Бешенство небес - Лев Жаков

– Большая Рыба? – удивленно произнес он, а после выкрикнул: – Эй, крошка, а ты что там делаешь?!

Боль стала сильнее, и Уги-Уги опустил глаза. Нахака, его любимая наложница, его покорная, готовая ради него на все рабыня, стояла на коленях, обеими руками сжимая кинжал, выроненный монархом, и долбила живот хозяина, раз за разом вонзая клинок в его глубокий темный пупок, напоминающий мышиную норку.

Монарх разомкнул губы, видя кровь, бегущую по животу и ногам, силясь языком вытолкнуть наружу забивший рот ком влажной ваты и сказать Нахаке, чтобы она перестала, ведь он – владыка Суладара и ее хозяин, и это не дело, чтобы рабыня кромсала живот своего повелителя, – но тут она, выдернув нож, размахнулась и всадила его вновь, да так, что клинок вошел целиком.

И тогда Уги-Уги понял: да она же убивает его!

Всхлипнув, он схватил девушку за горло, другой рукой занес над ней пистолет.

Тео Смолик, разбежавшись, с силой толкнул монарха в грудь. Уги-Уги отшатнулся, засеменил, споткнулся о Фавн Сива, как раз выбирающегося на галерею со склона, где он едва сумел удержаться, схватившись за желейный корень, – и полетел вниз, оставляя за собой шлейф хлещущей из живота крови.

И упал на паунога.

Тварь качнулась под внезапно обрушившимся на нее телом, завалилась на бок, погружаясь в кипящую под нею вязкую световую кашу.

Хрипя, не видя ничего, кроме бушующего сияния, монарх кое-как повернулся, ухватил паунога за толстую мягкую брылю, медленно сползая. Он перевалился на живот, оставив на покатой спине длинный темный развод, с ужасом понимая, что кожа от его пупка продолжает рваться вверх и вниз, будто треснувшая оболочка емкости эфироплана.

Желтая буря бушевала вокруг, тугой поток бил в лицо, сквозь глаза врывался в голову, наполняя ее метелью жутких образов, впуская в сознание хоровод содрогающихся в безумной пляске демонов. Пауног упал, подскочил и упал вновь. И в тот же миг Уги-Уги увидел обращенное к нему лицо Диша Длога. Бывший компаньон лежал на боку, наполовину погрузившись в световой пласт, глаза и рот его были раскрыты, наружу вырывались струи сияния – Диш напоминал утопленника, из глаз которого проросли водоросли. Монарх скользнул по торговцу лишь мимолетным взглядом, но успел ужаснуться. Он повернулся дальше, пытаясь встать, и тогда наконец сознание покинуло его. Желтые пятнышки в зрачках налились огнем, расширились, слились в два больших круглых пятна. Пелена багрянца затянула глаза Уги-Уги.

Он остался лежать неподвижно на слабо шевелящемся пауноге, разбросав конечности. Сияние бурлило, неистовствовало, хлестало их сотнями плетей, проедало человеческую плоть и лиловую шкуру. Пласты жира под темно-синей, начавшей пузыриться кожей стали плавиться, течь, меняя форму тела.

Щупальца паунога шевельнулись в последний раз и замерли.

Но бока его продолжали медленно раздуваться и опадать.

Внутри твари заработал биологический механизм, который был заложен в структуру этого существа изначально, хотя впервые включился только сейчас.

– Не так! – прокричала Арлея с носа. – Влево, влево поверни!

Лиг, стоящий позади костяного горба в кормовой части живого дирижабля, дернул что-то, крутанул... раздалось шипение, частое пощелкивание суставов, и по бокам кальмара развернулись два кожаных нароста, напоминающих крылья. Существо завалилось влево, продолжая неуклонно снижаться, ведь его брюхо, то есть поддерживающий тело в воздухе газовый пузырь, было повреждено.

