Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном - Ульев Сергей

— Кого это ты спозаранку убивать собрался, братец?

— Наполеона!

— Бонапарта, что ли? — с усмешкой прищурился Давыдов.

— Его, капуцина проклятого. Убью и глазом не моргну!

— Мда-а…

Давыдов потрогал рукой лоб поручика.

— Мда-а… — повторил он. — Узнаю себя после Аустерлица.

— Что такое?

— Белая горячка у тебя, братец! Вот что.

— Брось, Денис. Я вчера не пил вовсе.

— Жареный петух, что ли, клюнул?

— Да, французский петух! По милости Наполеона живем в лесу как монахи. Ни на бал не съездить, ни в театр.

— На войне как на войне.

— Вот именно. Его голова давно по моей сабле плачет. Отпусти меня в Москву, не пожалеешь!

Глаза Давыдова ярко вспыхнули.

— Ах, вот ты о чем… Отменная идея, братец! И вправду, обезглавим французские полчища, они тогда как тараканы из России повалят.

— И я о том же, Денис.

— Поживешь под шумок в первопрестольной, а там, глядишь, и самого Бонапарта возьмешь за горло. Ты, вроде, по — французски сносно изъясняешься.

— Еще бы! Небось, не зря по балам шлялся — комар носа не подточит.

Давыдов в восхищении смотрел на своего друга.

— А ты слыхал, что атаман Платов обещает выдать свою дочь за того, кто убьет Наполеона?

— Вот так новость! — воскликнул Ржевский. — А ты ее видел? Как она того-с?

— Да какова бы не была. Мало тебе, что отец генерал?

— А что отец? Мне, чай, не с ним спать. Вдруг невеста страшна как кикимора?

— Ты сперва покончи с Наполеоном, братец, а после разберешься, — засмеялся Давыдов.

— Жениться вроде недосуг, — почесал в затылке поручик. — А с другой стороны, ежели убивать — так Наполеона, а жениться — так на генеральской дочке!

— Золотые слова, Ржевский!

И они стали оживленно обсуждать детали будущего предприятия.

Глава 38. Лебедь и Леда

Субботним утром, 31‑го августа, по прибытии в Москву поручик Ржевский заехал к Ростовым.

Миновав ворота, он сразу попал в водоворот шумной суматохи. Прислуга сновала туда — сюда, вынося из дома сундуки, ящики, узлы и складывая все это на расставленные по всему двору телеги.

Мужики, деловито переругиваясь, старались втиснуть на каждую подводу как можно больше утвари.

— Да-а, не хотел бы я быть лошадью, — сказал Ржевский, потрепав своего коня за гриву. — Что, брат, молчишь? Гусара возить, небось, куда почетней, чем барский гардероб.

Конь, словно соглашаясь с ним, пару раз мотнул головой и пристукнул копытом.

У подъезда стоял дворецкий с бакенбардами. Напыщенный и важный, он с легким матерком подсказывал мужикам что куда нести и класть.

Ржевский направил коня к крыльцу.

Заметив гусара, дворецкий нахмурился. Он уже устал гонять со двора офицеров, выпрашивающих телеги для раненых.

— Не дам, ваше благородие, и не просите.

— Тоже мне прелестница младая, — сказал Ржевский, спешившись. — Не успел спросить, так враз — отказ.

— Все подводы забиты. Фарфоровый сервиз некуда класть.

— Засунь его себе в задницу! Натали, графиня, дома?

— Дома… — Дворецкий смотрел на поручика с откровенным подозрением. Еще свежи были воспоминания, как Анатоль Курагин едва не похитил всеобщую любимицу из родительского очага. — А вы кто такой будете, сударь?

— Доложи, поручик Ржевский прибыл по важному делу.

— У нас тут все дела важные.

— Но — но, папаша, — поручик с грозным видом ухватил его за бакенбарду. — Как впендюрю щас по морде, улетишь, куда Макар телят не гонял.

Дворецкий тут же исчез в доме.

Спустя мгновение перед Ржевским предстала Наташа Ростова — взлохмаченная, радостно оживленная.

— Здравствуйте, поручик! — защебетала девушка. — Я так рада! Откуда вы? Давно ль в Москве? Надолго?

Неожиданно умолкнув, она стала внимательно его осматривать.

— Вошек ищете, графиня? — сказал Ржевский. — Напрасный труд, они теперь на баках вашего дворецкого.

