Байкальской тропой - Роберт Аганесов

Итак, мыс Покойники! Согласитесь, что название довольно мрачное, и оно никак не вяжется с местом, где среди залитой солнцем зелени сосен, кедров и лиственниц стоят три пестрых домика и тщательно выбеленная площадка метеостанции. В этих домиках живут три молодые семьи. Взрослые работают радистами-метеорологами, но по совместительству они все без исключения рыбаки, охотники, печники, бондари и домохозяйки. А дети возятся на песочной площадке, с настоящими капканами играют в охотников и возле лодок изображают отважных рыбаков. За столом они порой и капризничают, отворачиваясь от великолепных рыбных котлет, предпочитая им медвежатину!

Через каждые три часа с мыса летят радиосигналы. Они передают погоду в управление Гидрометслужбы Иркутской области, предупреждают рыбаков о надвигающихся штормах, помогают самолетам геологов, изыскателей. Летом эти сигналы чутко слушают суда научных экспедиций, изучающих Байкал.

Вдоль моря, на юг и на север, тянется густая тайга, перевитая звериными тропами. Позади дыбится гольцами Байкальский хребет, впереди — простор моря и пестрые домики на поляне; вот вам таежная метеостанция мыса Покойники.

А что касается мрачного названия мыса, то сейчас с этим наследием старинных легенд и преданий стойко борется в редакциях областных газет и в управлениях по службе начальник метеостанции Алексей Бушов.

— Если они не пойдут навстречу, я не только в столичные газеты напишу, а еще и в министерство особое письмо накатаю! — горячился он. — Ведь посуди сам, что же это получается? Вот, к примеру, родились у Петра дети, родились они здесь, и им пишут в метриках место рождения: мыс Покойники! — Тут Лешка закатывает глаза и, воздев к потолку вымазанные тестом руки, принимает драматическую позу.

— Да ты сам посмотри, что вокруг! Тут пропасть жизни и солнца. И мы хотим, чтобы такое название и было у мыса: мыс Солнечный!

Я от всей души сочувствую Лешкиной горячности. Дело вот в чем: два дня назад вызванный катер увез его жену Галю в иркутский роддом. В семействе Бушовых с нетерпением ожидают прибавления, и вчера Лешка собрал всех работников станции и заявил, что если понадобится, то он сам поедет в управление и всеми мерами будет добиваться, чтобы справедливость восторжествовала. Мыс Солнечный — и никаких гвоздей! Для начала в ближайший сеанс радиосвязи он передаст в управление еще один текст такого заявления. А пока начальник метеостанции, задавленный бременем домашних забот, засучив рукава, остервенело месит тесто в деревянной бадье.

Лешке едва исполнилось двадцать пять. На станции он самый молодой. Невысокого роста, большеголовый широкоплечий крепыш, вечно страдающий от избытка энергии. Он родился на Украине, о Сибири знал только по книжкам. Но в армии довелось служить вместе с сибиряками. Лешка увлекся их рассказами о жизни в тайге и решил, что после службы обязательно поедет в этот край жить и работать. В армии он получил специальность радиста первого класса и в погоне за своей мечтой приехал в Иркутск. Поступил на курсы радистов-метеорологов, здесь познакомился с Галкой, и по окончании курсов молодая чета по собственной просьбе была направлена на отдаленную таежную метеостанцию.

С Лешкиным прибытием на место службы даже покойницкие коровы потеряли покой: он быстро отучил их потирать бока о свежевыкрашенный забор метеоплощадки. Неторопливо и осмотрительно приняв дела от прежнего начальника, Лешка, как выразился Петр Ивельский, начал хозяйствовать на свой лад. Ему до всего было дело, он интересовался всем, начиная от склада продуктов и кончая сигнальной лампочкой на вершине радиомачты. Отработав свое дежурство на станции, Лешка, вместо того чтобы отдыхать или заниматься домашним хозяйством, целыми днями торчал в мастерских, на складе или ковырялся в рации, которую уже давно списать надо было, но он решил наладить ее, чтобы не терять мастерство по ремонту. Галка нередко ворчала, что Лешку можно увидеть дома, только когда он спит.

— Признаться, поначалу мы думали так, — рассказывал мне однажды Петр Ивельский: — Покипит парень, погорячится месяц, другой, а там укатают сивку таежные горки! Сам я уже пятнадцать лет за ключом сижу, с шестнадцати работал в различных экспедициях и здесь на мысе уже девятый год. Словом, всякого народу довелось посмотреть. Иной приедет сюда с песнями, от романтики задыхается, дело в руках у него горит, а пройдет месяца два — особенно это заметно в зимнюю пору, — начинается скулеж, что вот так жизнь и пройдет, ни кино тебе, ни театров и вообще никакой цивилизации! Почта с Большой земли и то никогда вовремя не приходит. И вот бродит такой романтик по станции и на других тоску наводит. Разве с таким сработаешься? И кончается тем, что он любыми способами сматывается в город. А к каждому новому человеку на таежной станции привыкать надо, обжиться с ним, приноровиться ведь хоть и в разных домах живем, а, считай, все под одной крышей, и радость на всех, и беда… А с Лешкой как-то получилось, что через несколько дней нам уже казалось, что мы год знаем друг друга. По всему видно: знает парень свое дело и любит его, а именно такие и приживаются…

Тепло и уютно в небольшом Лешкином домике. Одна комната, застеленная кровать, стол, на тумбочке транзистор. На самодельных полках сжались ряды книг. На полу аккуратно сложены пачки фотожурналов: чешских, немецких, польских. На кровати раскрыт замусоленный и растерзанный самоучитель игры на гитаре, а сам «душевный инструмент» висит на стене, и под ним на маленьком столике разбросаны паутины радиосхем.

Пока я прибираю в комнате, Лешка продолжает возиться с тестом для хлеба. Пронзительно заверещал будильник. Лешка оттолкнул от себя бадью и, сдирая на ходу фартук, крикнул уже в дверях:

— Время сеанса! Ужинай без меня, я на станцию!

И его словно ветром вынесло из избы. Спустя полчаса я тоже побрел к берегу моря в домик радиостанции.

Над крышей домика перехлестнулись растяжки радиомачт. В тесной комнате тихо, только слышно, как монотонно гудит генератор и надрывно попискивает морзянка. На большом столе нагромождены друг на друга приемники и передатчики. Вспыхивают лампочки индикатора. Лешка сидит, уткнувшись в линованные листы бумаги, испещренные колонками цифр, — это метеосводка за прошедшие три часа. Я вижу, что рабочее время радиосеанса кончилось, но Лешка не выключает рацию и рука его неподвижно лежит на ключе. Неожиданно запищала морзянка, и Лешкин карандаш заскользил по бумаге. Осторожно заглядываю через плечо.

— …С Галкой все благополучно… пока без изменений, позвоню еще раз в больницу и сообщу следующим сеансом… Если у тебя все, то конец связи. Не вешай нос, папуля…