Гарри из Дюссельдорфа - Александр Дейч

Гейне написал «Путешествие по Гарцу» необычайно быстро — в каких-нибудь шесть недель. Он работал с большим подъемом и был захвачен своими мыслями. Множество планов еще таилось в его голове: он писал историческую повесть «Бахарахский раввин»; он принялся за мемуары, где хотел рассказать не только о событиях из личной жизни, но и о своей многозначительной эпохе.

Одно тяготило поэта и мешало отдаться литературе до конца: он был обязан сдать экзамены и получить степень доктора прав. Наконец 3 мая 1825 года студиозус Гарри Гейне из Дюссельдорфа выдержал испытания, а вскоре и защитил диплом. Это была сложная процедура: Гейне защищал пять тезисов на латинском языке. Напыщенно-серьезные профессора следили за ученым диспутом студентов-выпускников. Профессор Гуго, несмотря на реакционность взглядов, симпатизировал живому и находчивому студенту из Дюссельдорфа. Он не был большим любителем поэзии, но знал, что Гейне пишет стихи. Это дало ему повод сказать в заключительной речи, что Гейне, подобно Гёте, не только юрист, но и поэт. Гарри было лестно услышать такое сравнение с великим Гёте, но еще приятнее чувствовать, что он навсегда расстается с зубрежкой пандектов и другой юридической премудрости.

В этот день Гарри написал подробное письмо матери и подписал его: «Генрих Гейне, доктор прав».

Все это было хорошо, но что предпринять дальше? Где поселиться, чем заниматься? Больше всего хотелось избавиться от материальной зависимости. Сколько ему приходилось уже слышать поучений от Соломона Гейне, сколько «благоразумных» людей советовало отказаться от поэзии! Но Гейне теперь твердо знал, в чем его призвание, и чувствовал в себе силы пойти своим путем. Когда Гарри задумывался об этом, ему невольно вспоминалось как-то написанное им ироническое стихотворение:

Давали советы и наставленьяИ выражали свое восхищенье.Говорили, чтоб только я подождал,Каждый протекцию мне обещал.

Но при всей их протекции, однако,Сдох бы от голода я, как собака,Если б один добряк не спас, —Он за меня взялся тотчас.

Вот добряк! За мною он — в оба.Я не забуду его до гроба!Жаль, не обнять мне его никак,Потому что я сам — этот добряк.

Все же, что делать? С чего начать? Стать частным адвокатом в Гамбурге? Защищать нечистоплотных биржевых маклеров и мошенников-купцов? Мысль об этом приводила Гарри в содрогание.

Гейне охотнее поступил бы на дипломатическую службу, но отстаивать интересы немецких князей… нет, на это он тоже не способен. Тогда надо уехать куда-нибудь… может быть, в Париж, искать страну, где дышится вольнее… Может быть, попытаться получить кафедру в Берлинском университете? В каком-нибудь другом университетском городе? А главное, писать стихи, прозу — все, что служит благородным идеям…

Пришло время покинуть Геттинген, названный Гейне «проклятым гнездом» учености. Денег оставалось мало, только на отъезд. Гарри колебался: то ли ехать в Люнебург к родителям, то ли отправиться в Гамбург к дяде и показать долгожданный докторский диплом. Помог случай. Неожиданно дядя Соломон появился в Геттингене проездом в Кассель. Свидание с племянником было очень кратким. Пока отдыхали лошади дорожной кареты, Соломон Гейне закусывал с Гарри за столом харчевни. Банкир был, по-видимому, в прекрасном настроении: похлопывал племянника по плечу, рассказывал веселые гамбургские происшествия. Гарри узнал, что дядя разошелся с бывшим компаньоном Гумпелем, ставшим его врагом, а Гирш, преданный, казалось, Соломону до мозга костей, перешел на службу к Гумпелю. Гарри улыбнулся, вспомнив Гирша и его поучения.

— Я понимаю, почему ты улыбаешься, — сказал Соломон Гейне. — Все вы в лес смотрите.

— Дорогой дядя! — воскликнул Гарри. — Я могу вам дать подписку в том, что никогда не перейду на службу к Гумпелю и не сделаюсь его племянником.

Соломон расхохотался:

— Хорошо сказано, Гарри! Если ты так пишешь, как говоришь, пожалуй, это можно читать. Но, слава богу, читающих людей становится все меньше, потому что читать опасно. Можно вычитать такие мысли, за которые тебя загонят в тюрьму. Подумай теперь о делах, господин доктор, и тогда тебе не придется писать.

«Дядя сел на своего конька», — с неудовольствием подумал Гарри, но сдержался и ничего не ответил. Это было к лучшему: спросив о здоровье племянника, Соломон Гейне полез в карман и, вынув пятьдесят луидоров, протянул их Гарри:

— Возьми это в награду за диплом и прежде всего поезжай на морские купанья. Надо избавиться от головных болей. У адвоката должна быть ясная голова.

