Народ, или Когда-то мы были дельфинами. - Терри Пратчетт

— Да ну? — надвинулся на него Мило. — Ты точно знаешь, что мой сын не будет великим вождем?

— Ну, не то чтобы, но…

— Стойте, стойте, — сказал Пилу. — Кажется… он будет искать значение звезд, я в этом почти уверен. И… ты видишь, я стараюсь, но это нелегко… из-за того, что он будет стараться это узнать, люди не останутся… в темноте. — И добавил: — Это было непросто, знаешь ли! У меня теперь голова болит! Это работа Для жреца!

— Тихо, — сказал Мау. — Я, кажется, что-то слышал…

Они замолчали, а младенец завопил снова.

— Мой сын! — воскликнул Мило, а остальные разразились приветственными криками. — И он будет великим воином!

— Э… я не уверен, что это значило… — начал Пилу.

— Ну, во всяком случае, великим вождем, — отмахнулся Мило. — Говорят же, что родильная песня — пророчество. Такие слова в такое время… да, они вещие, я не сомневаюсь.

— А у брючников есть боги? — спросил Мау.

— По временам. Когда они про них вспоминают… Эй, вон она идет!

У камней, отмечающих вход в Женскую деревню, появился силуэт призрачной девочки.

— Мистер Пилу, скажите своему брату, что у него родился сын. Его жена чувствует себя хорошо. Она уснула.

Эта новость была передана с радостным воплем, который несложно перевести.

— И мы его назвать Мигай? — спросил Мило на ломаном английском.

— Нет! То есть — нет, не надо. Мигай — ни за что, — быстро сказала девочка-призрак. — Это неправильно. Очень неправильно. Мигай — плохо. Мигай — нет!

— Путеводная звезда, — предложил Мау, и это имя все одобрили.

— Это очень благоприятное имя, — сказал Атаба. И добавил: — А пива нам, случайно, не дадут?

Призрачной девочке перевели новое имя ребенка, и она дала понять, что любое имя, кроме Мигая, годится. Потом попросила — нет, приказала, — чтобы сюда принесли другую молодую женщину и ее ребенка, а также притащили кучу всякой всячины с развалин «Милой Джуди». Мужчины кинулись выполнять приказ. У них появилась цель.

Прошло две недели, и много чего случилось. Самое главное — прошло время; тысячи успокоительных секунд пронеслись над островом. Время нужно людям, чтобы разобраться с «сейчас», пока оно не убежало в прошлое и не превратилось в «тогда». А самое главное — людям нужно, чтобы ничего особенного не происходило.

«Подумать только: я вижу весь этот горизонт! — думала Дафна, глядя на необъятное синее пространство, простирающееся, сколько глаз хватало, до самого края света. — Боже мой, папа был прав. Если мой горизонт еще хоть чуточку расширится, его придется складывать вдвое».

Вообще странное выражение — «расширять горизонты». Горизонт, в конце концов, только один, и он удаляется, когда к нему приближаешься, так что его никак не поймать. Можно только добраться до места, где он был раньше. Дафна повидала море в разных частях света, и горизонт везде выглядел практически одинаково.

А может, все совсем наоборот: это сами люди двигаются, изменяются.

У Дафны не укладывалось в голове, что когда-то, в глубокой древности, она пыталась накормить бедного мальчика кексами, которые вкусом были похожи на гнилое дерево и слегка отдавали дохлым омаром! И переживала из-за салфеток! И пыталась выстрелить мальчику в грудь из древнего пистолета бедного капитана Робертса, а это совершенно неприемлемо с точки зрения правил хорошего тона.

Которая же из двух настоящая Дафна? Та, которая была раньше? Или эта, которая сейчас сидит в укрытом от невзгод саду Женской деревни и смотрит, как Безымянная Женщина у пруда изо всех сил прижимает к себе сына, словно маленькая девочка куклу. Пожалуй, пора снова забрать у нее ребенка, пусть он хотя бы подышит немного.

Мужчины, похоже, думали, что все женщины говорят на одном языке. Эта уверенность казалась Дафне глупой и немного злила, но приходилось признать, что сейчас в Женской деревне все разговаривали на одном языке — языке ребенка. Этот язык их всех роднил. Дафна подумала: наверное, люди по всему свету воркуют с младенцами, издавая одни и те же звуки. Люди каким-то образом сами до этого додумываются. Никому ведь не придет в голову склониться над младенцем с железным подносом, колотя по нему молотком.

Кое-что вдруг очень заинтересовало Дафну. В промежутках между беготней по хозяйству она пристально наблюдала за младенцами. Когда они не хотели есть, они отворачивались. Когда хотели — тыкались головенками вперед. Как будто мотали головами, говоря «нет», и кивали, чтобы сказать «да». Может, отсюда и идет обычай кивать и качать головой? Повсюду ли он одинаков? Дафна мысленно сделала себе заметку — записать это при случае.

Что ее действительно беспокоило, так это мать младенца, которого Дафна мысленно называла свиномальчиком. Женщина теперь сидела, а по временам даже ходила и улыбалась, когда ей давали есть, но все же что-то было не так. Она даже не играла со своим ребенком столько, сколько Кале. Она отдавала Кале своего ребенка покормить — должно быть, в ее голове теплилась искра разума и она понимала, что без этого нельзя. Но сразу после кормления выхватывала дитя и стремительно уносила в угол хижины, как кошка котенка.

Кале уже суетилась повсюду. Ребенка она постоянно таскала с собой под мышкой или, если ей нужно было освободить обе руки, отдавала Дафне. Дафна, кажется, повергала Кале в легкое недоумение. Похоже, Кале никак не могла решить, что же Дафна такое, и на всякий случай обращалась с ней уважительно. Встретившись взглядами, они обычно улыбались друг другу чуть настороженно, словно говоря: «Мы тут друг с другом отлично ладим», но иногда Кале, поймав взгляд Дафны, едва заметно кивала в сторону другой женщины и с печальным видом стучала себя по голове. Перевод был не нужен.

Каждый день кто-нибудь из мужчин приносил им наверх рыбу. Кале показала Дафне кое-какие растения из тех, что росли в деревне. В основном корни. Были и пряные растения, в том числе перец, попробовав который Дафна была вынуждена пойти к ручью и три минуты пролежать, погрузив рот в воду. Зато потом она очень хорошо себя чувствовала. Некоторые растения были лекарственными, насколько Дафна могла понять. Кале замечательно умела изображать нужное значение пантомимой. Дафна так и не поняла, что бывает от мелких коричневых орешков, растущих на дереве с красными листьями, — то ли от них заболеваешь, то ли, наоборот, выздоравливаешь. В любом случае она старалась все запоминать. Она всегда суеверно хранила в памяти все полезные вещи, которые ей сообщали. По крайней мере, те, что сообщали не на уроках. В один прекрасный день они обязательно понадобятся. Мир испытывает тебя — проверяет, внимательно ты слушаешь или нет.