«Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма - Виктор Шнирельман

Правда, уже в 1980-х гг. Леви-Стросс пришел к пониманию того, что, как это ни парадоксально, успешная борьба с дискриминацией ведет к культурной нивелировке. Мало того, теперь он с пессимизмом отмечал, что нельзя достигнуть всеобщего равенства и братства, не отказавшись от культурного разнообразия. Вслед за Гобино он был убежден в том, что сохранение культурного разнообразия было возможно только путем территориального размежевания между разными культурными группами, и не верил в возможность межкультурного взаимопонимания. Поэтому его подход фактически требовал либо введения мер против иммиграции, либо организации жесткой культурной автономии в виде «радикального мультикультурализма». Этот подход основывался на реификации культур, избегал анализа институциональной дискриминации и заставлял Леви-Стросса отрицать наличие расизма во Франции[598].

Таким образом, для «современного расизма» характерны следующие особенности. Во-первых, он переносит акцент с биологии на культуру и культурные ценности, во-вторых, место иерархии теперь занимают культурные различия, которые преувеличиваются, реифицируются и декларируются как «культурная несовместимость», наконец, в-третьих, расистские настроения выражаются в скрытой форме и трудно распознаваемы. При этом иной раз расизм практикуется неосознанно (поэтому иногда говорят о «нечаянном расизме»), и люди склонны его отрицать. В итоге «Других» подозревают в покушении на традиционные ценности, а их социальные и экономические неудачи объясняют не дискриминацией, а изъянами их собственной культуры. Тем самым фактически обвинения адресуются не субъектам дискриминации, а их жертвам. Все такие настроения свойственны в первую очередь консерваторам и правым, но иногда их неосознанно разделяют и широкие массы населения[599].

Как показывает голландский социолог Т. ван Дейк, представления о непреодолимых культурных различиях не нейтральны в моральном и политическом отношении. Они по-прежнему подразумевают иерархию культур, где культуре доминирующего населения отводится более высокое место, что и позволяет осуществлять дискриминацию этнических меньшинств и иммигрантов. Поэтому в этнических предубеждениях он обнаруживает «ментальную программу расизма»[600]. А в рассуждениях о «предубеждениях» и «защитном национализме» он видит обычное академическое стремление отрицать наличие расизма[601]. Мало того, как показывают новейшие социологические исследования, имеются устойчивые связи между склонностью к различным видам расизма, с одной стороны, и тяготением к авторитарному режиму и введению иерархии, закрепляющей групповое неравенство – с другой. Такие консервативные настроения включают этнические предрассудки, политический и экономический консерватизм, симпатии к правым политическим партиям. Они также всегда предполагают ощущение угрозы со стороны «Другого», будь то биологическая, демографическая, социальная или культурная опасность[602]. Э. Балибар также отмечает, что «в неорасистских доктринах исчезновение темы иерархии является скорее внешним, чем подлинным». Ведь как бы ни открещивались от иерархии идеологи нового расизма, она неизбежно возникает в контексте практического применения их рекомендаций[603].

В то же время, как замечают новозеландские авторы, «современный (символический) расизм» – это продукт конфликта между негативными чувствами в отношении инокультурного населения и либеральными ценностями свободы, прав и равенства[604]. Исследователи «символического расизма» направляют все свое внимание на индивидуальное психологическое состояние человека и его скрытые эмоции. Однако это с трудом поддается изучению в силу того, что мотивы и слова легко допускают интерпретацию и реинтерпретацию[605]. Поэтому, по мнению критиков, гораздо важнее говорить о структурном характере расизма, присущего современному Западу, где общественное мнение постоянно меняет свои аргументы в соответствии с изменением окружающей обстановки[606]. Действительно, как показывают социологические опросы, «старые» и «новые» формы расизма вовсе не разделены какой-либо резкой границей, и в некоторых контекстах «символический расизм» не является более мягким по сравнению с биологическим[607]. С этой точки зрения конфликт обнаруживается «между конкурирующими структурами артикуляции социальных, политических и этических вопросов». Поэтому-то одним из важных методов выявления и анализа современных форм расизма является дискурсивный анализ[608].

С учетом того, что современная расистская риторика делает акцент на культуре, оттесняя биологический фактор на второй план, некоторые специалисты предлагают новое определение расизма. Вот одно из таких определений: «Расизм – это… набор практик, структур, представлений и образов, превращающих некоторые формы воспринимаемых различий, обычно рассматриваемых как неупраздняемые и неизменные, в неравенство… Расизм поддерживается и увековечивается как насилием, так и уступками и рационализируется апелляцией к биологии и культуре»[609].