— Мне вдруг пришло в голову… вы не ранены?

— Увы.

— Сожалеете? — Она бесхитростно уставилась на него. — Но почему?

— Вы бы меня тогда перевязали.

Она неловко улыбнулась. Мир лукавых намеков, щекочущих взглядов, фривольных комплиментов — всего того, что составляло особую притягательность светской жизни на балах, в театрах и гостиных, — весь этот пестрый мир с начала войны рассыпался как карточный домик и, казалось, безвозвратно канул в Лету.

Наташа ласково взглянула на Ржевского с тем чувством, с каким вспоминают приятный, но почти забытый сон.

— Ах, поручик, вы все такой же неисправимый повеса.

— О, Натали, — он поцеловал ей пальчики, — а вы все так же обворожительны. Вы фея грез, богиня всей Московии, вы…

Не дав ему закончить комплимент, она схватила его за руку и потащила за собой. И говорила, говорила без умолку, словно стараясь отвлечь его от фривольных мыслей.

— Куда мы галопируем? — недоумевал поручик.

— В наш сад. В доме слишком шумно. Мы завтра уезжаем.

Они присели на скамью возле пруда.

Наташа внезапно замолчала, глядя на воду.

Ржевский поправил саблю и откашлялся. Он уже был готов обнять девушку за плечи, как Наташа, бросив на него быстрый взгляд, громко, совсем по — детски, прыснула.

Ржевский придирчиво осмотрел свои гусарские рейтузы: уж не порвались ли они на самом интересном месте? Другой причины смеяться над собой он предположить не мог.

— Что вас так развеселило, сударыня? — пробурчал он. — На мне дырок нет. И все крючки застегнуты.

— Я никогда не видела вас таким серьезным, поручик. Мне вдруг подумалось — только вы не обижайтесь! — что вы приехали ко мне свататься.

Ржевский скупо улыбнулся.

— Отнюдь, графиня. Скрывать не буду, почел бы за великую честь, вас иметь… так сказать, в своих супругах. Но моя невеста нынче война, а теща — Бонапарт.

На лицо девушки легла тень.

— Да, да, война… Что же вы думаете, погибла теперь наша Москва?

— Ничего, Натали, мы еще дадим французам жару!

— Ах, не называйте меня так. Мне режет слух. Зовите Наташей.

— Как вам будет угодно, Наташенька. Но я бы желал называть вас богиней грез, мечтой феерий…

— Ах, молчите! — перебила она. — К чему все это… я самая обыкновенная…

На пруду, всего в несколько шагах от них, величаво проплывали два белых лебедя.

Наташа вздохнула.

— Смотрите, поручик, эти бедняжки не понимают, что сейчас творится на свете. Им кажется, что всё как прежде. И нет войны, Наполеона…

— Жизнь свою положу на то, чтоб всего этого и впрямь не было! — горячо выпалил Ржевский.

Из кустов неподалеку вышел еще один лебедь, доплелся в развалочку до берега и, взмахнув крыльями, приводнился возле своих сородичей. По воде пошли широкие круги.

— Ах, поручик, — мечтательно зажмурилась Наташа, — хотели бы вы быть лебедем?

— Что-с? Голой жопой в холодную воду?! Нет уж, увольте-с!

Наташа покраснела.

— Какой вы смешной, право! Неужели вы не понимаете, что, если бы вы были не поручиком, а лебедем, то испытывали бы сейчас совсем иные ощущения.

— Не сомневаюсь, — Ржевский подкрутил ус. — Особенно, если б вы вдруг обернулись Ледой.

Наташа покраснела еще больше.

— Леда была очень дурно воспитанной женщиной, если позволяла лебедю вытворять с собой всякие гнусности.

Ржевский заиграл бровями.

— Какие ж это гнусности, голубушка? Уверяю вас, они оба получили большое удовольствие.

Краска стыда заливала Наташу уже с головы до пят.

— К тому же, это был не просто лебедь, а сам Зевс, — продолжал поручик, прижимаясь к ней бедром.

— Я помню, — кивнула Наташа, отодвигаясь на край скамьи. — Она ему еще потом яйцо снесла.

— Да ну?! — выдохнул поручик. — Чем, топором?

— Ой, поручик, вы во всем горазды видеть одни каламбуры! Леда снесла… то есть родила Зевсу яйцо с ребеночком.

— А-а…

— А вы что подумали?

— Я думал, отрубила. Бр — р — р!

Наташа встала.