Вкус жизни (сборник) - Владимир Гой

Далеко за полночь дверь в сарай для ночлега распахнулась, и на пороге появился Фрэнсис. Выглядел он ужасно: лицо в ссадинах, без теплой куртки, в порванном свитере и еле живой, он ввалился, скорее упал, чем сел, на топчан и произнес:

– Я это сделал.

Сайла помог ему снять ботинки, остатки одежды, напоил чаем с ромом и уложил спать.

Фрэнсис проспал двадцать часов подряд, а когда проснулся, потребовал острого непальского супа и риса. А на следующий день они двинулись в обратный путь. На вопрос Сайлы, как все прошло, Фрэнсис, не вдаваясь в подробности, ответил:

– Очень хотелось выжить.

И только гораздо позднее Фрэнсис узнал, что легенду о сумасшедшем швейцарце местные шерпы просто выдумали.

Мои Гималаи

Я смотрю на серо-белые пенные облака под ногами, и мне не верится, что я здесь и что там, далеко внизу, остались проблемы, бесконечные заботы и люди… Подо мной, расправив громадные крылья, как бы замер в воздухе горный орел, и на мгновение остановилось время, а потом поток воздуха снова пришел в движение, и заскользила по нему благородная птица над бездонной пропастью в окружении черных скал. Облака медленно подползают снизу к моим ногам преданной собакой и, превращаясь в обычный туман, закрывают сказочный пейзаж вокруг. Но проходит совсем немного времени, и снова открывается панорама горного ущелья, сияющих белоснежных вершин и тишины, которую изредка тревожит гул далеких лавин.

Здесь все замерло так, как было много тысяч лет назад, и тревожат это царство покоя только любопытные путешественники из далеких стран. Они идут сюда по скользким горным тропам, перебираются через пропасти и горные реки и стремятся все выше и выше, может быть, ищут какую-то горную тайну, сокрытую в далеких Гималаях, может, ищут самих себя. И все равно они идут сюда бесконечной вереницей, несмотря ни на какие препятствия.

Где-то на тропе горько плакала молодая женщина, она сломала ногу, ей было больно, но еще больше она плакала от обиды, что не сможет подняться выше, может быть, ей не откроется какая-то тайна, которую должна узнать только она одна. И каждому здесь откроется что-то сокровенное, то, что принадлежит только ему, кто-то это примет, а кто-то не поймет, не увидит. Это как красавица Аннапурна: на утренней заре откроется во всей своей красе, но не пройдет и часа, как ревнивые облака закроют ее всю, и никто ее больше не увидит до следующей зари, если только не налетит ветер и не сдернет это покрывало с ее белоснежных вершин.

Тут можно сидеть неподвижно на краю обрыва, смотреть куда-то вдаль и думать неизвестно о чем несколько часов, мысли будут течь ровно и плавно, и не надо ими руководить, а просто отпустить те поводья, что мы называем разумом, и пусть они плывут в бесконечность. А потом, когда придет время, ты встряхнешься, как ото сна, и что-то в тебе появится новое, ранее тебе неизвестное.

О Гималаях можно рассказывать вечно, как о любимой женщине, так и тянет похвастать, что ты был там, где родился сам Шива, где жил великий Будда и где бывал Сын Божий. Вот она, колыбель Мира.

Если спросить, какая самая великая гора в Гималаях, без сомнения, мы услышим: Джомолунгма. Но самая великая гора – это Мачапучере (или Fish tail), гора, на которой живет сам бог Шива, и не поднимется ни один альпинист к трону Шивы, не посмеет потревожить его покой.

Тут витает то, что невозможно увидеть глазами и пощупать руками, но это то, без чего невозможно жить, если ты это однажды почувствовал.

Мир полон прекрасных женщин, но тут они особенные. От них веет добротой, любовью и детской чистотой, и называют женщин диди, что в переводе значит «сестра», и когда с ней разговариваешь, то чувствуешь, что разговариваешь с сестрой. Вот они, заповеди Христа, живут и, к счастью, здравствуют.

В горах тебя поприветствует каждый встречный непалец мягким словом «намастей», и ты с удовольствием ответишь: «Намастей», в одно мгновение ощутив себя частью этого мира.

В далеком горном селении я держал на руках шестимесячного ребенка и испытывал удивительное чувство любви к этому маленькому мальчугану. Он смотрел на меня своими большими карими глазами и все время улыбался, и только когда пришло время кушать, он стал искать глазами свою мать, но при этом совершенно не плакал, а когда поел, заснул. А мать с любовью и надеждой смотрела на свое дитя – быть может, он станет новым Буддой и принесет всем людям счастье. И мы еще долго сидели под самыми звездами и говорили о Будде, обо всем мире, забывая о той далекой суете внизу, у подножья гор.

