Фугас - Сергей Герман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, рассказывай, сынок, все рассказывай.
— Я служил с вашим Валерой в одном взводе, даже кровати стояли рядом. У него я и увидел вашу фотографию. В Чечню нас отправили вместе, опять были в одном отделении. Когда колонна попала в засаду и наш БТР подорвался на мине, Валерку контузило, мне осколок попал в лицо, — он показал на свой шрам. — Чехи расстреляли нашу колонну, а когда уходили, заметили, что мы живы, прихватили с собой. Валерка был очень плох, почти не мог идти, я, сколько мог, тащил его на себе. Потом чехи нагрузили на меня цинки с патронами, а Валерку пристрелили, чтобы не задерживал отход.
Антонина Петровна слушала молча, в отчаянии закрыв лицо руками.
Андрей всхлипнул:
— Это было под Ножай-Юртом, я просил, чтобы Валерку не убивали, говорил, что он мой брат. Мне только разрешили присыпать его землей, чтобы не сожрали собаки. Я отнес вашего сына в воронку и похоронил под тополем.
Он расстегнул рубашку и снял с шеи крестик:
— Вот, это его. Валера просил отдать крестик вам, если выживу…
Закрыв лицо ладонями, Антонина Петровна зарыдала. Боль утраты, горечь одиночества сотрясали ее тело. Она кусала сжатые кулаки, чтобы не закричать в голос.
— Скоро наши пойдут на Грозный, и нас, скорее всего, расстреляют. Чехи звали к себе, агитировали воевать за ислам, но я — русский и в русских стрелять не буду… Это хорошо, что я вас встретил. У меня никого нет, детдомовский. Очень обидно умирать, зная, что никто даже не узнает, как ты умер и где тебя закопали.
Антонина Петровна прижала к себе его голову, сказала сквозь слезы:
— Спасибо, сынок, что нашел меня. Держись, ты будешь жить. Господь не оставит тебя в беде.
Пошатываясь, она пошла к воротам, сопровождающий пошел следом. Андрея опять отвели в подвал.
В госпитале она сразу пошла к генералу.
— Муса, — сказала она, — я — мать. Мне нет разницы, кто передо мной, мне одинаково близки русские и чеченские дети. Я недавно спасала тебя и сейчас прошу как мать. Спаси моего сына! Он у Исы Газилова и пока еще жив.
Муса долго думал, молча глядя в окно. Может быть, он вспоминал свою мать или думал о людях, которых убили по его приказу и которых никогда не дождутся их матери.
— Ахмет, — позвал он негромко, тут же рядом с ним появился охранник. — Принеси мне ручку и бумагу.
Написанную записку он свернул вчетверо и отдал Ахмету.
— Срочно отнеси это Исе и забери у него солдата. Как его зовут? — спросил он у Антонины Петровны.
— Клевцов, Андрей Клевцов, — торопливо ответила она.
— Приведешь этого Андрея Клевцова сюда и отдашь матери. Исе скажи, пусть подберет для него одежду и какой-нибудь документ. А то его или наши пристрелят, или федералы…
Обессилев, генерал Муса откинулся на подушки. Антонина Петровна промокнула его влажный лоб полотенцем и села ждать.
Через час привели Андрея. Она нагрела ему ведро с водой, и пока он мылся, собрала на стол нехитрую снедь. На следующий день мать и сын покинули город. Боевики из отряда генерала Мусы вывели их по своему коридору из осажденного города. Смешавшись с толпой беженцев, они прошли контроль на блокпосту. Дежуривший лейтенант узнал Антонину Петровну и по-свойски ей улыбнулся:
— Ну, что, мать, нашла все-таки воина?
Антонина Петровна чуть улыбнулась в ответ. Андрей держал ее под руку, помогая идти. Когда электричка от Ищерской подходила к Минводам, она, внезапно вспомнив, достала из сумки незапечатанный конверт, который ей вручил перед отъездом генерал Муса. На тетрадном листке было всего несколько слов: «Чтобы доказать свою силу, не обязательно встречаться на поле брани».
Ни Антонина Петровна, ни Андрей больше никогда не встречались с генералом Мусой. Война продолжалась еще долго, но никто так и не сказал правду, за что и почему одни люди так ожесточенно убивали других.
АТЫ-БАТЫ
Посвящается солдатам и офицерам 205-й Буденновской мотострелковой бригады, живым и погибшим…
«Аты-баты, шли солдаты;Аты-баты…» прямо в ад.Рвались мины и гранаты,Гибли русские ребятаИ чеченские «волчата».
А Судьба не виновата.И вожди не виноваты.И никто не виноват?