– Вижу наш холм! – прокричала девушка и бросилась к корме. Она сознательно думала про эту часть громоздкой неповоротливой туши как про корму, а про головогрудь – или как там называлась передняя часть существа – как про нос. Чем дольше они летели, тем Арлея все больше убеждалась в том, что это именно машина. Просто построенная иначе, чем какая-нибудь телега, паровая повозка, карета или эфироплан. И даже не построенная, скорее – выращенная.

– Дай мне. – Оттолкнув боцмана к стоящему возле хитинового ограждения Эрланге, Арлея ухватилась за полукруглую кость... то есть за штурвал. Его можно было наклонять и вращать, так как кость торчала из бледно-розового мягкого сустава на боку нароста, что возвышался над палубой – то есть спиной – ближе к корме. Еще здесь были две кости поменьше и нечто вроде мягких пистолетных курков, с их помощью изменялась скорость летающего кальмара. Впрочем, сейчас он плохо слушался управления. Поначалу вознесшись высоко над Гвалтой, теперь он неудержимо снижался; длинное пухлое тело иногда вздрагивало, будто от боли, под палубой-спиной что-то похрустывало и екало, мясистое носовое щупальце покачивалось на встречном ветру, вяло обвиснув.

Справиться с кальмаром-дирижаблем не получилось и у Арлеи: чудище падало, кроны деревьев приближались. Оставив штурвал, она бросилась на нос, и моряки поспешили за ней.

– Что-то стряслось там, – пробормотал боцман.

Людей на холме, за которым протекала облачная река, видно не было, хотя в траве валялись порванные тюки и котомки, доски и клочья ткани, в которые превратилась поклажа.

– На них напали?! – выдохнула Арлея.

Лиг подтвердил:

– Ага, похоже на то. Тож, наверно, серапихи. Только, может, другие какие, не те, что капитана нашего схватили. Глядите, и тел нету, всех унесли...

– Ща врежемся! – гаркнул Эрланга, внезапно хватая Арлею в объятия.

Она не успела возмутиться. Юнга присел, заставив и девушку опуститься на палубу, сжал покрепче одной рукой, а другой вцепился в борт.

Холм был уже прямо под ними, но сильного столкновения не произошло. Все же какое-то, пусть и очень примитивное, сознание у дирижабля имелось: увидев, что вот-вот врежется в землю, он напряг оставшиеся силы, уперся щупальцем в склон и сумел смягчить падение, издав при этом громкий натужный всхлип. Ударившись о землю, кальмар подпрыгнул, упал вновь, накренился и застыл, вытянув щупальце в траве.

– Ваша милость! – услышала Арлея и приподнялась, скинув с себя руку Эрланги, лежащего рядом. – Ваша милость!

Голос, казалось, доносился откуда-то с небес. Испуганный, сдавленный... Она подняла глаза, поискала взглядом и увидела лицо в кроне растущей на вершине холма пальмы.

Неподалеку Лиг вставал на ноги, морщась и растирая пострадавшее при падении колено. Туша дирижабля на боку медленно сдувалась, опадала: сквозь розовую рану газ с тонким шипением выходил наружу.

– Ты, как тебя... Шипер! – выкрикнула девушка, начиная наконец понимать, что к чему. – А ну, слазь! Сюда, быстро! Что здесь произошло? Отвечай!

Вскоре выяснилось, что на лагерь и вправду напали серапихи – под утро, неожиданно. Драка длилась недолго, часть моряков была перебита, а другую дикарки уволокли в джунгли, исчезнув среди деревьев так же быстро и бесшумно, как появились. Шипер (он был ранен в руку и плечо, причем вторая рана до сих пор кровоточила) спал под самой пальмой, и когда серапихи залезли на холм, он в свою очередь залез на дерево. В плечо вонзилось копье, а запястье пострадало от удара ножа одной из дикарок, которая взобралась следом, – но Шипер мужественно лягнул ее пяткой в лоб, она упала и скатилась куда-то с другой стороны холма, к речке.