Я дрался на бомбардировщике. Все объекты разбомбили мы дотла - Артем Драбкин

— Как восприняли приказ Тимошенко?

— Ужас. Из взводов сразу начали бежать, из училища убегали. Две ночи в казарме стоял гул, никто не спит, подушки летят, сапоги летят. Дежурные офицеры всю ночь ходят по казарме, успокаивают. А ведь уже было пошито обмундирование, только кубики привинтить. Все это осталось и сгорело, когда школа эвакуировалась. Ходили разговоры, что в Энгельсе один курсант специально разбился, только чтобы не становиться сержантом. Я это дело пережил спокойно. Куда денешься?! Нам дали звание сержантов, два треугольника. В войну я уже получил старшего сержанта, потом старшину. Командиром звена стал еще старшиной — уже 90 вылетов сделал! А тут приходят старший лейтенант и лейтенант ко мне в подчинение… Зато в 1943 году сразу получил три звания: младшего лейтенанта, лейтенанта и старшего лейтенанта.

В апреле 41-го отправили по полкам. Наш полк базировался в Выползово. В районе Твери, Валдай недалеко. Там самолеты были ДБ-ЗМ.

В ночь на 22 июня я был в наряде, дежурным по аэродрому. А дежурному по аэродрому разрешалось с ночи отдыхать не раздеваясь. Только гимнастерку можно было расстегнуть. В Выползово много комаров, грызут — ужас какой-то. Время отбой… летчики в казарме. Все улеглись, и я лег одетый. Винтовка около меня стоит. И тревога! Прибегаем на аэродром, а на стоянку к самолетам не можем пройти — часовые не пускают. Надо звонить в караульное помещение, чтобы начальник караула или разводящий пришел, снял бы пост. Я поправил повязку дежурного, вышел вперед. Тут они сдались — пропустили. До 11 часов утра ничего известно не было. Офицеры все уехали домой к семьям, на аэродроме одни сержантики. Потом один радист включил радиостанцию и передают: «Будет выступать Молотов»… Война… Бомбят. Сразу стали маскировать самолеты, таскать ветки, закрывать… Видно же, что накрыто… Начали заталкивать самолеты в лес, поддеревья… Появился заместитель командира полка. Вызвал меня, отчитал за висящий на шесте конус и авиационный флаг. Дал распоряжение срубить эти столбы. Нас не бомбили, и на задания мы не летали.

Через месяц отобрали 10 экипажей на переучивание на ночников. Отправили нас в Рязанскую школу. Готовились целиком экипажами. Но немец наступал быстро, школа эвакуировалась в Среднюю Азию. Мы поехали эшелоном, а самолеты перегоняли. Самолеты уже были старенькие, и половина их в пути осталась. В Коршах мы там целый год учились. Только в июле 1942 года приехали в Монино в 728-й полк. Этот полк был образован из двух разбитых летом 41-го. В этом полку воевал до конца войны, выполнил 294 боевых вылета со своим экипажем и три вылета на Дальнем Востоке с другим экипажем.

— Кто у вас был в экипаже?

— Штурман у меня был «батя» Матосов. Он никогда штурманом не был, еще до 1936 года прошел трехмесячную территориальную службу, и все. Когда война началась, его призвали в армию. Недалеко от Выползово, на станции Куженкино, он охранял авиационные склады. А потом приказ Сталина: кто был связан с авиацией, вернуть со всех частей в авиацию. И его направили. Он пришел пешком в нашу часть. Когда на ночника переучивались, штурманская подготовка была хорошая. Он выучился и летал все время со мной. Радист и стрелок были марийцы. Радист Блинов и его бывший одноклассник Вьюнов. В полк приехали. С командиром полка выполнил один полет в зону, и он выпустил меня на боевой вылет. Техника пилотирования у меня была хорошая.

