Искусство оскорблять - Александр Невзоров

Данная мысль кажется не слишком простой, но ее легко прояснить на примере квантовой теории.

Перечисляя всех, кто был причастен к ее созданию, мы говорим о множестве крупных, своенравных и свободомыслящих персонажей.

Очень разные — Планк, Бор, Дирак, Эйнштейн, Гейзенберг, Шредингер, Резерфорд, Луи де Бройль, фон Нейманн, Паули, Йордан — вместе воздвигли теорию квантов только по той причине, что действительно одинаково видели конструкцию микромира.

Факты не оставляли им ни выбора, ни маневра. Возможно, вопреки их воле. Гарантированно — вопреки их самолюбию.

Абсолютная «независимость» здесь обеспечивалась уже не физической изолированностью, а той адской гордыней, которой в равной степени славились все творцы квантовой теории.

Напомним, что ни для Гейзенберга, ни для Дирака, уже не говоря о Планке, Боре или Эйнштейне, «поводков» чьего-либо авторитета никогда не существовало.

Более того. Каждый из них дорого бы дал за возможность красиво оттоптаться на именитом коллеге, уличив его в ошибке.

(Возможно, это было бы очень деликатное и сострадательное вытирание ног о чей-то авторитет, но оно неминуемо бы было.)

Но…как мы уже отметили, никому из них не было оставлено выбора. Сумма фактов «уперла клинок в горло» каждого из них, приговорив к (почти) абсолютному (почти) единомыслию в квантовом вопросе.

Будем откровенны: мысли об отсутствии жесткой зависимости меж научным открытием и личностью ученого не являются новацией.

В несколько более размытом и призрачном виде (не столь кропотливо сформулированные) они содержатся у Тюрго, Кондорсе, Годвина, Вернадского, Шубина, Мертона и Стиглера.

У Кондорсе и Тюрго они затуманены невыносимым многословием и романтизмом стиля.

Вернадский уже был чуть конкретнее (с поправкой на вообще присущую ему «душноватость» и «заковыристость» изложения).

Он почти «нащупал» существование некоего единого всемирно-исторического процесса познания, мало зависящего от персоналий, личностей и даже от общего «прогресса человеческих обществ».

«Мы выдвигаем независимость основного тона исторического хода научного мышления от исторической обстановки, единство процесса. Очевидно, это имеет место для всего человечества — вне различия государственных организаций, рас, наций, общественных слоев….Изучая историю точного знания, мы ясно видим, как перед нами открывается нечто целое, глубоко связанное тысячью нитей со всей историей человечества.» (Труды по истории науки в России, ч. II гл.1., М.1988)

Наш современник, недурной формулировщик Нил Шубин, опираясь на работы Мертона и Стиглера, весьма буднично подметил, что «многие великие идеи приходили к разным людям практически одновременно» и, что «ни одно научное открытие не названо именем его первооткрывателя… Богатая история открытий — не линейный путь от одного человека к следующему, а продукт социальной среды с бесчисленными предшествующими эпизодами, и в результате, многими авторами. Часто сам изобретатель или первооткрыватель играет менее важную роль, чем среда, которая подготовила открытие, чем то, что так сказать, «витает в воздухе». (Neil Shubin The universe witin 2013)

Все очень просто. Если в помещение закачать иприт, хлор или иной токсичный газ, то не все находящиеся в нем упадут одновременно. Кто-нибудь сделает это первым. Такая же история и с открытиями. Постепенно складываются обстоятельства и плюсуются знания, которые делают открытия неизбежными. Все, как и всегда детерминировано средой, обстоятельствами или их возросшей суммой.

Макс Планк на юбилейном заседании немецкого физического общества сформулировал это с поразительной простотой: «Представьте себе горняка, который с напряжением всех своих сил ведет разведку благородной руды, и которому однажды попадается жила самородного золота. Причем при ближайшем рассмотрении она оказывается бесконечно богаче, чем можно было предполагать заранее. Но! Если бы этот горняк не натолкнулся на жилу, то безусловно, это сделал бы его товарищ.»

А Макс Борн пошел еще чуть дальше, вычислив следующую закономерность: «процесс накопления и приложения знаний как результат деятельности всего человеческого рода в течении длительного времени должен следовать статистическому закону экспоненциалтного роста, и не может быть приостановлен».