При изучении расизма важно отрешиться от расхожего мнения о будто бы универсальном характере ксенофобии. Современные исследования психологов показывают, что это не так. Сегодня установлено, что, хотя стереотипы и прививаются людям с детства, тем не менее одни люди склонны к расовым предрассудкам, а другие их отвергают и оказываются способными им противостоять. Например, судя по данным некоторых опросов, если знания расовых стереотипов присущи всем членам общества, то одни люди склонны слепо им следовать, тогда как другие относятся к ним весьма критически. Именно вторая категория менее уязвима для расовых предрассудков, чем первая[610].

Глава 9

Новые правые и «культурный расизм»

Анализируя «дифференциальный расизм», Тагиефф имел в виду идеологию французских Новых правых[611]. Их духовный лидер, профессиональный писатель и консервативный журналист Алэн де Бенуа[612], называет это «правом на инаковость», и недавно верность этому лозунгу была еще раз подчеркнуто продемонстрирована в манифесте Новых правых[613]. С этой точки зрения под «расизмом» понимаются идеология и действия, направленные на упразднение этнических культур («этноцид») в условиях происходящей глобализации. Зато в стремлении сохранить и законсервировать некие «чистые» этнические культуры, нередко отождествляемые с отдельными «расами» или «локальными цивилизациями», никакого расизма этот подход не усматривает[614].

Проявляя осмотрительность, А. де Бенуа сегодня старательно отмежевывается от «биологического расизма» и стремится быть справедливым по отношению к иммигрантам. Он критикует национальное государство за уничтожение локальных культурных идентичностей и отстаивает широкий федерализм, допускающий максимальную региональную автономию. Как это ни парадоксально, он видит идеал федерализма в империи[615] и подчеркивает «органическую» целостность империи, сохраняющей в неприкосновенности отдельные локальные культуры[616]. Все эти его рассуждения до боли напоминают взгляды русских евразийцев, и не случайно он иной раз прибегает к прямому цитированию мыслей князя Н. С. Трубецкого[617]. Однако идея «Империи» была подхвачена им не столько у евразийцев, сколько у одного из основателей европейского неофашизма и «биополитики» Фрэнсиса Йоки, мечтавшего об объединении Европы с Россией и создании огромного авторитарного государства, способного противостоять США[618]. Другой его кумир, итальянский фашист Юлиус Эвола (1898–1974), тоже клеймил «узкий национализм» и противопоставлял ему «империализм»[619]. Кроме того, рассуждения Новых правых возвращают нас к идеям английского антрополога Артура Киса, еще в конце 1920-х гг. усматривавшего в расовом мировоззрении мощный заслон против нивелирующих тенденций западной демократии[620].

Нельзя не заметить, что Новые правые вовремя почувствовали происходящий сегодня кризис национального государства, легитимность которого, с одной стороны, подвергается сомнению со стороны нарастающего регионализма[621], а с другой – подрывается глобализацией. Иными словами, у людей нарастает интерес к идентичностям, либо обнимающим сообщества, более крупные, чем современное национальное государство, либо делающим упор на более узкие локальные общности. Правда, вопреки тому, что думают крайне правые, как первые, так в особенности последние не являются возрождением неких исконных примордиальных общностей, а представляют собой продукт глобализации и развиваются по заданной ею траектории[622]. В результате в среде аналитиков и левых интеллектуалов все чаще раздаются голоса, подчеркивающие искусственность современных национальных общностей, на самым деле вобравших в себя самые разнообразные культуры. С этой точки зрения все современные нации могут рассматриваться как «культурные гибриды»[623]. Некоторые авторы убеждены в том, что если аутентичные культуры где-то и сохранились, то именно на локальном уровне, где у людей в особенности ощущается стремление вернуться к своим корням и уберечь свою культурную идентичность от размывания. В этом правые нередко и видят главный аргумент в пользу установления государственного федерализма и создания «Европы регионов», о чем, например, пишет идеолог Ломбардской лиги Джанфранко Мильо[624]. Между тем современные национальные культуры оказывают сопротивление этому процессу. Итогом являются нарастающие в современном мире этнические и региональные конфликты[625].