В первом вылете бомбили Ржев. Он был на линии фронта. Высоту дали тысячи четыре… Первый полет выполнил удачно, потом стало легче. После первого вылета мне командир звена, майор Симонов, потихоньку говорит: «Не слушай никого, набирай высоту, какую наберешь». Точность бомбометания была у нас хорошей, поскольку я всегда мог выдержать высоту, скорость и курс. Я всегда залезал как можно выше, если цель, конечно, не на линии фронта — там особенно не наберешь, крутиться не будешь, времени не хватает. Один раз над Варшавой я набрал 7800.

— Говорят, Ил-4 достаточно сложный самолет?

— Для такого самолета у него слабые моторы. На взлете он был трудный, его разворачивало. Как только упустишь, не удержишь. Атак… я привык. Летал потом на Б-25. Мне они не слишком понравились. Вроде хороший самолет, моторы хорошие, три ноги — едешь как на такси. Ну, может, скорость побольше была немножко. Зато на Ил-4 я набирал высоту до 7800, а на этом до 4500, и все, дальше не идет! Второй пилот? А что второй пилот?! Он сидит, и все! Мне он был не нужен. Со мной на правом сиденье летал командир дивизии, посмотреть войну. Потом еще кто-то из генералов… Ну что? Посидели. Посмотрели. Я ему не предлагаю пилотировать, он и не просит. Прилетели, сели: «Разрешите получить замечания?» — «Все нормально, хорошо».

На третьем или четвертом вылете мы попали в грозу. Летели бомбить железнодорожный узел в Смоленске. В районе Старицы я свалился. Как свалился? Сначала облака были вверху, потом внизу появились, а потом сомкнулись. Только вошел в облака, начало трясти. Штурману говорю: «Возвращаемся, не пройдем». Тут как тряхнуло! В кабине пыль, все стрелки у приборов до упора. По приборам не определишь, в каком положении самолет. Я смотрю — показатель скорости работает. Значит, я лечу вперед. Скорость уже 400! Я кручу триммер на вывод. Штурвал немного на себя и отпускаю, а то развалится. Скорость потихоньку падает. Летели мы на 3700, а вывел я метров на 400. Теперь надо сориентироваться, где мы находимся. Ага. Селигер. Куда идти? Связь не работает. Штурман пишет какие-то записки. Мне пилотировать надо, а тут еще он со своими записками. Потом он догадался. Пишет крупно красным карандашом на бортжурнале: «Держи на запасную на Ржев!» Пошли с набором, иду, все нормально. Что-то радист говорит в СПУ. Я не пойму. Связи почти нет. Потом разобрал, что выпрыгнул проверяющий начальник связи, который вместе с ним летел вместо стрелка. Я говорю: «Смотри, ты не прыгай!» Подошли к цели, штурман пишет: «Отказал ЭСБР». Стал он открывать люки — ручка сломалась. Пишет: «Будешь бросать своим сбрасывателем, когда толкну тебя по ноге. Заходи по пожарам». Отбомбились. Вдруг кто-то меня за куртку дергает. Кто может дергать?! Я один в кабине сижу! Потом опять, опять. Когда бомбы сбросили, радист через бомболюк просунул руку и решил, видимо, убедиться, на месте ли я. Я поймал его за руку, похлопал. Вернулись на аэродром без приключений. Где инструктор Федченко? Дня через три пришел…

