Возвращение блудной мумии - Ирина Волкова

— Отлично, — сказал Эстевез. — В таком случае я прямо сейчас ему позвоню. Попрошу, чтобы Ник встретил тебя в аэропорту.

Ник Миллендорф, оказавшийся высоким загорелым блондином, напоминал типичного наемника из американских фильмов. Для полноты картины ему не хватало только автомата на груди и пары гранат, подвешенных к поясу.

Со слов Марио я уже знала, что, закончив службу в Иностранном легионе. Ник вернулся в Кейптаун и открыл частное охранно-детективное агентство, в котором он был одновременно и директором, и секретаршей, и сыщиком, и телохранителем.

Расцеловав меня по испанскому обычаю в обе щеки, Ник подхватил мои сумки и бодрым шагом направился к автостоянке. Мы погрузились в серебристый восьмицилиндровый “Рейндж Ровер”, и Миллендорф вырулил на шоссе.

— Ты знаешь какую-нибудь приличную и не слишком дорогую гостиницу? — поинтересовалась я.

— Какую еще гостиницу? — удивился Ник. — Марио просил меня позаботиться о тебе. Он говорит, что у тебя просто удивительный дар постоянно влипать в неприятности. Ты остановишься у меня. Дом большой, места более чем достаточно, да и мне будет удобнее за тобой приглядывать.

— Спасибо, — сказала я. — Мне даже неловко так обременять тебя.

— Брось эти глупости, — махнул рукой Миллендорф. — В компании только веселее. Я ведь живу один, да и работы сейчас не слишком много.

— Неужели у тебя нет подружки? — удивилась я.

— Женщины, — поморщился Ник. — От них одни только неприятности. Была у меня одна француженка, но пару месяцев назад она заявила, что я тупое агрессивное животное, и ушла к индусу из Претории.

— Да, грустная история, — посочувствовала я.

— Ницще не зря предупреждал: “Пусть мужчина боится женщины, ибо мужчина в глубине души только зол, а женщина еще и дурна”, — изрек Миллендорф. — И еще он говорил: “Ты идешь к женщинам ? Не забудь плетку!”

— Неужели ты бил свою подругу плеткой? — забеспокоилась я, прикидывая, не лучше ли будет остановиться в отеле.

— Скажешь тоже! Да я ее пальцем не тронул. Просто у нас были идеологические разногласия. Она обзывала меня безмозглым расистом и специально ушла к цветному, чтобы унизить меня. Ты можешь себе представить, она докатилась до того, что заявила, что расизм — это рак мозгов. Да у нее самой размягчение мозга!

— Может, оно и к лучшему. Пусть теперь индус из Претории с ней мучается.

— И то верно, — вздохнул Ник. — А ты как относишься к неграм?

— Монгол китайцу хохол, — уклончиво заметила я.

— Что? — не понял Миллендорф.

— У русских есть такая пословица. Вообще-то в расовых вопросах я придерживаюсь нейтралитета, как Швейцария во время Второй мировой войны.

— А я вот расист.

— Марио предупредил меня об этом. В некотором роде я тоже расистка, только глобальная.

— Как это? — удивился Ник.

— Все то, что ты думаешь про негров, я думаю про все человечество, — пояснила я. — Сколько различные расы ни пыжились создать сверхчеловека, толку из этого никакого не вышло. Возьми хоть твоего любимого Ницше. Он говорил: “Что такое обезьяна в отношении человека ? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором. Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяны, чем иная из обезьян. Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака”.

Раз уж человек — разлад и помесь растения и призрака, какая разница, какого цвета у него кожа? Белый, черный, красный — в любом случае он останется разладом и помесью. С учетом всего этого я уже давно подумываю на тему о том, чтобы создать теорию сверхамебы. Однажды амеба уже развилась до уровня обезьяны, из которой получился человек, плохонький, конечно, но все же более или менее разумный.

Вот я и решила — если предоставить амебе возможность по-новому пройти тернистый путь эволюции, вдруг во второй раз из нее получится нечто толковое?

Сам подумай, до чего докатилась белая раса: президент великой державы — Соединенных Штатов — втихаря дрючит Монику Левински, а потом врет на всю страну, что ничего между ними не было, до тех пор, пока Моника не предъявляет общественности его сперму на своем платье. Если так поступает лучший представитель высшей расы, что же говорить об остальных! Даже обезьяна назвала бы это сплошным мучительным позором. По-моему, уже давно пора уничтожить жизнь на Земле с помощью ядерного или химического оружия, предоставив тем самым амебе новый шанс развиться в могучую, мудрую и высокоморальную сверхамебу…

— Ты шутишь? — недоверчиво посмотрел на меня Ник.

