Сказки - Джанни Родари

Один из живодеров, фальшиво улыбаясь, осторожно приблизился к нему, погладил по спинке, а потом быстро схватил за шиворот и сунул в мешок.

Второго из семи котов пришлось стаскивать с мраморной лошади какого-то памятника, откуда он произносил речь перед небольшой группой кошек, призывая их вернуться к мяуканью. Но кошки глядели на него с недоверием, мрачно посмеиваясь, и радостно залаяли, когда оратора взяли в плен.

Третьего кота захватили, подслушав его спор с какой-то собакой:

— Глупая, зачем ты мяукаешь?

— А что я, по-твоему, должна делать? Я кошка, вот и мяукаю, — отвечала собака.

— Ох, какая же ты глупая! Ты когда-нибудь видела себя в зеркале? Ведь ты же собака и должна лаять, а я кот и мне полагается мяукать. Вот послушай: мяу! мяу! мяу!

Словом, кончили они тем, что поругались, и живодеры без особого труда упрятали в мешок их обоих. Правда, собаку они потом выпустили, потому что она, как и положено, мяукала.

Затем изловили четвертого, пятого и шестого котов.

— Ну, а теперь остается только один, — решили вконец измученные живодеры. И каково же было их удивление, когда через несколько часов они обнаружили не одного, а сразу двух мяукающих котов!

— Их стало больше, — с беспокойством заметил один живодер.

— Должно быть, мяуканье заразительно, — заключил другой.

Из этих двух котов один был воспитанником тетушки Панноккьи, а другой оказался тем самым Тузиком, которого мы встретили в одной из предыдущих глав.

Тузик после некоторых размышлений пришел к выводу, что Цоппино, пожалуй, был прав, когда советовал ему вернуться к мяуканью. Действительно, раз попробовав, он, как ни старался, больше, уже не мог залаять. Тузик дал схватить себя без всякого сопротивления. Но седьмой кот, хоть и самый старый из всех, был еще достаточно ловок, чтобы забраться на дерево. Там он почувствовал себя в безопасности и принялся потешаться над своими преследователями. Он чуть с ума их не свел, потому что целый час распевал лучшие арии кошачьего репертуара.

Поглазеть на необычный спектакль собралось много народу. Как это всегда случается, зрители разделились на две партии. Одни, благомыслящие, поторапливали полицейских живодеров, чтобы те поскорее положили конец этому представлению. Другие, озорники, держали сторону кота, подзадоривали его и даже сами подпевали:

— Мяу! Мяу! Мяу!

Вокруг дерева собралось уже множество котов. Они изо всех сил лаяли на своего коллегу: одни — из зависти, другие — от злости… Но то и дело кто-нибудь из них все-таки не выдерживал и тоже начинал мяукать. Полицейские тут же хватали провинившегося и сажали в мешок. Только с помощью пожарных удалось согнать с дерева упрямого мяукальщика. Пожарные подожгли дерево, и толпа, таким образом, насладилась еще и зрелищем небольшого пожара.

Мяукающих котов, когда подсчитали, оказалось целых двадцать штук. Всех их отправили в сумасшедший дом. Ведь они тоже по-своему, по-кошачьи говорили правду, — значит, были сумасшедшими.

Начальник сумасшедшего дома даже растерялся: шутка ли — разместить столько котов! Поразмыслив немного, он решил посадить их в палату к Калимеро Денежному Мешку.

Вы представляете, конечно, как обрадовался жалкий доносчик этой компании, которая напомнила ему о причине всех его несчастий!

За какие-нибудь два часа он и в самом деле сошел с ума и принялся мяукать и мурлыкать. Ему всерьез стало казаться, что он кот. И когда какая-то легкомысленная мышка пробежала по комнате, Калимеро изловчился и первым настиг ее. Но мышка оставила у него в зубах хвостик и юркнула в щель.

Цоппнно разузнал все эти новости и уже возвращался домой, как вдруг услышал голос своего приятеля. Джельсомино вовсю распевал одну из своих песенок, доставивших ему столько хлопот.

«На этот раз, — подумал Цоппино, — готов спорить на все три лапы, вместе с новой в придачу, что Джельсомино уснул и видит сладкие сны. Если я не поспешу, полицейские разбудят его раньше меня».

Возле дома Цоппино увидел большую толпу, вторая собралась, чтобы послушать Джельсомино. Все стояли молча, не двигаясь. Время от времени в соседних домах вылетали стекла, но никто не выглядывал из окон и не учинял скандала. Чудесное пение Джельсомино, казалось, околдовало всех. Цоппино заметил в толпе даже двух молодых полицейских. На их лицах тоже было написано восхищение. Полицейские, как вы сами понимаете, должны были бы схватить Джельсомино, но они и не собирались этого делать.

