Сансет Парк - Пол Остер

Это Уилла звонит из Экстера в три-тридцать утра; Уилла рыдает и в отчаянии, говорит, что она распадается на мелкие части, что ее мир лежит в руинах, что она больше не хочет жить. Ее слезы безостановочны, и голос сквозь эти слезы еле слышен, визглив, голос ребенка; и этот припадок не картинный, говорит он себе, человек за пределами ярости, за пределами надежды, человек вымотанный, жалкий, жалкий, раздавленный тяжестью мира, горечь тяжела — как и тяжесть мира. Он не знает, что предпринять, за исключением того, что продолжает говорить с ней самым успокаивающим тоном, какой у него остался, говорит, что любит ее, что он прилетит назад в Лондон первым самолетом завтра утром, что она должна дождаться его — меньше суток, еще один день; и он вспоминает ее припадок, случившийся через год после смерти Бобби — те же слезы, тот же слабый голос, те же слова — и она смогла прожить тот кризис и проживет этот, поверь ему, он знает, о чем он говорит, он позаботится о ней, он всегда будет заботиться о ней, и она не должна винить себя за то, в чем она не виновата. Они говорят час, два часа, и постепенно слезы проходят, постепенно она начинает успокаиваться, но только, как он стал чувствовать, что пора заканчивать разговор, слезы вновь начинают течь. Он ей так нужен, говорит она, она не может прожить без него, она так ужасно относилась к нему, так зло и мстительно и жестоко, она стала ужасным человеком, монстром, и она ненавидит себя за это, она не сможет простить себя за это; и вновь он старается успокоить ее, говоря ей, что она должна сейчас лечь спать, что она вымоталась и должна отдохнуть, что он будет там завтра, и, наконец, наконец, она обещает ему, что ляжет спать, и даже если не сможет заснуть, она обещает не делать никаких глупостей, она будет вести себя правильно, она обещает. Они все-таки заканчивают разговор, и прежде, чем очередная ночь придет в Нью Йорк, Моррис Хеллер — вновь в Англии, вновь на пути от Лондона к Экстеру, чтобы увидеть свою жену.

ВСЕ

МАЙЛС ХЕЛЛЕР

Это было самое лучшее, что могло с ним случиться; это было самое худшее, что могло с ним случиться. Одиннадцать дней с Пилар в Нью Йорке, а после — агония проводов на автобус и ее отъезда назад во Флориду.

В одном он абсолютно уверен. Он любит ее больше, чем кого-либо на этой планете, и он будет любить ее до тех пор, пока не перестанет дышать.

Радость — вновь видеть ее, радость — вновь обнимать ее, радость — вновь слышать ее смех, радость — вновь слышать ее голос, радость — вновь видеть, как она ест, радость — вновь разглядывать ее руки, радость — вновь разглядывать ее обнаженное тело, радость — вновь прикасаться к ее обнаженному телу, радость — вновь целовать ее обнаженное тело, радость — вновь видеть ее нахмуренное лицо, радость — вновь видеть, как она причесывает свои волосы, радость — вновь видеть, как она раскрашивает свои ногти, радость — вновь стоять с ней в душе, радость — вновь беседовать с ней о книгах, радость — вновь видеть, как ее глаза наполняются слезами, радость — вновь видеть, как она идет, радость — вновь слышать ее проклятия Анджеле, радость — вновь читать ей вслух, радость — вновь слышать, как она рыгает, радость — вновь видеть, как она чистит зубы, радость — вновь раздевать ее, радость — вновь прикасаться своим ртом к ее рту, радость — вновь разглядывать ее шею, радость — вновь идти вместе с ней по улице, радость — вновь обнимать ее за плечи, радость — вновь прикасаться языком к ее грудям, радость — вновь входить в ее тело, радость — вновь проснуться рядом с ней, радость — вновь говорить с ней о математике, радость — вновь покупать ей одежду, радость — вновь массировать ей спину и получать массаж от нее взамен, радость — вновь разговаривать о будущем, радость — вновь быть рядом с ней в настоящем, радость — вновь слышать, как она любит его, радость — вновь говорить ей, что он любит ее, радость — вновь быть под взглядом ее страстных темных глаз, и затем — агония от вида ее, садящейся в автобус, днем третьего января, твердо зная, что до апреля, больше трех месяцев, у него не будет шанса вновь встретиться с ней.