В пещеру, где жил Шива, спускаешься по скользким ступеням с трепетным волнением: здесь проповедовал Великий, чье ученье исповедуют миллионы людей, и ты прикоснулся к святыне. И наверх к свету ты поднимаешься с красной точкой посреди лба, как знак того, что на мгновение ты стал одним из его учеников.

Каменные изваяния Будды застыли как символ великой мудрости и бесконечной духовности. А ты идешь по кругу и крутишь правой рукой барабаны судьбы – молитвенные мельницы, на которых начертаны мантры, обращения к Богу. И просишь не что-то лично для себя, а чтобы всем людям на Земле было хорошо. И так делает каждый буддист. И сразу начинаешь задумываться.

Вопросы, кто я, откуда и зачем я на этой земле, рано или поздно начинают волновать всякого человека, но ответ найдут единицы. У гробницы просветленного в позе лотоса сидит индус, пытаясь постичь мудрость ушедшего в иные миры. Так проходят год за годом, у него отрастают волосы до земли, завитыми косами обвивая шею. За ничтожную плату он позволяет сфотографироваться рядом с ним, что и делают все любопытные. Но никто не спросит: что ты нашел тут, сидя на одном месте, что открылось тебе…

Девчушка с пачкой фотографий пристала ко мне, чтобы я купил хотя бы одну. На фото была изображена живая богиня, очень красивая девочка лет десяти с большими карими глазами. Она будет богиней до определенного возраста, а потом ее переизберут, и она даже сможет выйти замуж, но ей это будет сложно – по поверью, ее муж долго не проживет. Мой приятель с удовольствием купил себе ее фотографию, потому что у нее были такие же глаза, как у его дочки.

Гималаи, бесконечные пропасти, удивительной красоты водопады, рисующие в своих брызгах сказочные радуги, бурлящие со звериной злобой горные реки и тихие ручейки, как слезы вечных ледников, струятся по щекам скал, превращаясь в бурные потоки. Тут, как в сказке, по соседству расположились вечная зима с метелями и стужей и жаркое лето с жужжащими джунглями и ярким солнцем. Вряд ли на земле есть еще такое место.

Подошвы ботинок просто прилипают к каменным ступеням, и ты переступаешь с огромным усилием, кажется, так будет до бесконечности, и ты уже мысленно с мольбой смотришь в спину проводника, сверлишь ее взглядом: когда же будет привал? Но он словно создан из металла, медленно, но с постоянной скоростью то поднимается вверх, то спускается вниз. И вот наконец небольшая площадка с каменной подставкой для рюкзаков, мы наваливаемся на нее спиной, достаем бутылки с водой и пьем, пьем, пьем… А через десять минут раздается неумолимое: «Джём» («идём»), и мы снова начинаем мерить высоту ступеней то вверх, то вниз.

Керосиновая лампа ярким белым светом заливает горный приют. За большим столом, покрытым разноцветной клеенкой, собрались шерпы-проводники и путешественники из разных стран, и витает здесь дух земного братства. Горячий непальский чай с ромом в металлических кружках и блаженство вечернего привала.

Мананг

Тропа змеей вьется меж камней, набирая высоту, а до монастыря еще идти и идти. Поодаль от тропы лежит падаль, и над ней кружат орлы, готовясь к трапезе. С каждым шагом Мананг становится все меньше и вскоре превращается как бы в игрушечный городок с маленькими человечками, которые снуют по нему туда-сюда мелкими черными букашками. Вон кто-то проскакал, как блоха, это уже всадник на коне. из-за перевала открываются многочисленные белоснежные вершины Аннапурны, а совсем рядом громадой стоит Гангапурна. Все кажется нереальным, из какого-то другого мира, хочется ущипнуть себя за щеку и сказать: эй, пора просыпаться. Но ты не просыпаешься, и все остается на своих местах.

Не знаю почему, но когда я увидел его на фотографии, он напомнил мне степенных аксакалов пустыни. Его иссохшее лицо было такое же, как окружавшие его жилище скалы, – заостренное и непроницаемое. Рядом с ним перебирала четки его жена, а ее губы шептали молитву на непонятном языке. О чем она молится, что просит у Бога, мы можем только гадать.

Моему другу повязали на шею тонкую нитку, прочитали молитву, пожелав удачи в пути. Потом лама спросил:

– Закончилась ли война в Ираке?

Последний раз он смотрел телевизор два года назад в Катманду, и его очень волнует этот вопрос. Насколько мой друг смог, он проинформировал ламу. И вскоре, тепло попрощавшись, отправился в обратный путь.