Эффект серфинга - Юрий Тупицын

Шли годы, прошло целое десятилетие, потянулось второе, а громы и молнии любовных страстей и неурядиц по-прежнему почтительно обходили Лобовых стороной. Искушённые в коллизиях и тонкостях любви скептики примолкли. Если они и говорили, то теперь уже о том, что нет правил без исключений, а любовь мужчины и женщины — это как раз та самая область человеческих отношений, где правило запросто становилось исключением, а исключение — правилом. А тревога за Лобовых у Всеволода, это ему и самому было любопытно, тревога полудружеская, полуадминистративная, — не проходила. На собственной шкуре он не раз испытал, какой капризной и коварной в своём непостоянстве может быть, казалось бы, самая верная и беззаветная любовь, с какой пугающей лёгкостью она рассыпается порой от лукавого взгляда со стороны или многообещающей улыбки. Теперь, чувствуя себя в душе куда опытнее и старше супружеской пары Лобовых, Всеволод беспокоился не только за Ивана, но и за Лену. Лобов стал знаменитостью, был у всех на виду. Лена же скромно держалась в тени его славы. И хотя Иван, казалось бы, вовсе не замечал этой славы, Онегину становилось не по себе, когда он пытался представить себе положение Лены, если её немногословный супруг вдруг захмелеет от страсти, оправдывая грустную пословицу: седина — в бороду, бес — в ребро. В конце концов Всеволод решил легонько коснуться этих вечных проблем в разговоре с Алексеем Крониным, рассудительности которого он доверял и который конечно же лучше его самого знал глубины отношений Ивана и Лены. Алексей, по-своему обычаю, сначала отшутился и, посмеиваясь, перевёл разговор в русло взаимоисключающих друг друга исторических примеров. Но когда Снегин этого лёгкого тона не принял, посерьёзнел и сказал, что если уж говорить начистоту, то и его порою беспокоят супруги Лобовы. Но вовсе не из-за капризов и прихотей её благородия любви! От её вмешательства со стороны у Лобовых есть двусторонняя гарантия. «Как-то, размышляя о том, чего бы можно пожелать этой влюблённой паре, — без обычного юмора, хмуро сказал Кронин, — я вдруг испугался. Испугался потому, что ничего лучшего, кроме апофеоза некоторых арабских сказок, так и не придумал. Помнишь? Они жили счастливо и умерли в один день! Мне стало страшно, когда я представил, что будет с Леной, если случай, а в дальнем космофлоте от него никто не гарантирован, сожрёт жизнь Ивана. И что будет с Иваном, если такое случится с Леной!»

И вот такое случилось! Случилось в самом подлом варианте, не оставив ни на Земле, ни в космосе даже могилы Лены Зим. Когда Всеволод по своим служебным каналам узнал об активном интересе экипажа «Торнадо» и самого Лобова к Даль-Гею, то сначала он просто обрадовался и облегчённо вздохнул. А вот потом, уже задним числом немножко, сердцем своим, огорчился, хотя и понимал разумом, что это глупое, сентиментальное огорчение. Обрадовался он тому, как быстро Лобов оправился от обрушившегося на него несчастья и без промедления, вместе с Климом и Алексеем, подключился к изучению ситуации в Даль-Гее и тренировкам в различных видах боевых искусств. Огорчился он по той же самой причине! Огорчился тому, как быстро Иван сумел забыть о Лене и войти в целенаправленное русло оперативной подготовки. Всеволод отлично понимал, что такой волевой командир, как Иван Лобов, просто не мог позволить себе раскиснуть, предаваться отчаянию и лить пустые слезы. Только дело, рискованное, отчаянное в перспективе дело, можно было противопоставить личному горю! Столкнувшись с бедой, Иван нашёл единственное разумное решение, можно было только позавидовать его самообладанию, умению во имя дела стряхнуть с себя все личное — радость или горе, несущественно. И все-таки, каким-то краешком своего сердца, Снегин огорчился! Конечно, если бы Иван, получив известие о гибели Лены, забросил все дела, покинул друзей и, предавшись отчаянию, забился в какой-нибудь глухой заповедник, Всеволод не вздохнул бы с облегчением. Напротив, расстроился и сделал бы все возможное, чтобы вывести Ивана из депрессии и приохотить к делу. Непременно расстроился! Но не огорчился сердцем, как это случилось теперь. Не думая об этом сознательно, Всеволод, оказывается, все-таки считал, что любовь Ивана к Лене Зим заслуживает большего, чем простое горе, умело сокрытое в недрах профессионального самообладания. Понимая разумом, что это глупо, Всеволод, тем не менее, никак не мог отделаться от мысли, нет-нет да и приходившей ему в голову, мысли о том, что Иван, пусть сам того не понимая, пусть самую чуточку, но все-таки изменил своей любви. Нарушил верность Лене! Собственно, именно поэтому, а не по какой-то другой причине, Снегин растерялся, когда Иван спокойно сказал, что не собирается лететь на Далию вместе с Климом и Алексеем и что у него есть какие-то другие, свои дела. Снегин и удивился, потому что никогда не представлял себе даже в мыслях экипаж «Торнадо» разрозненным, и обрадовался. Обрадовался разумом, а сердцем, точно так же, как в своё время, огорчился. И понял, что Иван на что-то ещё надеется. Что-то придумал!