№ 3

Мы можем осторожно сделать вывод, что нам нет и не может быть никакого дела до бытовых привычек или личных взглядов того или иного создателя науки.

Все эти слагаемые личности не имеют никакого значения.

Ученый может быть сатанистом, жадиной, онанистом, мотом, ростовщиком, карманником, религиозным фанатиком, педофилом, убийцей, клеветником, завистником, героем, вором, гомосексуалистом, девственником, нормальным развратником, ханжой или кощунником, угрюмым молчуном или блестящим оратором.

Для результата его работы все это имеет не больше значения, чем форма крышки его гроба.

Он может быть самоучкой, как Реомюр, Фаренгейт, Ампер, Лаплас, Дальтон, Кеплер, а может быть аббатом, как Мендель или журналистом, как Энгельс; академиком, как Опарин или солдатом, получившим образование на полях войны, как Ламарк или Декарт; переплетчиком, как Фарадей, школьным учителем, как Циолковский, приказчиком в бакалейной лавке, как Шлиман или профессиональным обитателем лабораторий, как К. С. Лешли.

И это все тоже ничего не значит.

В историю науки все эти персонажи вошли «обнаженными», при входе сбросив сутаны, латы, сюртуки и лабораторные халаты.

Впрочем, как выясняется, дело не ограничилось предметами гардероба. Строго говоря, там же, при входе все они оставили и свои имена.

Дело в том, что в самом открытии мы никогда не найдем примет личности того, кто его совершил. Оно удивительно «безлико» и никак не связано с характером, привычками и взглядами его автора.

Давайте «отвяжем» постижение ДНК от имен Крика, Уотсона, Уилкинса, Франклин, Эвери, Чаргаффа и на несколько минут их просто забудем.

Забудем и трагикомедию, сопутствовавшую пониманию роли и «пространственной конфигурации» дезоксирибонуклеиновой кислоты.

Найдем ли мы в спиралях азотистых оснований или в порядке водородных связей хотя бы отголоски того пикантного факта, что Дж. Уотсон вообще не знал химии, а Ф. Крик не имел никакой научной степени?

Нет.

Увидим ли мы в разгаданной последовательности аденина-тимина-гуанина-цитозина грустную тень О. Т. Эвери или слезы умирающей Франклин?

Опять-таки нет. Не увидим.

А теперь заглянем в окуляр микроскопа.

Есть ли там напоминание о голландском суконщике, который постепенно от кристаллов и стеклянных и шариков, с помощью которых в его цеховой среде было принято инспектировать качество сукна, довел дело до возможности разглядеть движения своих сперматозоидов «собранных после законного соития с г-жой Левенгук»?

Содержится ли там хоть какое-то указание на фасон его шляпы или на то, какому божеству он кланялся по воскресеньям?

Разумеется, нет.

Как видим, все личностное, вкупе с «вопросом о вере» опять дематериализовалось и сгинуло, как не имеющее никакого значения.

Более того, у нас появилась обоснованная уверенность, что между индивидуальностью ученого и его открытием нет вообще никакой связи. Мы могли бы маркировать великие и малые открытия просто цифрами, но под влиянием культуры привязываем их к именам конкретных людей.

Следует признать, что данная традиция является милой, но бессмысленной.

Опять возникает в высшей степени сложный для восприятия образ науки как реальности, живущей по своим законам, где самые великие имена оказываются почти «слепыми исполнителями» закона развития интеллекта.

№ 4

Основой схемы мышления всегда и везде от шаманских практик до христианства был т. н. «трансляционизм».

Что такое «трансляционизм»?

Это представление о мышлении как о мистическом и изначально непостижимом акте.

«Нечто» внутри самого человека выступает лишь как «приемник» чувств, мыслей или желаний, порожденных где-то «вне» этого субстрата. Интенсивность приема этого «сигнала», конечно, колеблется, в зависимости от эпохи и стилистики культа.

Возможен был и вариант полного «внешнего управления» человеком и всеми его действиями без исключения. Так (по всей вероятности) было в эпоху анимистических верований, когда вчерашними животными, освоившими речь и мышление, одушевлялось все, от камней до органов собственного тела.

Эту ситуацию превосходно зафиксировал Дж Фрезер: «Старое представление о дикаре, как о свободнейшем из людей противоречит истине. Он — раб, но раб не какого-то отдельного господина, а раб прошлого, раб духов умерших предков, которые преследуют его от рождения до смерти и правят им железной рукой.»