Норне-Гест - Йоханнес Йенсен

Но если рев зубров-самцов оживал в звуках рогов, которыми владельцы земли – бонды – вызывали друг друга на бой из-за владения тем или иным земельным участком, то самки зубров возрождались в домашних коровах, которые стадами паслись в лесах, разделяя свое мирное житие со смирными людьми, у которых не было собственности и которые были приставлены пасти скотину и копаться в земле. Если спросить батраков, откуда они взялись, они бы ответили, что они так и родились батраками. Но где же они родились? Верно, в той же торфяной яме или в свином закутке, где жили. Впрочем, они никогда не выражали никакого недовольства. Так теперь сложилась жизнь в долине.

Там было очень людно и беспокойно – и для взора, и для слуха; неустанное движение происходило по обеим дорогам, проложенным каждая по свою сторону долины, от моря в глубь суши. Не проходило и дня, чтобы на дороге не встретился какой-нибудь скачущий во всю прыть верхом или в повозке человек; но это уже не был, как в прежние времена, человек, которого встречные знали бы в лицо или по поведению которого могли бы сразу догадаться, куда и зачем он торопится; теперь всюду мелькали совсем чужие лица, по которым ни о чем нельзя было догадаться, и дела у них бывали самого разнообразного характера; жизнь стала сложной, и ее трудно было понять сразу.

Кроме людей, скачущих по дорогам, часто можно было встретить в поле батрака-пахаря или пастуха; дикие животные, конечно, разбежались из долины, зато появились домашние.

В долине все время стоял гул от человеческих разговоров, собачьего лая, лошадиного ржания, людских возгласов, визга немазаных колес, петушиных криков. Эти заморские птицы то и дело топорщили перья, надували зобы и что-то бормотали грубым голосом; домашние гуси вытягивали шеи вслед прохожим, собираясь их ущипнуть; бедные птицы зажирели в неволе и стали ходить по земле, вместо того чтобы летать по поднебесью. Из дворов и женских светлиц кралась кошка, тоже заморский уроженец, и с ухватками тигра пробиралась по росистой траве, поблескивая своими змеиными глазками и охотясь за невинными туземными полевыми мышами. Движение и шум никогда не затихали в прежде столь мирной долине, а если и затихали, то стрекотали крыльями игрушечные ветряные мельницы, прикрепленные ребятишками к изгородям. Да, жизнь била ключом в долине.

Гест охотнее всего проводил время в лесу. В глубине долины, в окрестностях родника, лес был почти не тронут, но все же стал совсем другим; даже самые старые деревья были уже не те, которые знавал Гест. Высокий древний ясень у родника исчез; на его месте выросла целая рощица молодых ясеней – быть может, побегов от корней большого дерева, на котором Гест с Пиль когда-то свили себе гнездо. От их землянки не осталось и следа; столетний дерн покрывал то место. Лес шелестел, но по-иному, не так, как в былое время.

А Становище у бухты фьорда? Там уже с давних пор никто не жил и не оставалось никаких следов человеческих жилищ; только длинное, низкое возвышение на берегу, поросшее дикими растениями, указывало место бывшего поселения. Рыбаки жили здесь и теперь, но они ютились на самом берегу, вели совсем иную жизнь, и у них не сохранилось никаких преданий о том, что в глубине фьорда было когда-то Становище. Они строили лодки и ловили рыбу в проливе.

В одной из гаваней фьорда, возле зарождающегося поселения стояли такие большие парусные ладьи, что прежние дубовые челноки казались рядом с ними малыми детками. Да, вот это были ладьи! Гест долго оглядывал их со всех сторон издали, пока наконец не собрался с духом подойти поближе, – сразу ему оказалось не под силу освоиться с таким чудом.

Ладьи ходили отсюда в заморские земли и возвращались обратно! Некоторые были так велики, что подымали от дюжины до двух десятков людей, не считая груза! Они обогащали душу великими, чарующими представлениями о далеких землях, откуда они приходили, о совсем иных краях, нежели те, по которым блуждал Гест, о тех таинственных землях, откуда в долину текли богатства, металлы, скот, откуда пришло умение возделывать землю. Гест тихо ходил вокруг ладей, не говоря ни слова, боясь сознаться даже себе самому в том, что жизнь обманула его, даром что он изъездил чуть ли не весь свет!

Он, мореплаватель и исследователь чужих краев, вернулся на родину и должен вновь начать свои исследования здесь – вот как обогнало его время! И получит ли он свою долю в этом совершенно новом мире, возникшем на старом месте?

Долина и все условия жизни дают ему немой ответ по мере того, как он вникает во все отношения и начинает понимать их. Усадьбы закрыты для него. Зеленые пашни раскинулись открыто, но дворы огорожены; бонды владеют землей, закрепленной за их родом, а окрестный лес составляет общую собственность нескольких соседних родов, гранича с владениями чужих родов, обитающих в долинах по ту сторону леса. Весь остров густо населен по берегам и по долинам. Лишь в середине его раскинулся на несколько миль в окружности необитаемый лес, у которого сходились границы различных владений. Но со всех сторон возникали притязания и на него, и потому боевые рога так часто трубили, а длинные мечи так слабо держались в ножнах. Безродному Гесту нечего было и думать о том, чтобы получить здесь землю.

Вольные хлебопашцы сидят по своим дворам, в домах-крепостях, срубленных из толстых бревен; кроме жилого дома, на том же участке расположены разные хозяйственные постройки, а сам участок обнесен крепкой изгородью; в гости к ним пожаловать можно, они все вооружены и никого не боятся; но как пройти мимо большого, лохматого, беснующегося на цепи пса, сторожащего калитку, – это уж дело бедного странника. Сами хозяева усадьбы радушно встречают странника, особенно если он умеет рассказывать или обладает даром скальда; его щедро угощают и дают ночлег на чердаке или в хлеву, смотря по его внешности; но само собою разумеется, что на другой день странник должен уйти.

Гест, со своей стороны, скоро понял, где его место. Никто не знал, кто он и откуда пришел, никто не спрашивал его об этом, и сам он не заговаривал. Но зато все знали, что он близок с пастушкой Скур. Никто не пеняет ему за это, но все же на него смотрят как будто свысока. Независимо от того, что он пришелец, он таким образом сам невольно определил свое место в обществе; и сразу же совершил проступок: нанес ущерб девушке – что хотя и незаметно пока, но, вероятно, скоро обнаружится – и, стало быть, причинил убыток ее хозяину.

Люди не ошиблись. В середине лета Скур стала заметно уставать, бегая за коровами. Тем временем и Гест окончательно понял свое положение и то, что здесь ему оставаться незачем. Из чувства любопытства его сначала охотно принимали в усадьбах – он ведь замечательно играл на арфе. Взрослые дочки бондов с волнением слушали его песни о неведомых им краях, но их расширенные глаза смотрели мимо него; они видели картины, воспетые им, но его самого не видели. А стоило им заметить его, глаза их холодели, нос вздергивался кверху, словно от запаха хлева.