Удушие - Чак Паланик

– Клёво, – говорю ей. – Сейчас же 1734-й, помнишь? Пятьдесят процентов детей умирали при родах.

Она сдувает с лица прядь сырых волос и говорит:

– Я не об этом.

Лижу её посередине груди, вверх по горлу, и потом охватываю ртом её ухо. Продолжая гонять её на промокших пальцах, спрашиваю:

– Ну, какие же есть у тебя злые недуги, о которых мне следует знать?

Она тащит меня сзади в стороны, слюнявит палец во рту и говорит:

– Я верю в самопредохранение.

А я в ответ:

– Ну, клёво.

Говорю:

– Меня за это могут загрести, – и накатываю резинку на поршень.

Она пробирается мокрым пальчиком по моей трещине, шлёпает меня по жопе другой рукой и отзывается:

– А каково мне, представь?

Чтобы не кончить, думаю про дохлых крыс, гнилую капусту и выгребные ямы, говорю:

– Я в том смысле, что латекс не изобретут аж до следующего века.

Тыкаю кочергой в сторону четвероклассников и продолжаю:

– Эти маленькие мальчики обычно выбирались из трубы, покрытые чёрной сажей. И сажа въедалась в их руки, и коленки, и локти – а ни у кого не было мыла, поэтому они всё время ходили чёрными.

В те времена так у них проходили все жизни. Каждый день кто-то загонял их в трубу, и весь день они проводили, карабкаясь по ней в темноте, а сажа набивалась им в рот и нос; и они никогда не ходили в школу, и у них не было телевизора, или видеоигр, или коробочек сока манго-папайя; у них не было и музыки, и ничего на радиоуправлении, и ботинок, – и каждый день было одно и то же.

– Эти маленькие мальчики, – говорю, проводя кочергой вдоль толпы ребятишек. – Эти маленькие мальчики были совсем как вы. Они были совершенно точь-в-точь как вы.

Мои глаза проходят от одного малыша к другому, на мгновение ловя взгляд каждого.

– И однажды каждый маленький мальчик просыпался с воспалённым пятнышком на интимном месте. И эти воспалённые пятна не заживали. А потом они метастазировали, следуя вверх по семенным пузырькам в желудочный отдел каждого из маленьких мальчиков, и тогда, – говорю. – Было уже поздно.

Вот обрывки и осколки моего медфаковского образования.

И я рассказываю им, что иногда маленького мальчика пытались спасти, отрезая ему мошонку, но всё происходило до появления лекарств и больниц. В восемнадцатом веке опухоли такого типа обычно именовали “сажными бородавками”.

– И вот такие сажные бородавки, – рассказываю детишкам. – Были первой изобретённой формой рака.

Потом спрашиваю: кто-нибудь знает, откуда название – “рак”?

Рук нет.

Говорю:

– Не заставляйте меня кого-нибудь вызвать.

Там, в коптильне, мисс Лэйси расчёсывала пальцами клочья сырых волос и сказала:

– Ну? – как будто вопрос был совершенно невинный, поинтересовалась. – У тебя есть жизнь вне этих мест?

А я, вытирая подмышки насухо своим напудренным париком, попросил:

– Давай не будем воображать всякое, ладно?

Она скрутила свои колготки так, как делают женщины, чтобы просунуть вовнутрь ноги, и заявила:

– Такой анонимный секс – это признак сексомана.

Я уж лучше представлял бы себя бабником, парнем вроде Джеймса Бонда.

А мисс Лэйси заметила:

– Ну, а может, Джеймс Бонд и был сексоманом.

И тут бы мне сказать ей правду. Что я восхищаюсь зависимыми. В мире, где все ожидают какого-то слепого, случайного бедствия или какой-нибудь внезапной болезни, человек с зависимостью обладает утешительным знанием того, что его наиболее вероятно ждёт впереди. Он взял на себя некий контроль над своей непреклонной судьбой, и его зависимость лишает причину его смерти той полной неожиданности, которая ей присуща.

В каком-то смысле, быть зависимым – очень профилактично.

Хорошая зависимость снимает со смерти дух непредсказуемости. И уже действительно есть такая вещь, как планирование собственного отбытия.

И, на полном серьёзе, как это по-бабски – считать, что любая человеческая жизнь должна продолжаться и продолжаться.

См. также: Доктор Пэйж Маршалл.

См. также: Ида Манчини.

По правде сказать, секс – это уже не секс, если у тебя каждый раз не будет новой партнёрши. Первый раз – это единственное время, когда в деле участвуют и твоё тело, и голова. И даже на втором часу этого первого раза голова твоя может отправиться в странствия. Не получаешь уже полную качественную анестезию, как при хорошем анонимном сексе в первый раз.

Как бы НЕ поступил Иисус?

