На крутой дороге - Яков Васильевич Баш

XV

События на фронте разворачивались стремительно. Они напоминали бурю, хотя еще и далекую, но небывало грозную, которая нарастала и приближалась с неимоверной быстротой, ломая границы, меняя направление боевых операций, все глубже и глубже проникая в сердце страны.

Из сообщений Информбюро постепенно исчезали названия районов, где еще недавно кипела битва; не упоминались больше Брест, Гродно, Шяуляй, Каунас; все реже встречались Минск, Львов, Черновцы; появились новые очаги жестоких боев, вспыхнувших уже на Псковском, Смоленском, Новоград-Волынском направлениях. Враг нагло рвался к Ленинграду на севере и к Одессе на юге.

Война все острее давала себя чувствовать и далеко от фронтовой полосы. Ее жгучее дыхание все глубже пронизывало жизнь завода, снимая у некоторых пелену розового оптимизма с глаз, вмешиваясь в производственные процессы, внося коррективы даже в личные отношения.

Еще недавно Морозов скептически относился к женщинам, работающим в цехах. Но после проводов новобранцев, когда в кабинет к нему пришли жены фронтовиков с требованием поставить их к станкам, на которых работали мужья, он уже не знал, как и отблагодарить их за это. Те же обстоятельства вынудили Шафороста, который только вчера добился удаления Надежды из цеха, отменить свой приказ и поручить ей важное задание.

— Ты хоть расскажи, доченька, что там с тобой случилось? — спросила Лукинична, когда Надежда после дождя прибежала домой вся мокрая, в грязи, чтобы переодеться.

— Ничего, все в порядке, — ответила Надежда, поспешно целуя мать и сына, и снова побежала на завод.

— «Ничего, все в порядке», — повторила, вздыхая и глядя ей вслед, Лукинична. — Такая же ты, как и дядя: все намеками да отговорками…

«Такая же, как и дядя», — застрял в голове материнский упрек.

Действительно, дядя и сегодня отделался отговорками.

Вот уже она побывала у Шафороста и снова работает в цехе, но и сейчас не может постичь, что же все-таки произошло. Она понимала: ей поручили выполнять обязанности сменного инженера не только потому, что уход новобранцев внезапно освободил в цехе две инженерные должности. Видимо, это назначение было как-то связано с памятным вызовом к Стороженку. Что-то значительное произошло и в парткоме, но что именно, об этом знал только дядя.

Во время ливня, почти сразу же после того, как Стороженко направился в партком, туда прошел и Марко Иванович. Сквозь седую завесу дождя Надежда заметила, что он был необычайно возбужден, даже забыл набросить на себя плащ. Надежда побежала за ним. Кричала, звала, но он не слышал. Вскоре Стороженко выскочил из подъезда, словно его вытолкнули оттуда, а дядя еще долго оставался там. Уже и ливень утих, а он все не появлялся. Наконец вышел и сразу же заметил Надежду.

— Где ты была? — накинулся на нее Марко Иванович, как будто не она его ждала, а он ее. Но в то же время чувствовалось, что он был чем-то глубоко взволнован.

— Что произошло, дядюшка? — с тревогой уцепилась она за дядин рукав, ища в его глазах ответ на главное — на вопрос об отце.

— Ничего, дочка, все в порядке, — обнял он ее.

— Но ведь заявление? — с трепетом допытывалась Надежда.

— Пусть это тебя не волнует, — пробурчал он. — Мало что кому в голову взбредет. — И сразу же перевел разговор: — А ты вся мокрая! Кто это тебя так выкупал? Словно из Днепра вытащили. Ах ты, девчонка! А ну, марш домой! Марш, говорю! Переоденься — и немедленно в цех! — Шлепнул ее, как маленькую, и уже весело сказал: — Вот еще инженер — там ее ждут, а она тут под дождем нежится!..

Вот и все, что сказал ей дядя в ответ на мучивший ее вопрос.

Наступил вечер. Сгущалась, темнела синева чистого неба, будто забрызганного искрящимися звездами. Где-то над самым Днепром рядом с глазастой Вечерней звездой нежной сережкой золотился новорожденный и чистенький, будто только из купели, молодой месяц.

После дождя на дворе было особенно приятно — земля дышала свежей прохладой, но в цехе стояла нестерпимая духота. С наступлением темноты, когда окна и двери маскировали, цех напоминал раскаленную печь. Едкий дым тучей клубился под крышей. Краны над головой двигались, как в тумане. Близ нагревательных печей, раскаленных слитков и огнедышащего стана рабочие обливались потом.

Новый шеф и напарник Надежды — подвижный и непоседливый сухонький старичок с приветливой фамилией Добрывечер — уже чуть ноги таскал. Выдержать в таких условиях две смены да еще остаться на третью — для старика слишком тяжело. Но что он мог поделать: первая смена была его, во вторую пришлось заменить напарника, вызванного в военкомат, а в третью прислали вот эту девчушку, совсем еще неопытную в делах сменного инженера, так разве ж он мог спокойно оставить на нее цех?

Правда, начальник цеха доказывал, что она смышленая, и просил лишь часок-другой походить с нею по цеху, познакомить с обязанностями, но Добрывечер, старый специалист с большим, еще дореволюционным, стажем, никогда не полагался на чужое мнение и должен был сам проверить человека, от которого ему теперь ежедневно предстояло принимать смену. Многолетний опыт ему подсказывал: если предыдущая смена шла ровно, значит, и твоя пройдет благополучно; если же в предыдущей что-то напутали, хлопот не оберешься.

Месяц назад Добрывечера уже торжественно проводили на пенсию, но война снова вернула его в цех. Когда-то он долгое время работал на котельном заводе, стал плохо слышать, и теперь, чтобы скрыть глухоту, которой очень стеснялся, он не ждал вопросов собеседника, а говорил сам. Когда же приходилось слушать собеседника, он забегал вперед и смотрел ему не в глаза, а в рот: по губам он понимал все, что говорилось.

— Идите отдыхать, Гаврило Гнатович, — говорила ему Надежда уже не в первый раз. — Спасибо вам. Я и сама справлюсь.

— Ага, так-так, барышня, — спохватывался старик.

Когда их знакомили, он не расслышал ее имени-отчества и теперь, чтобы не обидеть молодого коллегу, дипломатично называл Надю барышней.

— Так-так, барышня, правильно. Пойдемте еще маскировку проверим.

В обязанности сменного инженера входило наблюдение за маскировкой цеха. Теперь было особенно важно не оставить ни единой щели, через которую мог бы пробиваться свет: над городом начали появляться немецкие разведчики. И неугомонный старик потянул Надежду из цеха.

На дворе уже совсем стемнело. Завод окутывался мглой. Ночь вносила в его жизнь суровость и настороженность. Там, где еще совсем недавно высоко поднималось и, казалось, достигало самого неба яркое зарево, теперь лишь кое-где тускло мигали синенькие огоньки. Глухо грохотали цеха, выступая из темноты, словно горы, в которых время от времени происходили обвалы. Предостерегающе свистели и лязгали буферами невидимые паровозы, беспрерывно