Это был ее первое посещение Нью Йорка, единственное путешествие за пределы штата Флорида, ее девичий вояж в страну зимы. Майами — самый большой город, знакомый ей, но Майами — не больше Нью Йорка; и он надеется на то, что ее не напугают грохот и величина города, что ее не утомят шум и мусор, набитые людьми вагоны метро, плохая погода. Ему кажется, что он должен осторожно привести ее в город, словно войти в холодное озеро с неопытным пловцом, дать ей время на привыкание к холодной воде, позволить ей сказать, когда она будет готова войти по пояс, по горло, и если и когда она захочет нырнуть с головой. А сейчас, когда ее нет, он никак не может понять, почему он представлял себе ее робкой, почему и каким образом он недооценивал ее решимость. Пилар бросилась в озеро, распахнув руки, рьяно размахивая ими, как только холодная вода коснулась ее кожи, и через секунды после ее захода, погрузилась с головой и заскользила, как испытанный ветеран. Малышка не теряла своего времени. Во время ее длинного похода по атлантическому побережью, она переварила содержимое трех путеводителей и историю Нью Йорка; и, когда автобус подъехал к терминалу, она уже составила себе лист мест, какие она бы хотела увидеть, и чем ей хотелось бы заняться. При этом не забыла об его совете — подготовиться к холодной погоде и, возможно, штормам. Она прикупила себе пару ботинок для снега, несколько теплых свитеров, шарф, шерстяные перчатки и шикарную зеленую куртку на пуху с отороченным мехом капюшоном. Она была Нануком-С-Севера, сказал он, его неустрашимая эскимосская девочка с одной лишь целью — отбиться от всех нападок непогоды, и да, она выглядит очень очаровательно в этой одежде, и вновь, и вновь он сказал ей, что ее кубино-американско-эскимосский вид будет модным еще долгое время.

Они побывали наверху Эмпайр Стэйт Билдинга, они прошлись по гранитным залам публичной библиотеки на Пятой Авеню и Сорок Второй Стрит, они посетили Граунд Зеро башен-близнецов, они провели целый день между музеем Метрополитен, коллекцией Фрик и музеем МоМа, он купил ей платье и обувь в магазине Мэйси’з, они прогулялись по Бруклинскому мосту, они ели устриц в Ойстер Бар на Центральном вокзале, они наблюдали за фигуристами у Рокфеллеровского центра, и затем, на седьмой день ее пребывания, они проехались на метро до 116-ой Стрит и Бродвея и прошлись по кампусу университета Барнард, по кампусу Колумбийского университета, расположенного через дорогу, мимо семинарий и музыкальных академий на Морнингсайд Хайтс; и он сказал ей, Видишь, все это доступно тебе, ты так же достойна быть здесь, как и все люди, обучающиеся тут, и когда они пришлют тебе письмо о согласии принять тебя этой весной — в чем я не сомневаюсь, больше восьмидесяти процентов, что они захотят принять тебя — подумай крепко и хорошо прежде, чем ты решишь оставаться во Флориде, ладно? Он не говорил ей, что делать, он лишь попросил ее внимательно взвесить все обстоятельства — последствия принятия или непринятия того, что скорее всего будет предложено ей — и Пилар была очень молчалива, не став делиться своими мыслями с ним, а он решил не давить на нее с получением ответом, потому что было видно по взгляду в ее глазах — она уже размышляет над этим, стараясь представить себя в будущем, увидеть, будет ли обучение в Нью Йорке важным или неважным для нее; и, проходя мимо опустевших на лето кампусов и разглядывая фасады зданий, он чувствовал, как меняется и она прямо здесь, становится взрослее прямо здесь; и он внезапно понял, какой она будет через десять лет, через двадцать лет — Пилар в полном расцвете ее женского естества, взрослая Пилар с тенью задумчивой девушки рядом с ним, молодая женщина рядом с ним сейчас.

Он бы желал, чтобы они были одни все одиннадцать дней, живя и спя в комнате или квартире, где больше не было никого, но единственная возможность для них сейчас — дом в Сансет Парк. Гостиница была бы очень кстати, но у него нет денег на номер, а, кроме того, возраст Пилар мог бы вызвать ненужные вопросы; и, даже если бы он все устроил, все равно оставался риск и в Нью Йорке, как и во Флориде, а он совсем не хотел рисковать. За, приблизительно, неделю до Рождества, он и Эллен обсудили возможность того, чтобы взять на время ключи от какой-нибудь опустевшей квартиры из списка ее фирмы, но потихоньку они отговорили друг друга от абсурдной идеи. Не только из-за того, что Эллен попала бы в неприятное положение — незамедлительное увольнение и еще что-нибудь могло бы упасть на ее голову — но когда они представили себе, как можно было бы жить без никакой мебели, без жалюзи или штор, без электричества, без кровати на ночь, они оба поняли: было бы гораздо лучше оставаться в ветхом строении напротив кладбища Гринвуд.

Пилар знает, что они живут здесь незаконно, и ей это не нравится. Не только потому, что они нарушают закон, говорит она, но и потому, что ее пугает возможность, что может с ним случиться что-то плохое, что-то непоправимое; и какая ирония, говорит она (у них состоялся подобный разговор по телефону лишь однажды), он уехал из Флориды, чтобы не попасть в тюрьму, и может попасть в другую тюрьму здесь. Но он не попадет в тюрьму из-за незаконного вселения, говорит он ей, худшее, что может случиться — выселение; и она не должна забывать о том, что его проживание здесь — временное, и, как только он вернется назад во Флориду двадцать второго мая, его путешествие в незаконность закончится. В этот момент разговора Пилар неизбежно начинает говорить об Анджеле, ругая ее жадную, нехорошую сестру за все причиненное ему, за несправедливость всего, за неправильность всего, и она сейчас живет в постоянном страхе, что с ним может случиться что-то, и Анджела виновата во всем этом.