…Так Гарри очутился в августе 1825 года на песчаном острове Нордерней, омываемом Северным морем. Издавна гам жили поколения рыбаков. Беспросветная нужда, голод, безудержный риск выхода в море на жалких челноках при бурной погоде — все это знал Нордерней многие десятилетия. Рыбаки погибали в борьбе с волнами; молодежь обычно отправлялась в плавание на иностранных купеческих кораблях и нередко находила себе смерть в открытом море. Часто в жалких лачугах оставалось лишь женское население. Остров был красив своеобразной, дикой и привольной красотой: белые песчаные дюны служили естественным заслоном от своеволия морской стихии, и солнце, песок и вода составляли единую симфонию величественной природы. Нашлись предприниматели, решившие превратить Нордерней в модный курорт. Они построили купальни на берегу, казино с красивым рестораном и танцевальным залом, домики для курортных гостей, заведение для морских ванн. Сюда приезжали на летний сезон прусские дворяне, надменные и внутренне никчемные, со своими женами, детьми и родственниками. Они валялись целыми днями на пляже, рассказывали сплетни, смеялись, курили, пили пиво, закусывали, а по вечерам шумели в казино и танцевали под визгливые звуки маленького оркестра. Местные жители, далекие от такой «цивилизации», с удивлением и любопытством смотрели на праздную жизнь приезжих и, наверно, в глубине души считали их дикарями.

Когда Гарри приехал на остров Нордерней, там стояли сухие, жаркие дни. Он проводил утренние часы на песчаном пляже, купался в море, и головные боли реже беспокоили его. Но Гейне раздражало шумное и суетливое общество, грубый смех и плоские шутки ганноверских офицеров, наводнявших пляж. Когда жара несколько спадала, Гарри шел на ту сторону острова, где ютились рыбаки. Он охотно беседовал с ними, вслушиваясь в их фризский говор, садился в лодку и вместе с рыбаком выплывал в открытое море. Хлесткая волна подбрасывала лодку, но гребец ловко справлялся с веслами и уверенно вел свой просмоленный челн вперед. Гейне подружился с одним из рыбаков, молодым парнем, красивым и крепким, пропитанным запахом рыбы и соли. Этот парень успел уже побывать на английском торговом судне во Франции и Дании, Испании и Португалии. Но отец моряка умер, и он вернулся на родной остров, чтобы никогда не покидать его. Парень был молчалив, но Гейне сумел найти в нем поэтический проблеск. Среди островитян-фризов сохранилось много старинных песен, легенд и сказаний. Эти люди были полны суеверия; они думали, что злые ведьмы насылают бури на корабли, а добрый дух — «хлопотун», защитник невинных душ матросов и пассажиров — старается их спасти от гибели. Вера в «хлопотуна» была так сильна, что еще лет сто назад на кораблях во время ужина матросы ставили для него лишний прибор и клали лучшие куски на его тарелку.

Гейне запоминал морские сказки, услышанные от рыбаков, и, гуляя по берегу, думал о великой истории человечества, связанной с морем. На берегах южных морей родились мифы о прекрасных греческих богах: о могучем царе богов и людей Зевсе, его жене Гере, дочери Афродите, вышедшей из пены морской на острове Кипре, о морском боге Посейдоне, морской богине Фетиде, родившей великого смертного героя Ахилла, о многих других богах, рожденных эллинской народной фантазией. По морским волнам неслись корабли греческих воинов, осаждавших Трою, и суда крестоносцев, завоевателей древнего Иерусалима.

Образы античного мира, средневековья, нового времени возникали перед поэтом, когда он бродил по морскому берегу или сидел на прибрежном песке, вслушиваясь в многоголосую музыку водной стихии. И ему казалось, что вот-вот из пучины вынырнет грозный морской бог с трезубцем или, резвясь, поплывут по волнам веселые нимфы, или вдруг на горизонте покажется страшное видение — таинственный корабль Летучего Голландца с распущенными парусами, обреченного вечно странствовать по морям. При встрече с другими кораблями оттуда пытаются передать пакет с почтой, но этих писем нельзя доставить, потому что они адресованы давно умершим людям — ведь Летучий Голландец и его экипаж давно потеряли счет времени.

Мысли и образы, рожденные Северным морем, воплощались в стихах, написанных в новой для Гейне манере. Переливчатые голоса моря, то бурного, то меланхолически-спокойного, не вмещались в обычные размеры и ритмы. Это были вольные стихи, подчиненные особой, внутренней гармонии слова. Плывя в челноке вокруг острова или лежа на палубе кораблика лицом кверху, Гейне как бы впитывал в себя звуки моря и краски солнечного заката.