Один раз меня подбили истребители на Б-25. Экипаж был не мой, поскольку я не должен был лететь. У нас комиссаром был капитан Соломка. Летчик, но не летал на задания. А тут их ликвидируют, ну и он решил на Б-25 полетать. Я не должен был лететь на задание, и вдруг мне: «Быстрее на аэродром в машину». Бомбили Оршу по скоплению войск. Полетели. Штурман говорит: «Тут немецкая мигалка моргает для ориентировки летчиков. Дай парочку по мигалке брошу, а дальше на цель». Две бомбы бросил. Вышли на цель. Отбомбились. Развернулись — и сразу облака. Шли за облаками. Штурман и летчик начали спорить, летчику за облаками легче лететь, там светло, а штурману лучше под облаками, чтобы ориентироваться. Спорили, спорили, вдруг очередь вдоль борта самолета. Сноп огня! Немец очередь дал и ушел. Стрелок докладывает: «Я ранен». — «Перевяжи, там есть пакет». Немножко проходит, падает давление масла в правом моторе. Винт во флюгер поставили и пошли на одном моторе. Заходим на посадку нормально. На пробеге нас развернуло, поскольку правый тормоз не работал. Вылезли из машины. Один снаряд пробил откачивающую трубку масла и тормозную трубку. Второй попал в фюзеляж напротив кабины стрелка, превратив его в решето. Стрелку осколок руку поцарапал. Подъезжает комэск Молодчий: «Что? Как?» На этого стрелка: «Чего же ты не передавал? — «Я передавал». Оказалось, что он не нажимал тангенту!

С Варшавы на Ил-4 шел на одном моторе. Я шел осветителем. Повесили нам десять САБов. Я штурману говорю: «Давай 500-ку подвесим на внешнюю подвеску. Выйдем пораньше, бросим по цели бомбу, развернемся на 180 и САБы». Так и сделали. Бомбу бросили, я развернулся на 180, и тут один мотор — бабах, фыр-фыр и встал. Сбросил САБы. Пошел домой на одном моторе. Прилетели, покушали, спать. Что-то не спится. Дай, думаю, схожу на аэродром, посмотрю, что там с мотором. Подхожу к самолету — что-то много народа собралось. Инженер-полковник корпуса идет ко мне навстречу. И за руку меня хватает: «Ну, ты спасся! Еще бы 2–3 минуты, и второй мотор бы сдох! Фильтр стружкой забит! Какой режим был?» — «С нагрузкой. Но до самой посадки никаких признаков отказа не было». — «Еще бы побольше стружки набилось, и все». Оказалось, что у того мотора, что отказал, были какие-то проблемы с головкой блока цилиндров.

Под конец войны нужно было облетать новый самолет, только с завода. Командир полка Брусницын должен был на нем на задание лететь, а был какой-то концерт, и он попросил меня облетать. Я полетел в зону с подвесными бачками. Минут 30 проработали моторы нормально, и вдруг падает давление бензина у одного двигателя, а затем и у другого. Я потянул на аэродром… вообще-то нужно было не на свой аэродром тянуть, а на площадку недалеко от Монино. Туда бы я сел, в конце концов, на живот. А тут… нормально шел, а потом чуть скорость потерял, и он начал сыпаться. Деваться некуда — внизу лес прошел по макушкам. Нос, где сидел штурман и техник, разбило. А дальше поляна, а на ней пни. На эту полянку плашмя… Самолет загорелся. Штурмана и техника выбросило в разбитый «нос». Я не помню, как выполз из кабины… вылез. Помню, что на губах у меня была пена. Кричу: «Вылезайте быстрее! Сейчас взорвется!» Пламя в кабине. Глаза закрыл. Смотрю, штурман поднимает техника за парашют и тянет… оттащил от самолета. Стрелка с радистом нет. В нижний люк не полезли, дескать, к земле прижат, верхний люк оказался запломбированным — сунулись, а пломбы не сорвут. Собрались помирать, обнялись — и в это время взрыв. Или кислородные баллоны взорвались, или колеса могли разорваться, факт тот, что разорвало борт, и они вылезли. У радиста черные волосы были, вылез оттуда — волосы стали белые: поседел. Тут подъехала «Скорая помощь» с ПВО Московского округа. Забрали нас в санчасть, намазали мазью, а потом привезли в нашу санчасть. Там спрашивают: «Чем вас намазали?» Откуда я знаю? Они давай смывать и мазать марганцовкой. Ресниц не было, глаза открыть не могу…