— Нисколько, — с убийственно серьезным видом заявила я. — Просто я в своем расизме осмелилась пойти еще дальше. Думаю, мы поймем друг друга. Расист расисту — друг, товарищ и брат. В конце концов, мы боремся за то, чтобы Земля принадлежала высшим существам! Мне будет приятно на досуге более подробно изложить тебе свои соображения по этому поводу.

— Да-да, конечно, — без особого энтузиазма пробормотал Миллендорф. — Марио говорил, ты приехала в Кейптаун для того, чтобы что-то выяснить. Что именно?

Я улыбнулась. То, что Ник переменил тему, было хорошим знаком. Я могла бы побиться об заклад, что больше он не станет поднимать при мне тему расовых различий, опасаясь, что я вновь начну донимать его теорией суперамеб.

— В Барселоне произошло два убийства, — объяснила я. — Не исключено, что ключ к их разгадке удастся отыскать в Кейптауне.

За окнами замелькали окраины раскинувшегося у подножия Столовой горы города. Миллендорф свернул на узкую улочку.

— Я покажу тебе Кейптаун, — сказал он.

Мы миновали ботанический сад с высокими пальмами и пылающими фиолетовым огнем бугенвиллеями, обогнули высокий округлый холм с романтическим названием “Львиный зад”, пронеслись вдоль подножия Сигнального холма и наконец въехали на территорию расположенного у порта старого города.

На его мощенных булыжником мостовых почти не было негров. Причудливая смесь викторианского и эдуардианского стилей со староголландской архитектурой чем-то напоминала небольшие городки севера Европы, в то время как буйная тропическая растительность с пылающими на фоне зелени вызывающе яркими цветами навевала ассоциации с югом Италии или Испании.

Дом Ника, в нижней части которого располагалось детективное агентство, был двухэтажным. Верхний этаж опоясывала по периметру широкая терраса с увенчанными капителями белыми колоннами.

— Шикарный дом, — восхитилась я. — Ты неплохо устроился. Наверное, приятно и жить и работать в одном месте.

— Нельзя сказать, чтобы я чересчур убивал себя работой, — усмехнулся Миллендорф. — К счастью, мой дорогой дед обеспечил меня приличным наследством, так что детективное агентство для меня скорее развлечение, чем источник доходов. Иногда таких историй от клиентов наслушаешься — в кино ходить не надо.

По широкой деревянной лестнице мы поднялись наверх, и Ник проводил меня в комнату для гостей, значительную часть которой занимала также доставшаяся ему от деда огромная старинная кровать под балдахином.

— Я хотела поговорить с тобой об убийствах, — напомнила я.

— Прямо сейчас? — удивился Ник. — Даже не распаковав чемоданы?

— Мне нужен адрес одной женщины, живущей в Кейптауне. Я знаю только номер ее телефона.

— Может, обсудим дела за ужином? Ты имеешь представление о южноафриканской кухне?

— Чисто теоретическое. Я слышала, что это некая причудливая смесь индонезийской, малайской, французской, немецкой, голландской и датской кухонь.

— Нечто вроде этого, — кивнул Миллендорф. — Зимой в Кейптауне особенно популярно барбекю из дичи. Как ты относишься к запеченной на гриле вырезке шпрингбока — антилопы-прыгуна? Кстати, на африкаанс барбекю называется “брааис”.

— С восторженным энтузиазмом, — сообщила я. — Честно говоря, я здорово проголодалась.

— Вот и отлично. Если хочешь, можешь принять душ и переодеться. Я буду ждать тебя внизу, в агентстве. Дай мне телефонный номер. Пока ты будешь собираться, я постараюсь узнать адрес.

— Здорово! Вот это оперативность! — восхитилась я. — Это тебе не испанское “таёапа mismo”.

— Знакомое выражение, — ухмыльнулся Миллендорф. — В Иностранном легионе мы частенько его употребляли. Завтра, которое почти никогда не наступает.

— Надеюсь, что в Южной Африке все будет по-другому, — вздохнула я.

Окно ресторана “Золотые копи”, у которого располагался наш столик, выходило на густую сочную зелень парка Де Вааль. Толстые негритянки в тюрбанах и ярких цветастых юбках, разложив у чугунной ограды парка свои товары, лениво зазывали покупателей. Желающих приобрести африканские сувениры не находилось, и сидящие на асфальте женщины, чтобы не тратить время впустую, нанизывали на нитки бусины и бисер, что-то плели, готовя новые поделки на продажу.