В начале ноября выпал первый снег. Белые хлопья падали на обледенелые палатки, покрывая поле, истоптанное солдатскими ботинками и обезображенное колесами армейских тягачей, белоснежным одеялом. Несмотря на поздний час, палаточный городок не спал. В автопарке рычали моторы, из жестяных труб буржуек валил сизый дым. Откинулся сизый полог палатки и, закутавшись в пятнистый бушлат, из жаркого прокуренного чрева вылез человек. Приплясывая на ходу и ничего не замечая вокруг, справил малую нужду, потом, поеживаясь от холода, поплотнее запахнул полы бушлата и ахнул:
— Господи… Тра-та-та, твою же мать, как хорошо!
Таинственно мерцали далекие звезды, обкусанная по краям луна освещала землю желтоватым светом. Замерзнув, человек зевнул и, уже не обращая ни на что внимания, юркнул в палатку. Часовой проводил его завистливым взглядом, до смены караула оставалось еще больше часа, всю водку в палатке за это время должны были допить. Разведчики гуляли, старшине контрактной службы Ромке Гизатуллину исполнилось тридцать лет.
В палатке бушевала раскаленная буржуйка, на цинках с патронами, застеленных газетой, стояла водка, крупными шматами лежали нарезанные хлеб, сало, колбаса. Разгоряченные разведчики в тельняшках и майках, обнявшись и стукаясь лбами, пели под гитару проникновенно:
— Россия нас не жалует ни славой, ни рублем. Но мы ее последние солда-а-аты, и значит, надо выстоять, покуда не помрем. Аты-баты, аты-баты.
Грузный мужчина лет сорока пяти, с седой головой и вислыми казачьими усами, пошарив под нарами, достал еще одну бутылку, ловко вскрыл, напевая про себя:
— Служил не за звания и не за ордена. Не по душе мне звездочки по бла-а-ату, но звезды капитанские я выслужил сполна, аты-баты, аты-баты.
Потом разлил водку по кружкам и стаканам, дождался тишины:
— Давайте, хлопчики, выпьем за военное счастье и за простое солдатское везенье. Помню, в первую кампанию встретил я в госпитале одного паренька-срочника. За год боев все рода войск поменял. В Грозный вошел танкистом, танк сожгли, попал в госпиталь. После госпиталя стал морпехом, потом опять попал в мясорубку, чудом остался жив и дослуживал уже в Юргинской бригаде связи. Так связистом и уволился.
Разведчики чокнулись разномастной посудой, дружно выпили.
— А я вот помню случай, тоже в первую войну, вошли мы в Веденский район, разведка доложила, что в селе боевики, мы — на танке, двух самоходах, пехота — на броне. — Говоривший лежал под одеялом, не принимая участия в застолье, блики от горящих поленьев бежали по его лицу. — Входим в Ведено, а у меня же мысли в голове, может, Басаева возьмем. — Он переждал смех, неторопливо прикурил, усмехнулся своим воспоминаниям. — Молодой был, думал, с медалью или орденом домой приеду, вот в деревне разговоров будет. Входим в село с трех сторон и прямо к дому Басаева, пока все спят, луна вот так же, как сегодня, светила. Прем внаглую — без разведки, без поддержки, без боевого охранения, выносим ворота дома. Я ствол танка прямо в окна. А в доме тишина, все ушли, даже собаку с привязи отпустили.
Походили мы по комнатам, посмотрели. Потом давай в машины аппаратуру всякую грузить, телевизор, «видики». Чехи сбежали, ничего собрать даже не успели, наверное, кто-то предупредил. А может, они и волну нашу слушали. Спускаемся с взводным в подвал, а на столе лежит дипломат. Мы его осмотрели, проводов не видно, открыли, а там доллары, половина дипломата забита деньгами. Старлею нашему чуть плохо не стало. Я говорю, может, поделим между всеми, а он на полном серьезе достает пистолет и говорит: сейчас все посчитаем, перепишем, опечатаем и сдадим командованию. Я так подозреваю, отличиться хотел, все мечтал в академию поступить, генералом стать.
От печки раздался голос:
— С такими деньгами он бы и без академии генералом стал.
— Пока мы эти бабки долбаные считали и опечатывали, уже светать начало. Мы же скорее, скорее, лейтенанту доложить хочется, по машинам и вперед. Как раз на выезде из села нас и хлопнули, командирскую машину подорвали на фугасе, вторая машина влетела в эту же воронку, мы пока развернулись, перебило гусеницы. Кое-как заняли оборону, начали отстреливаться. Когда в первой машине боекомплект рваться начал, чехи ушли. Лейтенанта нашего в живот ранило, он ползет, за ним кишки по земле волочатся, а в руках чемодан с деньгами. Я сначала подумал, что у лейтенанта крыша поехала, а потом присмотрелся, оказывается, он дипломат к руке наручниками пристегнул.
Седоусый протянул: