Солнце далеко - Добрица Чосич

— Чем же прогневил господа бога этот несчастный? За что они его связали?.. Молоденький еще, вот матушка его горемычная!

Йована коробило от этой жалости, он ускорял шаги и каждый раз твердо решал бежать на следующем повороте! Будь что будет!

Жандармы молчали. Время от времени кто-нибудь из них щелкал ремнем, забрасывая винтовку за спину. Они шли на положенном расстоянии от пленного. Это были, видно, опытные солдаты, их нелегко будет провести. Йован пристально глядел вперед, и каждый раз ему казалось, что на том вот крутом повороте или возле этой рощицы он сможет убежать. Но дойдя до намеченного места, он каждый раз убеждался, что ничего не выйдет. Куда броситься? Где спрятаться? Кругом открытое поле. Его застрелят на месте. Быть может, это все-таки лучше, чем попасть в гестапо? Нет, необходимо что-то придумать. Вот он, словно мелкий деревенский воришка, идет в жандармерию, где его, вероятно, убьют, а рота напрасно будет ждать вечером у переправы. Без него бойцы не сумеют перейти реку. Куда им тогда деваться? Из-за его трусости пострадает целая рота!.. Нет, уж лучше погибнуть!..

Он окончательно пал духом и готов был заплакать от собственного бессилия и злости. Надежды на побег больше не было. Он решил прощупать жандармов.

— Ну и мороз! Мать его… — заговорил он впервые за всю дорогу. — Что это мужики бросились в город, словно овцы на соль?

Жандармы молчали.

«Хитрая сволочь! Погодите-ка, я с другой стороны к вам подъеду!» — подумал Йован и продолжал:

— Один английский майор неделю назад спустился в наш штаб на парашюте, так он говорил, что зима у нас холодней, чем в Англии. Обещал передать по радио, чтобы нам прислали меховые сапоги. А Старик ему и говорит: «Не нужны нам сапоги, мы привыкли к опанкам. Вы нам пушек подбросьте и тяжелое оружие, а с обувью мы и сами обойдемся».

— А подбрасывают они вам? — спросил, не удержавшись, жандарм.

— Как не подбрасывать! Каждую неделю прилетают два транспортных самолета. Получили мы взрывчатку, чтобы взрывать железные дороги, противотанковые ружья, бесшумные револьверы для покушений, боеприпасы, канадскую муку, белую, как снег, обмундирование, рубашки — в общем, всякие чудеса! А когда спускался майор, они сбросили несколько мешков шоколада и сахара.

— Значит, жизнь у вас неплохая?

— Нет, неплохая. Живем лучше, чем до войны. Об этом все офицеры открыто говорят. Только нам вот, связным, достается от ходьбы, да и на дорогах всякое случается.

— Что поделаешь, служба есть служба! — прервал его конвоир. — Станешь офицером — не будешь болтаться пешком. А нам разве легко? Чуть что — в бой с партизанами. А с ними не просто. Налетают как бешеные. Ни пуль, ни штыка не боятся, чудной народ.

— Да и у нас последнее время неспокойно. Несколько дней назад потрепали у нас топличскую бригаду. — И Йован начал пространно рассказывать о партизанах, о их смелости и энергии. Он добавил, что в последнее время в деревнях появилось много сторонников партизан, и Кесерович приказал уничтожать не только их, но и семьи.

— А вы слышали, что англичане подбросят оружия и мы с вами весной объединимся в одну армию под командованием Драже Михайловича?

— Да, поговаривают. Только, видно, время для этого еще не пришло, — серьезно ответил ему жандарм.

Разговаривая так, они поднялись на возвышенность, с которой был хорошо виден городок…

— Послушай, брат, отпустите вы меня, — сказал Йован, обращаясь к жандарму постарше. — Зачем мне таскаться попусту по канцеляриям! Завтра ночью я должен быть в Калениче, там меня ждет лично связной от Драже. Никак не пойму, что это с вами сегодня утром случилось. Ведь все посты полевого охранения получили приказ встречать связных и провожать через свои районы. Мне ничего не будет, но я боюсь повстречаться с гестаповцами. Если они меня узнают, мне трудно будет выпутаться. Да как бы и вам не попасть в беду.

Жандармы о чем-то пошептались меж собой.

— Мы бы отпустили тебя, если б смели. Повстречайся ты нам один, мы и задерживать бы тебя не стали. А теперь нам нельзя. Унтер-офицер со света сживет. Состряпает рапорт — нас и упекут за решетку.

— Ну, что там унтер-офицер! Я запишу ваши имена и доложу нашему начальнику штаба. Он все устроит, не бойтесь.