К сожалению, к дому приближался начальник полиции, прокладывая себе дорогу среди толпы ударами хлыста. У начальника полиции не было музыкального слуха, и пение Джельсомино на него не действовало.

Цоппино вихрем взметнулся по лестнице и пулей влетел на чердак.

— Вставай! Вставай! — замяукал он и принялся щекотать нос Джельсомино кончиком хвоста. — Концерт окончен! Подходит полиция!

Джельсомино открыл глаза, протер их хорошенько и спросил:

— Где я?

— Могу тебе сказать, где ты сейчас окажешься, если не сдвинешься с места, — ответил Цоппино. — В тюрьме!

— Я опять пел?

— Быстрее! Будем удирать по крышам!

— Ты рассуждаешь как настоящий кот. А я не очень-то привык скакать по черепицам.

— Ничего. Будешь придерживаться за мой хвост.

— А куда побежим?

— Во всяком случае, подальше отсюда. Куда-нибудь да попадем.

Цоппино выпрыгнул из окна каморки прямо на крышу, что была внизу, и Джельсомино оставалось только последовать за ним, закрыв глаза, чтобы голова не кружилась.

Глава четырнадцатая, из которой вы узнаете историю Бенвенуто-не-присядь-ни-на-минуту

По счастью, дома в городе теснились один к другому, как сельди в бочке, и Джельсомино довольно легко перескакивал с крыши на крышу. Что же касается Цоппино, то он предпочел бы, чтоб дома стояли подальше друг от друга: тогда он мог бы совершить хоть один прыжок, достойный его кошачьего звания. Но вдруг у Джельсомино подвернулась нога, он полетел вниз и свалился на небольшую террасу, где какой-то старичок поливал цветы.

— Простите, пожалуйста! — воскликнул Джельсомино, потирая ушибленное колено. — Я совсем не собирался попадать к вам таким образом.

— Ну что вы, что вы! — просто ответил старичок. — Я очень рад вашему приходу! Что с вами? Вы ушибли ногу? Надеюсь, ничего страшного?

В это время, свесившись с крыши, на террасу заглянул Цоппино.

— Разрешите? — мяукнул он.

— Ах, еще один гость! — обрадовался старик. — Пожалуйста, пожалуйста! Я очень рад!

Тем временем коленка Джельсомино распухала прямо на глазах.

— Вот только мне очень жаль, — сказал старик, — что у меня нет ни одного стула, чтобы усадить вас.

— Тогда давайте положим его на кровать, — предложил Цоппино, — если вы не возражаете, конечно.

— Беда в том, что у меня и кровати нет, — ответил старик, совсем расстроившись, — я сейчас схожу к соседу и попрошу у него кресло.

— Нет, нет, — поспешно вмешался Джельсомино, — мне совсем неплохо и на полу.

— Тогда зайдите в комнату, — пригласил старик, — и будьте как дома, а я тем временем приготовлю кофе.

Комната старика была маленькой и чистенькой. Мягко поблескивала скромная мебель — стол, буфет, шкаф. Но не было ни одного стула, не было и кровати.

— А что, разве вы никогда не садитесь? — спросил Цоппино старика.

— Нет, не приходится, — ответил он.

— И не спите?

— Почему же, сплю иногда. Стоя. Правда, очень редко. Не больше двух часов в неделю.

Цоппино и Джельсомино переглянулись, как бы говоря друг другу: «Ну, держись, сейчас он наплетет нам с три короба…»

— Простите за нескромный вопрос, — продолжал Цоппино, — а сколько вам лет?

— Точно я и сам не знаю. Родился я лет десять тому назад, но сейчас мне, должно быть, не то семьдесят пять, не то семьдесят шесть.

По лицам гостей старик понял, что они не очень-то верят ему.

— Нет, я не лгу, — вздохнув, сказал он, — это неправдоподобная история, но в ней нет ни капли вымысла. Если хотите, я расскажу вам ее, пока варится кофе.

— Мое настоящее имя, — начал он, — Бенвенуто, нз люди зовут меня Бенвенуто-не-присядь-ни на минуту…

И старичок рассказал, что он родился в семье старьевщика. Такого резвого и живого ребенка еще никому не доводилось видеть. Едва он появился на свет, как выскочил из пеленок и стал бегать по комнате. Вечером Бенвенуто положили в люльку, а утром обнаружили, что люлька уже мала ему и ноги мальчика торчат из нее.

— Видно, — сказал старьевщик, — он торопится вырасти, чтобы скорее помогать семье.

Вечером Бенвенуто раздевали и клали в постель, а утром вчерашняя одежда уже не годилась ему — башмаки жали, а рубашки не налезали.

— Ну, это не так страшно, — говорила мать, — чего, чего, а уж тряпки-то в доме старьевщика всегда найдутся. Сейчас я сошью ему новую рубаху.