Ф. М. - Борис Акунин

Кое-как сполоснув и вытерев окровавленные руки, надворный советник сам принялся рыться по шкафикам, полкам и ящикам бюро. Прямо на виду, в каш-летре, обнаружил толстую пачку пятипроцентных билетов и в сердцах швырнул ее на стол:

– Тут тысяч пять, не меньше-с! Опять то же!

И хоть сам велел капитану «не стоять», отвел Никодима Фомича в сторонку, усадил рядом с собою на оттоманку и принялся допрашивать, что за человек был покойный.

Оказалось, что стряпчего в округе, а особенно в казенных местах, знали очень хорошо. Человечек это был в своем роде известный, весьма несвежей репутации. На хлеб, и очень недурно, он зарабатывал тем, что скупал у заимодавцев безнадежные векселя – очень задешево, бывало, что и в десятую часть цены, а после предъявлял к взысканию. Стращал ямой{22}, высылкой и прочими казнями. Отличался прямо-таки сказочною безжалостностью и упорством, так что ни одна жертва не могла надеяться от него улизнуть или разжалобить ему сердце.

– Плакать об нем не станут-с. – Такими словами заключил свое повествование квартальный и перекрестился. – А впрочем, царствие ему небесное. Ежели проживал на свете такой крючок, значит, Богу он был зачем-то надобен.

– Осмелюсь обеспокоить, – влез тут унтер-офицер Иванов, которому было обидно, что все забыли о его заслуге. – Лакея когда допросить изволите? Или прикажете пока в холодную поместить?

Порфирий Петрович коротко, без интереса, обернулся.

– Отпустите его, он не убивал. Чтоб слуга, всё в доме знающий, бумажник с часами забрал, а пять тысяч в каш-летре оставил? Невозможно-с. Отпускайте, отпускайте. Я с Поликарпом этим после поговорю… Хотя постойте-с! – встрепенулся надворный советник. – Кто знает об убийстве?

Впавший в уныние Иванов доложил, что кроме присутствующих более никто.

– Очень уж я поспешал вашему высокоблагородию отлепортовать, – с укоризной сказал унтер.

– И молодец! – Порфирий Петрович оживал прямо на глазах, даже румянец проступил. – Эй вы, двое, сюда! – позвал он полицейских из квартала. – Никодим Фомич, что за люди? Приметливы ли, толковы ли?

А сам так и впился взглядом в лица вытянувшихся перед ним усачей.

– Лучших взял, – похвалил своих подчиненных капитан. – Убийство все ж таки, не драка в кабаке. Грамотны оба, а этот вот, Наливайко, даже трезвого поведения, в противуположность фамилии.

Наливайко, видно, не в первый раз слышавший эту шутку своего начальника, заулыбался.

– Мертвое тело снесите в погреб. Не сейчас, а когда стемнеет-с, – приказал следственный пристав. – Есть тут ледник? Как не быть, непременно есть. Чтоб ни одна душа, ясно? Шторки на окнах задернуть, не высовываться. И не зевать. Если один спит, второй в оба смотрит. И ты, братец тоже, – обернулся он к Иванову, – побудь-ка лучше тут. Может, на сей раз настоящего убийцу поймаешь.

– Засаду желаете поставить? – Квартальный изумился. – Но помилуйте, ради какого резона? Преступление-то уже совершено! С какой стати убийце сюда возвращаться?

– В дом-то он, конечно, не войдет-с. А вот мимо, по улице, очень возможно, что пройдется, и не раз. Потому что жительствует этот человек, скорее всего, неподалеку-с. Ведь до дома, где процентщицу вчера убили, минут десять ходу, не более-с. Только про Шелудякову весь город судачит, а про Чебарова будет молчок-с. Поликарпа мы покамест под замком подержим. Полицейские, кто знает, тут, в дому, посидят. И станет преступнику тревожно. Что это он – убил, а шума никакого нет-с. Человек это не совсем обычный и даже совсем необычный, а из таких многие отличаются нервностью, мнительностью, нетерпеливостью.

– Имеете кого-то на примете? – навострил уши квартальный.

– Нет, это так-с, предположение, – ответил Порфирий Петрович, переглянувшись с Заметовым. – Однако если мимо пройдет молодой человек… Как он выглядит, Александр Григорьевич?

– Тощий, высокий, одет оборванцем, черты лица правильные… Шляпа у него такая, круглая, циммермановская, – припомнил письмоводитель все известные ему приметы Раскольникова, который жительствовал в том же Столярном переулке, где находилась контора.

– Да-да. Если такой субъект хоть раз мимо окон пройдет-с, сразу задержать и ко мне.

– А коли не пройдет? – вполголоса спросил Александр Григорьевич.

– Может быть-с. Однако скорее всего объявится. Не завтра, так послезавтра. Не выдержит неизвестности. Собака, она где нагадит, там непременно и понюхает-с. Только мы, возможно, его еще раньше прижмем-с.

