«Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма - Виктор Шнирельман

Фактически эти рассуждения близки идеям итальянского фашистского философа Юлиуса Эволы, называвшего важным моментом «фашистского расизма» положение о том, что «расу нельзя сводить к одной лишь биологической целостности». Ему особенно импонировала «раса души и рассудка», восстававшая против любого равенства[655]. А его теоретическая концепция базировалась на трех китах – метафизике дуализма и иерархии (идея Традиционализма), философском обосновании империи и кастовых различий, а также циклическом историческом подходе, говорившем о неизбежном взлете и падении «органических» цивилизаций (в этом он опирался на идеи Шпенглера и Генона). Это означало корпоративный принцип в экономической жизни, кастовость социальной структуры, превосходство мужчины над женщиной и, наконец, «духовный расизм» в этнических взаимоотношениях. В этих своих рассуждениях Эвола черпал вдохновение, в частности, из индийской ведической литературы, которой он увлекался в 1920-х гг.[656]

Все это как нельзя лучше соответствовало идеологическим запросам Новых правых[657]. И не случайно сам А. де Бенуа признает большую ценность идей Эволы для них[658]. Впрочем, во Франции у этих взглядов имеются и местные корни, восходящие к Морису Барресу, который в конце XIX в. исходил из идеи полной несовместимости отдельных этнических групп и «цивилизаций»[659]. Примером такой «цивилизации», лишенной духа тоталитаризма, Новые правые называли идеализируемый ими древний индоевропейский мир, сохранявший разнообразие как в социальной (система трех сословий, по Ж. Дюмезилю), так и в духовной (язычество) сфере[660]. Опираясь на последние достижения археологов, доказавших наличие в Европе самобытных древних культур, Новые правые представляют ее уникальной цивилизацией со своими собственными истоками и делают отсюда вывод (вопреки протестам Дюмезиля) о превосходстве европейских наций над остальными. При этом, начиная с конца 1970-х гг., политкорректный термин «индоевропейский» пришел в их текстах на смену «арийскому», чересчур выдававшему их симпатии к нацистскому наследию[661].

Чем исконное «арийство» так уж привлекает Новых правых? В свое время Фридрих Ницше следующим образом сформулировал «арийские» ценности в сравнении с современной европейской цивилизацией: он противопоставлял аристократический воинский дух «арийского сверхчеловека» расслабляющему влиянию общества потребления, прославлял воинственность далеких предков и их готовность к жертвенности во имя высших идеалов и превозносил аристократическую элитную традицию, пытаясь защитить ее от наступающей масскультуры. В наступлении капитализма он видел гибельный путь, уводящий прочь от идеалов гуманизма. Наконец, он обвинял христианство в подрыве примордиальной индоевропейской традиции, в подавлении интеллектуальной и духовной свободы, к которой якобы неизбежно ведет поклонение абстрактному всесильному Богу. Мало того, христианство он рассматривал как следствие некой культурной агрессии со стороны технически более отсталого семитского мира[662].

Все эти идеи находят живой отклик у Новых правых. Вот почему если лидеру довоенных французских правых радикалов Шарлю Моррасу вполне достаточно было средневековых и античных предков и он был верным защитником традиционных католических ценностей[663], то в публикациях Новых правых с завидным постоянством звучит тема «арийских» древностей. В 1981 г. один из них, лингвист Жан Одри[664], выпустил популярную книгу «Индоевропейцы», в которой не обошлось без слегка завуалированного «арийского» расизма (любопытно, что автор посвятил эту книгу Дюмезилю). Там же излагалась излюбленная у нацистов гипотеза о происхождении первонарода из Приполярья. А в 1997 г. «индоевропейской проблеме» был посвящен специальный выпуск главного журнала Новых правых «Нувей эколь», где А. де Бенуа вместе с Ж. Одри пытался оживить изрядно обветшалую идею об индоевропейской прародине, находившейся якобы в Скандинавии.

Любопытно, что недавно умерший известный американский лингвист Эдгар Поломе опубликовал положительную рецензию на эту работу в «Журнале индоевропейских исследований» (1999, vol. 27)[665]. Поломе неоднократно пытался защищать Дюмезиля от нападок слева, считая их неосновательными и «тенденциозными»[666]. Однако, оценивая его мотивы, не следует забывать, что в течение многих лет Поломе входил в состав редколлегии известного своим «научным расизмом» журнала «Мэнкайнд квортерли»[667]. Что касается Дюмезиля (1898–1986), то его позицию вряд ли можно считать последовательной. С одной стороны, он дружил с Пьером Гаксоттом, бывшим одно время личным секретарем лидера и идеолога французских ультраправых Шарля Морраса и одобрявшим действия Гитлера; кроме того, Дюмезиль симпатизировал ультраправому движению «Аксьон франсэз». Но, с другой, – он спасал Марселя Мосса от гестапо, был членом масонской ложи и преследовался за это режимом Петэна. Впрочем, эти противоречия снимаются, если принять во внимание, что Дюмезиль сочувствовал итальянскому фашизму, но к нацизму относился весьма критически и полагал, что Германия отклонилась от «индоевропейского пути развития»[668]. Помимо оживления нацистской идеи о «нордической расе», Новые правые испытывают не меньший интерес к мифам об Атлантиде и континенте Му[669].

