Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

— А дальше случилась самая позорная страница в истории нашей семьи. По существу, князь сдал соперника… сдал ОГПУ, написав донос в советское посольство.

— Не может этого быть! — воскликнул я. Даже подумалось, в себе ли она? Вот ведь выдумщица нашлась на мою больную голову!

— Я вас понимаю. Но дело в том, что незадолго до смерти княгиня все рассказала моей маме. Рассказала о том, как князь валялся у нее в ногах, просил прощения, говорил, что это было минутное затмение…

— И что же было потом?

— Княгиня долго болела. А князь был прощен лишь потому, что очень скоро из сообщений в газетах мы узнали, что Михаил работает в театре, что по его пьесе ставится спектакль. На этом все закончилось, будто бы и не было.

— Ну и дела! — Больше мне нечего сказать, просто ничего другого не приходит в голову.

Ведь, в сущности, все, что я услышал, — это какая-то фантастика, невероятный, немыслимый сюжет!

Прорваться через железный занавес только для того, чтобы встретиться с любимой. Этого я от себя никак не ожидал. Все что угодно — напиться вдрызг, снова сесть на иглу, написать слезливое письмо в правительство… Но чтобы вот так рискнуть своей свободой? Нет, это не про меня. Так, может, это тот, другой Булгаков? Или Марина здесь напутала.

— И когда все это было? — пытаюсь разобраться.

— В тридцать первом году.

— Но этого же не могло быть!

— Признаться, поначалу я тоже не поверила. Но вот читаю письма Булгакова, дневники его жены. И оказалось, что в середине июля тридцать первого года он якобы отправился в Зубцово, это где-то на Волге. Тут у меня возник вопрос: а кто его там видел? — Марина пытливо смотрит мне в глаза, словно бы я в состоянии ответить. — А между тем в Москве его не было около двух недель.

— Постойте, но где же он взял деньги для поездки за границу? Не думаю, что сумел разбогатеть.

— Скорее всего, брат помог. Прислал с оказией гонорар за постановку его пьес в Париже.

— А дальше? — Я уже увлечен ее исследованием. А вдруг и вправду что-то знает про меня?

— Дальше поездом. Через Варшаву и Берлин в Париж.

— Да кто же дал ему разрешение на выезд? Такое просто невозможно, полностью исключено. Будто не знаете, что тогда творилось?

— Знаю, знаю. Однако известно и то, что он был талантливым актером, у него был чудный дар перевоплощения. В «Пиквикском клубе» так замечательно сыграл, что публика была поражена, узнав, кто прячется под гримом. Вот я и подумала: а не мог ли Булгаков воспользоваться чужими документами для поездки за рубеж? Тогда же не было каких-то особенных устройств для проверки личности, даже отпечатки пальцев не снимали.

— Ну это уж нет! — Тут я категоричен. — Марина, вы не знаете специфики театра. Одно дело — грубый камуфляж, который при желании можно распознать, даже если сидите в первых рядах, прямо перед сценой. И совсем другое — это стоять лицом к лицу с сотрудником ОГПУ там, в Бресте, когда пересекаете границу.

— Откуда вы знаете, что это было в Бресте? — встрепенулась.

— А где еще? — Да я и сам удивлен тому, что вдруг подсказывает память.

Так что же это? Какие тайны прячутся в моей бедной голове? И не придется ли в самом скором времени признать, что все было именно так, как рассказала мне Марина? И между прочим, памятная встреча с князем у Патриаршего пруда, то ли попытка покушения, то ли мираж, — уж не навеяна ли она тем, что случилось за много лет до этого в Париже, у входа в парк близ улицы Дарю? Такое впечатление, что отпечаток прошлого перенесен в Москву по чьей-то воле из столицы Франции. И вроде бы все происходило там, но в памяти почему-то совсем по-другому отложилось.

— А не было ли трамвайной линии где-то поблизости от этого парка… де Монсо? — Я сам не понимаю, зачем спрашиваю.

— Да, трамвай ходил от площади Звезды и далее, по бульвару Курсель как раз мимо парка. Я специально интересовалась, пятый номер и тридцатый, — отвечает.

— Вот ведь как! Все словно бы одно к одному, — бормочу себе под нос.

А что тут еще сказать, когда голова кругом от всего услышанного?

— А вы не хотите написать роман? — вдруг спрашивает Марина. — Вот вы, мне кажется, говорили, что писатель.

— О чем писать-то? — Я занят своими мыслями и не сразу понимаю.

— Да о том, что было, — настаивает Марина. — Я про княгиню и про Булгакова, про его несчастную любовь.

— Я вроде бы уже написал… — смущенно признаюсь.

— Как? Правда?!

