Катастрофа на Волге - Вильгельм Адам

— Я не представлял себе, что русские способны так упорно сопротивляться. Мы все были того мнения, что весь город будет взят в течение нескольких дней, — сказал мой спутник, который впервые видел, что здесь происходило.

— Вы не первый представитель главного командования, который нам это говорит. Мы каждый раз убеждаемся, что главное командование неправильно оценивает русских. Это может нам дорого обойтись.

Мы въехали в Гумрак. Я знал, что где-то здесь должен находиться дивизионный медицинский пункт. Пока мы его искали, мы заметили, что на расстоянии более километра к востоку от селения заняли позиции несколько наших артиллерийских батарей. Они непрерывно вели огонь. Противник отвечал из тяжелых орудий. В опасной близости от нас взлетали в воздух камни и осколки. Грохот от разрывов снарядов был столь силен, что мы должны были чуть ли не кричать, чтобы услышать друг друга.

Тут же находился и дивизионный медпункт, большое здание у вокзала, которое можно было узнать по флагу с красным крестом. Непрерывно прибывали раненые в санитарных машинах, в грузовиках и повозках, запряженных лошадьми. Не все лежали на носилках. Некоторым служило подстилкой шерстяное одеяло, а другие просто лежали на дне грузовика. В довольно большом помещении хирурги и их помощники работали за двумя операционными столами. В первую очередь производились ампутации и оказывалась помощь раненным в горло, затем наступала очередь раненных в живот и легкие. Собственно говоря, следовало отдать предпочтение раненным в живот. Но такие операции длились от двух до трех часов, причем шансов на успех было мало. Между тем за эти же два-три часа врачи могли произвести большое количество таких ампутаций, когда при своевременном оперативном вмешательстве угроза смертельного исхода была не столь велика. Мы не стали мешать и лишь заглянули в операционную. Когда мы стояли у двери, мимо нас прошел санитар. Он нес ведро с окровавленными бинтами, клочьями белья и форменной одежды; из ведра торчал восковой, с черно-синими прожилками обрубок ноги: молодому парню, который лежал под наркозом на столе, ампутировали ногу. Хирург как раз накладывал зажимы на сосуды в оставшейся части бедра, а два санитара уже стояли наготове с марлей и бинтами, чтобы наложить повязку.

Правду сказать, достаточно было и того, что мы увидели. Но тут к нам подошел старшина санитарной роты и повел нас в соседнее помещение, там ждали тяжелораненые отправки в тыл армии или на родину. Они лежали на матрацах, на травяных подстилках или просто на полу. Ужасающая картина человеческого страдания! Молодые крепкие мужчины превратились в калек. Фельдфебель показал на солдата, голова которого почти сплошь была покрыта бинтами. Виднелись только рот и нос.

— Девятнадцатилетний гимназист; ослеп, но еще этого не знает. Каждого спрашивает, будет ли он видеть. В бреду зовет мать.

Другая комната, в которую мы заглянули, также была заполнена калеками. Как и всюду, здесь пахло эфиром, гноем и кровью. Но здесь было несколько железных кроватей, так что помещение больше походило на лазарет. Молодой врач делал обход. У самой двери лежал человек с ампутированной ногой, пехотинец, ему во время уличных боев ручной гранатой раздробило левую голень. Мы сели подле него. Сначала мы раздали все свои сигареты. Потом, когда раненые закурили, мы завели беседу.

— На переднем крае — сущий ад. Ничего подобного я еще не видел на этой войне. А я ведь с самого начала в ней участвовал. Иван не отступает ни на шаг. Путь к позициям русских устлан их трупами, но и немало наших подохнут раньше. В сущности, здесь нет настоящих позиций. Они дерутся за каждую развалину, за каждый камень. Нас всюду подстерегает смерть. Здесь ничего нельзя добиться бешеной атакой напролом, скорее сложишь голову. Мы должны научиться вести штыковой бой.

— Да, — сказал его сосед по койке, унтер-офицер с Железным крестом I степени, как мы заметили во время беседы, — этому надо учиться у русских; они мастера уличного боя, умеют использовать каждую груду камней, каждый выступ на стене, каждый подвал. Этого я от них не ожидал.

В разговор вмешался пожилой солдат.

— Я могу только подтвердить то, что они оба сказали, господин полковник. Ведь просто смешно становится, когда солдатские газеты пишут, будто русский совсем потерял силы, не способен к сопротивлению. Надо было бы господам редакторам погостить у нас денек-другой, тогда бы они перестали пороть чушь.

— До сих пор мы посмеивались над русскими, — снова заговорил унтер-офицер, — но теперь это в прошлом. В Сталинграде многие из нас разучились смеяться. Самое худшее — это ночные бои. Если нам днем удается захватить какие-нибудь развалины или одну сторону улицы, то уж ночью противник непременно нас атакует. Если мы не начеку, он нас снова выгоняет. Боюсь, нам понадобятся месяцы, пока весь город будет у нас в руках, если вообще это нам удастся.

— Наша рота, — сказал пожилой солдат, — понесла такие большие потери, каких я за всю войну не видел ни в одной из моих частей. Когда меня ранили, нас было еще двадцать один человек. Но и они были утомлены и измотаны. Так что мы и на шаг вряд ли продвинемся. В конце концов вообще никто не останется в живых.

Мы оглядели палату. Все кивали головами в знак согласия. Это было более чем поучительно, особенно для моего заместителя, который прибыл в Сталинград, еще сохранив иллюзии, имевшиеся в главной квартире. Старшина санитарной роты подтвердил:

— Господин полковник, так говорят все. На переднем крае, должно быть, ужас что творится. Видно это по тому, что привозят много-много раненых и днем и ночью. Наши врачи работают до изнеможения, не успевают ни поесть, ни поспать. Посмотрите на нашего главного врача. Он еле на ногах стоит.

Перед уходом мы снова открыли дверь в операционную. Устало кивнул нам главный врач. Потом он снова наклонился над операционным столом, чтобы вырвать у войны еще одну жертву или хотя бы попытаться это сделать.

Молча сели мы в машину. Я хотел еще познакомить моего заместителя с находившимся поблизости штабом LI армейского корпуса и после этого проехать в расположение VIII и XI армейских корпусов. Во время коротких встреч, которые у нас там были, мы видели только серьезные, озабоченные лица. Даже генерал фон Зейдлиц, отличавшийся несокрушимой отвагой, по-видимому, был удручен. Полковник Клаузиус, его начальник штаба, сказал нам:

— Располагая только такими потрепанными дивизиями, мы ничего не поделаем с ожесточенно сражающимся противником; нам не хватает ударной силы. Кроме того, наши дивизии доносят, что в бой вступила переброшенная сюда гвардейская дивизия противника. Есть и матросы.