Идея этногенеза является едва ли не стержнем их историософских представлений, по которым этнические корни определяют как идентичность, так и судьбу народов; эта идея позволяет говорить о примордиальном единстве, выраженном в мифе[670]. Один из идеологов Новых правых, социолог и политолог Гийом Фай, сформулировал для них концепцию «археофутуризма», по которой невозможно иметь многообещающее будущее без исходного предопределения, восходящего к этническим корням[671]. Отказываясь от теории прогресса и линейного развития истории, Новые правые противопоставляют этому циклическую модель развития. Исходя из последней, древней индоевропейской цивилизации, суждено путем «консервативной революции» возродиться в новой объединенной Европе, чему должны способствовать элементы древнего язычества, якобы сохранившиеся внутри европейского христианства[672]. Такое возрождение возможно лишь путем возвращения к изначальным истокам своей идентичности[673], и поэтому интеллектуальные лидеры Новых правых уделяют огромное внимание древнейшей истории индоевропейцев; отсюда их обостренный интерес к археологии, филологии и фольклору[674]. Этой будущей Европе, ради сохранения местных самобытных культур, суждено быть федеральным государством. Вот почему федерализм и «общеевропейский национализм» стали любимой идеей А. де Бенуа[675]. Он объявляет себя прежде всего европейцем, затем нормандцем (будучи родом из Нормандии) и лишь после этого французом[676].

Между тем вопрос об объединенной Европе не так прост, как это кажется идеологам Новых правых. Во-первых, остается неясным, где пролегают границы этой Европы. Совершенно очевидно, что, в зависимости от видения ситуации разными политиками, их представления об этом выглядят очень по-разному[677]. Во-вторых, будущая Европа может рисоваться в виде концентрических кругов, включающих культурные миры разной степени спайности, а вовсе не в виде федерации[678]. В-третьих, хотя большинство современных обитателей Европы и входит в индоевропейскую языковую семью, ими ее население не ограничивается – Новые правые могли бы вспомнить о финнах и эстонцах, венграх и басках, а также саамах, если говорить только о коренных народах. Кроме того, из чего следует, что между сербами и хорватами или, скажем, немцами и французами существует более крепкая солидарность, чем между шведами, финнами и саамами? Ясно, что «индоевропейский проект» Новых правых представляет очередную утопию.

Кроме того, делая акцент на «индоевропейской» (а по сути, на общеевропейской) солидарности и объявляя ее естественной, Новые правые утаивают, что в конце XIX – начале XX в. во Франции наблюдалось столь же нетерпимое отношение к итальянским, польским, испанским, еврейским или бельгийским иммигрантам, какое отмечается ныне по отношению к выходцам из Африки или стран Карибского бассейна[679]. Например, в 1920-х гг. некоторые авторы жаловались на то, что католическая религия якобы мешает нормальной интеграции поляков во французское общество[680].

Это отношение к чужакам независимо от их происхождения и физического облика дожило в Европе до 1970-х гг., и лишь с конца 1980-х гг. в мигрантах, прибывших из других стран Европы, стали видеть «своих», в отличие от мигрантов из стран третьего мира, так и оставшихся «чужаками». В последнюю категорию включаются, в частности, мусульмане, даже если они являются жителями Европы и говорят на индоевропейских языках, как, например, албанцы или боснийцы[681]. Наконец, Новые правые загоняют сами себя в тупик, с одной стороны отстаивая сохранение культурной мозаики, а с другой – апеллируя к якобы единой монокультурной индоевропейской Европе. И что означает их призыв к возрождению единой индоевропейской цивилизации, как не стремление к созданию новой элитарной культуры, соответствующей любезному им принципу иерархии? Иными словами, фактически не считаясь с современными реалиями, Новые правые хотят видеть Европу изолированным от мира материком, неприступной крепостью, ворота которой надежно закрыты от «зловредных иммигрантов»[682]. При этом Европа отождествляется с «западной цивилизацией», которая противопоставляется «восточному деспотизму» и «африканскому варварству». Западные антропологи прозорливо усматривают в этом скрытый расизм[683]. И действительно, биолого-генетические факторы неизменно привлекают внимание Новых правых, и среди их излюбленных авторов фигурируют А. Дженсен, Г. Айзенк, Р. Гернштейн и даже Ваше де Ляпуж и Л. Вольтман[684], хорошо известные специалистам как сторонники расовых концепций.