Надворный советник вернулся к бюро и вновь принялся рыться в бумагах.

– Никодим Фомич, стряпчие – народец обстоятельный. У Чебарова этого обязательно должен быть какой-нибудь реестр, где он свои вымогательства учитывал. И прошлые, и нынешние, и замышляемые. Ищем-с, господа, ищем-с!

И что же?

С четверть часа поискали и нашли, причем именно в трех отдельных папках: на одной наклеечка «Архив», и там всё дела исполненные; на другой – «В работе», там документы по поданным искам; в третьей, под названием «Перспектива», наброски и заметки по будущим жертвам.

– Пойдемте, Александр Григорьевич, – позвал пристав, держа изъятые папки подмышкой. – Снова нам не спать.

Глава шестая

Совпаденьице

Шли молча. Заметова распирало от вопросов, но вид надворного советника был до того мрачен, что подступиться к нему молодой человек так и не осмелился.

Порфирий Петрович нарушил молчание первым.

Уже перед самою квартирой он вдруг остановился и, повернувшись, спросил:

– Как по-вашему-с, что тут страшней всего?

Подумав, Александр Григорьевич ответил так:

– Зверство. Коли бы преступнику деньги были нужны, взял бы сколько надо у процентщицы и тем удовлетворился. Так нет, забрал самую малость, по общему счету рублей на пятьдесят, а нынче прибавил еще немного. Ну, часы, ну, бумажник – от силы на сотню нажился. Получается, человеческая жизнь у него в очень уж малой цене.

– Это верно-с, убивает он легко, – согласился пристав, – но меня еще более иное пугает. Больно дерзок. Камень бросил, зная, что Чебаров слугу в полицию пошлет и дома один останется. Вошел, в несколько минут управился, и был таков-с. Главное, как и тогда, со старухою, стряпчий сам его в дом пустил. Вот в чем штука… Боюсь, ошибся я.

Желтоватое лицо Порфирия Петровича исказилось, будто от зубной боли.

– Что, не Раскольников? – спросил Заметов, уже и сам про это подумавший.

Если старуху Шелудякову убил худосочный студентик, то ему бы теперь лежать в своей конуре да зубами стучать от ужаса, а не шастать по улицам с топором за пазухой.

– Непохоже-с. Тут, верно, что-то другое. И с засадой я, кажется, дурака свалял. – Надворный советник развел руками. – У наглеца, который сутягу пришиб, нервы должны быть из железной проволоки. Такой к месту убийства не вернется, нет-с… Ладно, пойдемте в записях покойника рыться.

Но унынию и самобичеванию Порфирий Петрович предавался недолго, никак не долее часу.

Пока пил чай и курил папиросу, еще вздыхал и охал. Как стал диктовать имена из первой папки (начал с той, на которой значился ярлык «В работе»), сетования оставил, весь подобрался. А деле примерно на десятом случилось вот что.

– …Поручик Санников, к взысканию сто пятьдесят рублей, счета от портного. Записали-с? – взглянул пристав на письмоводителя, заполнявшего карточку, перевернул следующий листок – и как вскрикнет! Тоненько так, будто барышня, увидевшая мышь.

– Что? – удивился Заметов.

– Вот-с, вот-с… – Порфирий Петрович протянул ему дрожащей рукой бумагу.

Там красивым, с завитками почерком было написано: «Сего 4 июля переслано в суд заемное письмо на 115 р., выданное колл. асс-ше Зарницыной студентом Р. Р. Раскольниковым. Выкуплено за 12 р. 75 коп.»

– А-а! – закричал и Александр Григорьевич.

– Совпаденьице, а? – схватил его за плечо пристав, у которого глаза так и сверкали. – Может, я вовсе и не дурак, а?

– Вы талант! – воскликнул Заметов, пожимая ему руку. – Вы еще прежде этой записки всё правильно исчислили! Зарницына – квартирная хозяйка Раскольникова. Он ей задолжал, а она, не надеясь получить, продала вексель Чебарову. Тот подал к взысканию, чем подписал себе приговор! Ну, держись, студент! Попался!

– Погодите, погодите-с, это еще не улики, не доказательства, – остудил его надворный советник. – Мало знать, кто. Надобно его еще припереть, вот что-с.

В эту минуту из прихожей донесся стук распахнувшейся двери (видно, следователи, пребывавшие в озабоченности, позабыли ее запереть), и зычный голос позвал:

– Порфирий! Что это у тебя нараспашку? Эй, ты дома аль нет?

– Тс-с-с, это Разумихин, родственник мой, – шепнул пристав помощнику, вмиг убирая со стола папки и карточки. – По нашему делу, но при нем молчок. После договорим. – И громко откликнулся. – Входи, Митюша, входи, здесь я.