Марина в полном восторге. Чувствую, что готова меня расцеловать. Да я бы не прочь…

— Так давайте же! — теперь уже требует от меня Марина. — Гарантирую, что у вас роман с руками оторвут.

Тут я узнал, что ее двоюродный дядя, известный журналист, сейчас находится в Париже. Что скоро будет его свадьба с дочерью какой-то итальянской графини. Что у него, то есть у дяди, масса знакомств в издательствах и здесь, во Франции, и за океаном. Что вырос он в Нью-Йорке. И что туда же после войны перебралась княгиня Кира Алексеевна. Что в этом ей помог зять, работавший переводчиком в ООН. Что здесь в Париже многие без ума от книг Булгакова. А уж у них в Сорбонне его носить готовы на руках. Если же учесть, что это юбилейный год… В общем, на меня свалилась такая лавина информации, которую так вот, на ходу, переварить просто невозможно. Тем более что были еще кое-какие обстоятельства. Это я и попытался объяснить:

— Видите ли, в чем дело, у меня его нет… то есть романа этого я с собой не взял при отъезде из России. Эх, если б знать заранее…

Я и в самом деле не знал, что нужно предпринять. Что уж тут говорить — о возможности издать роман здесь, за границей, я и не подумал. А теперь рассказывать Марине все в подробностях было сложно, да и ни к чему. Тем более что, в сущности, ничего уже не сделать. Не стану же я просить у юной парижанки взаймы две тысячи баксов, чтобы выкупить у Шустера роман?

— Так что?

— Ну-у-у, я попробую…

— Ах, до чего же вы, русские, ленивые, какие-то непрактичные. Даже смотреть на вас после этих слов противно, — еле заметно улыбается.

Тоже мне, будто бы сама не русская. Видимо, надеется меня растормошить. Что ж, почему бы нет, то есть почему бы не попробовать?

В общем, я дал Марине слово, что приложу все свое усердие, чтобы… ну, чтобы роман оказался здесь, в Париже. Конечно, придется еще что-то дописать — я же не могу пройти мимо тех невероятных событий, о которых только что узнал. Ну а потом…

Но прежде чем продолжить свидание с Мариной, я должен, просто обязан сам себе кое-что в этом деле разъяснить. Прежде всего разобраться в причинах явного несоответствия между тем, что произошло в Москве, и тем, чему свидетелем я оказался здесь, в Париже. Недоумение мое вызвано тем обстоятельством, что там, в России, меня никто не узнавал, что в общем-то вполне логично. Ну вот приехал в столицу начинающий писатель, да мало ли таких! Да их по сотне приезжает каждый месяц! Непризнанные прозаики, завистливые критики, невезучие поэты…

Теперь же, здесь, все совсем другое. Оказывается, Булгакова готовы носить в Париже на руках. Вдруг выясняется, что он очень популярный, всеми признанный писатель. И самое неожиданное — что именно он был влюблен тогда в княгиню Киру. А я? А кто же тогда я? И поневоле возникает впечатление, что я — это всего лишь неудачный клон, жалкое подобие того Булгакова. Я бы даже так сказал — второе «я», возомнившее о себе бог знает что и вот пустившееся в самостоятельное плавание. Итог предугадать в общем-то нетрудно…

Так, может быть, самое время все прекратить? Признаться в том, что эксперимент был неудачен. Как невозможно сделать человека из бездомного пса, так невозможно жизнь заново прожить, при этом глядя на себя как бы со стороны. И не имея возможности ничего исправить. И вновь, в который уже раз мучаясь от сознания того, что вот и время уже не то, а ничего, по существу, не изменилось.

Но можно ли остановиться, так и не ответив на вопрос: а почему? Почему так все произошло? В чем смысл моего перевоплощения? В чем причина?

И вот решил: пусть все идет как есть, пусть продолжается до тех самых пор, пока не пойму всего. Дождусь, я непременно дождусь, пока круг событий не замкнется. Тогда вернусь к тому, с чего все началось, и, если угодно будет Богу, что-нибудь исправлю.

А после мы с Мариной бродили по Парижу. Дождь перестал, и даже выглянуло солнце. Жаль, ненадолго, потому что день клонился к вечеру.

Как хорошо пройтись по улице Нотр-Дам-де-Шан, выпить бокал вина за столиком в «Клозери де Лила». И даже вообразить, что здесь, вот именно на этом стуле сидел Хемингуэй и писал свои знаменитые рассказы. А в баре «Динго» на улице Деламбр встречался со Скоттом Фитцджеральдом… Увы, но этого бара уже нет.

— Ты не совсем прав, — говорит Марина. — Вообще-то питейное заведение там сохранилось. Только теперь это итальянский ресторан.