— Иван! — окликнул Снегин задумавшегося товарища.

Лобов не сразу сбросил своё тяжёлое раздумье.

— Да?

— Поговорим откровенно. Ты на что-то надеешься? Прости, я говорю о Лене.

— Конечно. Иначе бы я не сидел здесь, рядом с тобой.

Взгляд Ивана был спокоен и упрям, лишь в самой глубине его читалось уже отстоявшееся, злое горе. Что-то Иван придумал!

— Ты надеешься, но на что? — вслух спросил Всеволод.

— На то, что Лена жива.

Снегин не сдержал удивлённого движения, помолчал, обдумывая услышанное, и довольно сухо спросил:

— Стоит ли строить несбыточные надежды? По-моему, ты выше этого.

— Это маленькая надежда. Очень маленькая, Всеволод! Но вполне реальная. Я не только вычислил её, но и проиграл на тренажёре.

Присматриваясь к Лобову, Снегин покачал головой:

— Побей меня Бог, если я догадываюсь, что ты имеешь в виду.

— Эффект сёрфинга, — коротко пояснил Иван.

Снегин сразу понял, что он имеет в виду, восхитившись его идеей, и тут же усомнившись в её практической ценности. Гравитационные волны, образующиеся при вспышках новых и сверхновых звёзд и некоторых галактических процессах, распространяются в подпространственных каналах, как в волноводах, с умопомрачительной быстротой, пропорциональной кубу скорости света. Собственно говоря, подпространственные каналы представляют собой своеобразные локальные трещины в обычном пространстве, образованные ударами гравитационных сил. Каждый такой канал — это как бы застывший, окаменевший до следующего гравитоудара след слабо ветвящейся молнии, рассекающий тело трехмерного пространства в четвёртом измерении. Подпространственные каналы с одной стороны поглощают энергию гравитационных взрывов, демпфируя их воздействие на трехмерный мир, а с другой стороны меняют свою конфигурацию под действием бегущего с колоссальной скоростью гравитоудара, схлопывая некоторые старые свои ветви и образуя новые. В результате такого схлопывания «Денебола» и потерпела катастрофу. Что касается шлюпа, на котором находились лоцман Сладки и Лена, то специалисты считали, что он попал под прямой удар фронта гравитационной волны, которая смяла, разжевала его в молекулярную пыль и унесла за десятки световых лет от места катастрофы. Теоретические расчёты показывали, однако, что такой исход не фатален. Если корабль имеет попутный гиперсветовой ход и если фронт догоняющей его гравитационной волны ложится на него под углом, то он может оседлать её гребень и помчаться далее вместе с ним, подобно тому, как доска опытного серфингиста скользит вместе с гребнем океанской волны в полосе прибоя. И когда постепенно теряющая энергию и скорость гравитационная волна наконец рассыплется, серфингирующий корабль съезжает с неё на песок обычного пространства выходит на свой ход, в мгновенье ока оказавшись на расстоянии в десятки световых лет от места гравитационного удара. И чем сильнее этот удар, ломающий гиперсветовые корабли и самое пространство своим фронтом, тем дальше он может забросить на гребне своей волны умело серфингирующий корабль.