;

- не подпишется и не купит в рознице такую газету или журнал, где информация искажается, правосущные факты скрываются(.

Мы перечислили разумеется не все возможные и необходимые отклонения ото лжи. Но тот, кто станет очищаться, - взором очищенным легко различит и другие случаи.

...И тот, у кого не достанет смелости даже на защиту своей души, пусть не гордится своими передовыми взглядами, не кичится, что он академик или народный артист, заслуженный деятель или генерал, - тaк пусть и скажет себе: я - быдло и трус, мне лишь бы сытно и тепло.

Даже этот путь - самый умеренный изо всех путей сопротивления - для засидевшихся нас будет нелегок. Но насколько же легче самосожжения или даже голодовки: пламя не охватит твоего туловища, глаза не лопнут от жара, и черный-то хлеб с чистой водою всегда найдется для твоей семьи" (I, стр. 170-172. Курсив Солженицына).

Надо отчетливо представлять себе, что одним уклонением и умолчанием неосуществима такая программа, что

"...ни для кого, кто хочет быть честным, здесь не осталось лазейки: никакой день никому из нас даже в самых безопасных технических науках не обминуть хоть одного из названных шагов - в сторону правды или в сторону лжи; в сторону духовной независимости или духовного лакейства" (I, стр. 171).

Надо будет (чтобы оставаться последовательным) и говорить, и писать, и читать, и подписывать, и общаться с гонимыми, и помогать им, и выходить на улицы, и отказываться от определенной работы, и не идти на войну. Путь это трудный, опасный, для подавляющего большинства современных подданных диктатуры (при их нынешних качествах и миропонимании) весьма мало вероятный; к нему надо готовиться и готовить других, явно и тайно. Но раздумье над ним, и подготовка к нему, и судьбы вступивших на него еще и еще раз показывают: из тоталитарного тупика нет легких и скорых путей. И этот путь - один из самых достойных.

Когда человек, выстрадавший свою истину, ее наконец формулирует и публикует (или пускает в нелегальное обращение), он чувствует себя так, словно ему навстречу открывается некий мировой или всенародный слух, связанный с мировым или всенародным сознанием, в котором под влиянием услышанной истины должен произойти неминуемый сдвиг. Если же сдвига нет, значит, слушатели безнадежны. Так чувствует и Солженицын, когда заключает свое воззвание следующим категорическим предположением:

"Если же мы струсим, то довольно жаловаться, что кто-то нам не дает дышать - это мы сами себе не даем! Пригнемся еще, подождем, а наши братья биологи помогут приблизить чтение наших мыслей и переделку наших генов.

Если и в этом мы струсим, то мы - ничтожны, безнадежны, и это к нам пушкинское презрение:

К чему стадам дары свободы?

.......................................

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич" (I, стр. 172. Разрядка Солженицына).

На самом же деле нет единого мирового слуха, нет единого всенародного восприятия. Любое такого рода воззвание, самое красноречивое и убедительное, должно быть доведено до слуха каждого из желательных своих адресатов, и каждый должен прийти к его восприятию, имея соответствующий жизненный опыт, иначе оно останется неуслышанным. Сейчас бы самое время заново, массово запустить "Жить не по лжи" в Самиздат. Изменившаяся, по сравнению с недавним временем фразеология эпохи "гласности" и "перестройки", во-первых, несколько уменьшает риск жизни не по лжи, а во-вторых, позволяет проверить, до какой границы готовы дойти "вожди" в развитии "гласности". Но ни западное русскоязычное радиовещание, ни эмигрантская печать, ни Самиздат не возвращаются к воззванию "Жить не по лжи" с его все возрастающей в современных советских условиях злободневностью.

Нам осталось коснуться нескольких более поздних выступлений Солженицына, в которых есть отголоски "Письма вождям" и воззвания "Жить не по лжи". Отчасти мы касались таких выступлений при рассмотрении первого документа. Это необходимо хотя бы потому, что оппоненты Солженицына дружно обвиняют его в безапелляционности, в категорическом характере всех его предложений и предположений, в ощущении себя пророком, несущим в мир пребывающее над критикой откровение - истину в ее последней и совершенной форме. Не знаю, откуда и почему возник этот ложный стереотип. Может быть, он предопределен страстностью тона Солженицына, его ораторским мастерством, его склонностью многократно возвращаться к своим ведущим идеям. Но никто никогда не отмечает той осторожности, тех сомнений и колебаний, которые связаны хотя бы с "Письмом вождям" (позднее мы увидим подобное и в другой проблематике).

3 мая 1974 года Солженицын говорит о "Письме вождям" в "Ответах журналу 'Тайм'":

"Я... не настаиваю на единственности предлагаемого мною выхода и даже готов тотчас снять мои предложения, если мне противопоставят не просто критику (я, и когда писал, понимал слабые места этого "Письма"), но предложат выход лучший, реальный, конструктивный.

...Предложения мои были выдвинуты в прошлом году с весьма-весьма малою надеждой, да. Но и нельзя было не испробовать этот совет. В свое время и Сахаров, и Григоренко, и другие, с разными обоснованиями, предлагали советскому правительству мирные пути развития нашей страны. Это делалось всегда не без надежды - увы, не оправдавшейся никогда. Пожалуй, можно и подытожить: последовательно и решительно отвергая всякие благожелательные предложения, всякие реформы, всякие мирные пути, советские вожди не смогут сослаться, что они не знали ситуации, что им не предлагалось альтернатив: своей упрямой косностью они взяли на себя ответственность за самые тяжелые варианты развития нашей страны" (II, стр. 54-55. Курсив Солженицына).