— Нет, нельзя, никак нельзя! Мы обязаны тебя отвести. А ты не бойся. Только расскажи поручику все по-хорошему и не груби. Он из благородных, академию кончал.

Они уже подходили к городку. Йован замолчал, обдумывая новый план, строя различные комбинации. Смелость и присутствие духа не покидали его. Но, проходя мимо низких домов и магазинов с черепичными крышами, он почувствовал, что его охватила дрожь. Для партизана город — олицетворение оккупации, порабощения, фашистских казарм. Йовану казалось, что у него дрожат даже плечи, но он старался овладеть собой. «Если только я попаду к этому поручику — я пропал. Он немедленно изобличит меня». Йован опустил голову и шел, стараясь не подымать глаз, он боялся повстречаться с кем-нибудь из знакомых или школьных товарищей. Среди них могли быть всякие люди! Ему казалось, что теперь у него дрожит даже челюсть. Он стиснул зубы и, стараясь казаться как можно спокойней, стал придумывать самые разные вопросы, которые могли ему задать, и мысленно тут же на них отвечал.

Они шли по мостовой. Время от времени слышался стук сапог по тротуару, и Йован, не подымая глаз, старался разглядеть прохожих. Перед ним мелькали разболтанные, немного расширенные кверху сапоги немецких пехотинцев. Жандармы шли почти рядом с ним. Навстречу попались какие-то девушки. Он успел рассмотреть только зеленые носки да красные от мороза коленки. Ему ясно припомнилась девушка из этого городка, с которой он познакомился как-то у товарища. Сначала она ему не очень понравилась. Но потом, когда он ушел в партизаны, он почувствовал, что, кажется, влюблен в нее. Он даже написал ей однажды. Она ответила ему стишками из альбома. Она была красивая и почти такая же глупая девушка. Воспоминание о ней было сейчас неприятно Йовану. Он снова погрузился в мысли о Павле, о роте…

Недичевский поручик не захотел допрашивать Йована. Его даже не ввели в канцелярию. Поручик приказал отвести пленного к срезскому начальнику полиции, и Йована препроводили в самое большое здание города, выкрашенное в грязно-желтый цвет. На балконе, с которого когда-то произносились речи на предвыборных собраниях, развевался немецкий флаг со свастикой. Йован глядел на него с ненавистью и испугом. Они поднялись по грязной лестнице со стертыми ступенями и вошли в большую, почти пустую комнату. Прежде чем ввести Йована к начальнику, один из конвоиров отворил дверь, обитую зеленым сукном, и исчез за ней, вероятно, для доклада. Йован с нетерпением и страхом ждал, когда его позовут.

Наконец высунулось важное, озабоченное лицо жандарма, он кивнул Йовану головой.

Кабинетом уездному начальнику служила просторная и светлая комната с зеленым ковром и зеленоватыми узорами на стенах. Стол, за которым сидел начальник, был покрыт тоже зеленым сукном, потертым и порванным по краям. Посреди стола виднелось большое красное чернильное пятно. Начальник нервно вертел между пальцами металлическое пресс-папье без промокательной бумаги. У стола стояли два обычных канцелярских стула, в углу находилась кафельная печь, которая напомнила Йовану школу.

Вслед за ним в кабинет вошел с охапкой дров служитель — в суконных брюках, поношенных опанках на резиновой подметке и засаленном, застегнутом на все три пуговицы городском пальто. Служитель был кривоногий. Лицо его выражало лицемерное послушание и наглое любопытство. Йован взглянул на него с брезгливостью и повернулся к начальнику, который читал какую-то бумагу, не обращая никакого внимания на вошедших. Над столом начальника была приколота фотография премьер-министра Недича, а правее в позолоченной раме висел портрет королевской четы. У начальника был низкий лоб, жесткие, как щетина, черные с сединой косматые брови и бугристые красные уши. Когда он поднял глаза и встал, оказалось, что он очень высокий, сильный человек с живыми, беспокойными глазами. Он был в крахмальном воротничке и небрежно повязанном галстуке. Глаза их встретились, Йован поклонился. Начальник испытующе посмотрел на него.

— Откуда идешь? — строго, но негромко спросил он.

— Из штаба Кесеровича.

— Фамилия?

Йован назвал фамилию, стоявшую в его удостоверении.

— Куда идешь?

— В Каленич.

— К кому?

— К настоятелю монастыря.

— Покажи почту! Развяжите его! — обратился он к жандарму.

Йована развязали, руки у него затекли и онемели. Он нарочно стоял неподвижно, собираясь с мыслями.

— Почты нет. Я должен передать на словах, — начал он.

— Что передать? Скажи пароль.

— Я солдат, господин начальник. Я не имею права сказать пароль.