Но вместо всего этого я просто наврал мисс Лэйси и спросил:

– Как мне с тобой связаться?

Рассказываю четвероклассникам, мол, название “рак” пошло оттуда, что когда рак растёт внутри тебя, когда прорывает кожу, то он похож на большого красного краба. Потом краб ломается, а внутри он весь белый и кровавый.

– Чего бы не пробовали врачи, – рассказываю притихшим маленьким ребятишкам. – Каждый маленький мальчик в итоге оставался грязным, больным, и кричал от ужасной боли. А кто может сказать мне, что было потом?

Никто не поднимает рук.

– Ясное дело, – говорю. – Потом он умирал, конечно.

И кладу кочергу обратно в огонь.

– Ну, – спрашиваю. – Вопросы есть?

Никто не поднимает рук, и тогда я рассказываю им об откровенно фиктивных исследованиях, когда учёные брили мышей и мазали их лошадиной смегмой. Такое должно было доказать, что крайняя плоть провоцирует рак.

Поднимается дюжина рук, и я говорю им:

– Спросите учителя.

Какая чёртова работёнка это была, должно быть, – брить тех бедных мышей. Потом искать табун необрезанных лошадей.

Часы на каминной полке показывают, что наши полчаса почти истекли. Снаружи, за окном, в колодках по-прежнему стоит раком Дэнни. Времени у него осталось – только до часу дня. Приблудная деревенская собака останавливается около него, задирает лапу, и жёлтый дымящийся поток направляется точно в ботинок Дэнни.

– А ещё, – рассказываю. – Джордж Вашингтон держал рабов, и вовсе никогда не срубал вишенку, и вообще на самом деле он был женщиной.

Пока они проталкиваются к двери, говорю им:

– И не доставайте парня в колодках, – ору. – И прекратите трясти чёртовы куриные яйца!

Просто чтобы ещё расшевелить кучу, советую им спросить сыровара, почему у него такие красные и расширенные глаза. Спросить кузнеца про царапинки, бегущие вверх и вниз по внутренней стороне его рук. Кричу вслед мелким заразным чудовищам, мол, всякая родинка или веснушка у них – это рак, который просто ждёт своего часа. Кричу им вслед:

– Солнечный свет – ваш враг! Держитесь подальше от солнечной стороны улицы!

Глава 29

После того, как в дом въехал Дэнни, я нахожу в холодильнике брусок рябого гранита. Дэнни тащит домой глыбы базальта, руки его пачкаются красным от ржавчины. Заворачивает в розовое одеяло чёрные гранитные булыжники, гладкие вымытые речные камни, плиты искрящегося слюдяного кварца, – и привозит их домой на автобусе.

Всё это детки, которых усыновляет Дэнни. Нагромождается уже целое поколение.

Дэнни прикатывает домой песчаник и известняк, по одной глыбовидной мягкой розовой охапке за раз. Смывает с них шлангом грязь на улице. Дэнни складирует их за диваном в гостиной. Складирует их по углам кухни.

Каждый день, прихожу домой после трудного дня в восемнадцатом веке, а на кухонной стойке возле раковины – камень вулканического происхождения. Или этот маленький серый булыжник в холодильнике, на второй полке снизу.

– Братан, – говорю. – Что делает камень в холодильнике?

Дэнни тут же, в кухне, достаёт из мойки тёплые чистые камни и протирает их полотенцем для посуды, отзывается:

– Потому что это моя полка, ты сам сказал, – говорит. – И там не просто камень, это – гранит.

– Но почему в холодильнике? – спрашиваю.

А Дэнни отвечает:

– Потому что духовка уже забита.

Духовка забита камнями. Морозилка забита. Кухонные полки настолько забиты, что проседают на стене.

По плану был один камень в день, но у Дэнни очень склонная к зависимостям натура. Теперь ему приходится приволочь домой полдюжины камней ежедневно просто для поддержания привычки. Каждый день течёт вода в мойке, а кухонные стойки застелены мамиными хорошими купальными полотенцами, которые привалены камнями, чтобы те могли просохнуть на воздухе. Круглые серые камни. Квадратные чёрные камни. Неровные коричневые и жилистые жёлтые камни. Известковый туф. Каждую новую порцию, которую Дэнни притаскивает домой, он выгружает в мойку, сбрасывая чистые сухие камни с предыдущего дня в подвал.

Первым делом не видно подвальный пол, потому что тот весь покрыт камнями. Потом куча камней вырастает до первой ступеньки. Потом подвал забит до половины лестницы. Теперь же, открываешь подвальную дверь – а сваленные внутри камни высыпаются в кухню. Подвала больше нет.

– Братан, тут всё наполняется под завязку, – говорю. – Такое чувство, будто мы живём в нижней половинке песочных часов.