Пустыня - Василий Павлович Щепетнёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, дело не только в десинхронозе, даже совсем не в десинхронозе. У Мекинга почти наверное миастения. Избыток кофеина спровоцировал манифест. Если последует моему совету и прекратит пить кофе, состояние улучшится. Не последует — будет ухудшаться. Но говорить сейчас о том, чем он болен — нет, не стану. Он, верно, и не знает, что такое миастения, чем она грозит. А если я начну рассказывать — либо не поверит, и решит, что я его запугиваю, либо поверит и впадет в депрессию. Такие вот тонкости. Он — один из фаворитов, обоснованно рассчитывает на высокое место, возможно, даже на победу, и он лидирует вместе с Фишером, у обоих по четыре победы и ничья. У меня — три победы и ничья, партия с Андерсеном перенесена. Вся борьба впереди.
А миастения… Мышцы очень быстро устают, вот что такое миастения. Устают ходить, устают сидеть, устают поднимать веки, устают жевать, устают глотать, а под конец устают и дышать. Но это в самом тяжелом случае.
Необходимо плановое обследование спортсмена. Спортивная медицина. Если бы его, Мекинга, перед турниром осмотрел толковый врач, он бы распознал болезнь и назначил лечение. Для начала запретил кофе, назначил калий и посоветовал местную одежду. Как у меня, закрывающую от солнца.
Я вернулся в ресторан, допить сок. Горт ушел в печали отдавать костюм в бенгазийскую химчистку, а остальные — на своих местах. Что ж, у них было маленькое представление, но до мордобития дело не дошло.
А могло бы дойти? Сейчас нет, не думаю. Инерция социального поведения сохраняется.
А недельки через две, через три, как знать.
Я, наконец, допил сок. Он, сок, тоже требует меры. Бокал, и хватит. Хорошо, два бокала, один утром, другой днем. А то дорвётся человек до апельсинов, а потом крапивница, понос и прочие прелести. Не наш фрукт апельсин. Да, скифы мы, да северяне мы. Морошка, клюква, яблоки — это наше. Морковку и горох не забыть.
И я прошёл в музыкальный салон. К роялю.
Пианист в пустыне
Шахматы в пустыне… Заунывная, тягучая тема, но под спокойной и даже тоскливой пеленой таится ад.
Подтянулись слушатели. Те же гроссмейстеры, кто же ещё. Допили кофе или сок, и пришли. А персонал отеля свое место знает, персонал отеля работает.
Я перешел на классику. Чайковский, Рахманинов, Моцарт. Минут сорок поиграл — и хватит. Концерт окончен.
Гроссмейстеры вежливо похлопали. Аплодисменты, аплодисменты.
Люди, видя, что дальше представления не будет, разошлись, осталась лишь русская фракция: я, Спасский и Карпов.
— Вы, Миша, прямо как Марк Евгеньевич играете, — сказал Спасский.
— Я стараюсь, но до Тайманова мне далеко, — скромно ответил я.
Тайманов — пианист известный, профессионал, консерваторию окончил, с концертами выступает. Я более знаком с его сестрой, Ириной Евгеньевной, она мою оперу ставила в Мариинском театре.
— Кстати, вы знаете, за что Марка наказал Спорткомитет? Он валюту пытался провести, гульдены. И книгу Солженицына. А на таможне проверили багаж и нашли. Вы не боитесь таможни?
— Не очень. Сколько ездил, ни разу меня не проверяли. Ни туда, ни обратно. Да и гульдены — зачем мне в Союзе гульдены?
— Марка тоже не проверяли. Не проверяли, не проверяли, а потом взяли и проверили. И — гроссмейстерскую стипендию сняли, звания Заслуженного Мастера лишили, и турниры только внутри страны. Очень местного значения, — продолжал Спасский. Видно, жалко ему меня, хочет наставить на путь истинный. Навострить лыжи — и в Париж.
— Я понял, Борис Васильевич, понял. Если будет угодно Аллаху и я хорошо выступлю на этом турнире, то…
— То? — или ему и в самом деле дали задание переманить меня в Париж? Вряд ли. По-моему, он искренне считает, что счастье там, в Париже, в Лондоне, в Рио-де-Жанейро.
— То я постараюсь замолвить словечко за Марка Евгеньевича. Мы, шахматисты, должны стоять друг за друга.
Видно было, что Спасский ждал от меня другого. Но уж что есть, то есть, а чего нет, того нет.
— И всё-таки есть в этом турнире что-то странное, — сказал Анатолий. — В Триполи или в Бенгази у турнира были бы зрители, была бы международная пресса, радио, телевидение, а тут? Огромные деньги, и такая слабая отдача!
— Положим, необычного здесь немало, это так. Но я играл в Лон Пайне, тоже местечко и небольшое, и уединенное. И мотельчик там куда скромнее нашего. Здесь и рояль, и номера, и гостеприимство, и вообще — я показал на потолок, на стены и на уши. По умолчанию в любой зарубежной гостинице нас подслушивают, это говорили на инструктажах перед поездкой на любой турнир за пределами Союза, и, думаю, говорили верно. Другое дело, что и в наших гостиницах тоже могут подслушать, особенно в первоклассных, но это уж издержки комфорта, красивой жизни.
— Но почему без тренеров? Анализ партий — дело серьёзное, и вдвоем всегда лучше анализировать, чем одному, — продолжил Карпов.
— С целью уравнять шансы, я думаю. Ну, и чтобы жизнь мёдом не казалась. Расписание щадящее, есть время отдохнуть и подумать…
Мы помолчали.
Помощь тренера-консультанта — болезненная тема. Брать тренером шахматиста заведомо слабее себя — какой смысл? Разве только для решения оргвопросов, ну, и чтобы надежный товарищ был рядом. Вот как Антон. Брать тренером шахматиста своего уровня? Во-первых, где такого взять, а во-вторых, с этим тренером ведь придется встречаться за доской. И если это принципиальный турнир, тем более матч? За шахматную корону? А он, тренер, тебя изучил вдоль и поперек? Опасно.
Второе опасение — боязнь утечки, того пуще — предательства. Твой тренер тебе помогает, а сам тайком передает данные сопернику. Хочется верить, что среди наших, среди советских шахматистов такое невозможно, но само подозрение способно отравить душу игрока. Ты играешь необычный для себя дебют, а соперник к нему
