Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном - Гастон Леру

– По-видимому, нужно признать, – сменил я тему, – что мадемуазель Стейнджерсон и преступник поддерживают между собой связь, по крайней мере письменную.

– Признайте, друг мой, признайте. Это вам ничем не грозит. Я же рассказал вам о письме на столе у мадемуазель Стейнджерсон – письме, оставленном убийцей в ночь происшествия в таинственном коридоре и исчезнувшем… в кармане мадемуазель Стейнджерсон. Кто поручится, что убийца не требовал в этом письме очередного свидания и что после отъезда господина Дарзака он не даст ей знать, что свидание состоится нынешней ночью?

Мой друг молча ухмыльнулся; порою я спрашиваю себя: не дурачит ли он меня?

Дверь трактира отворилась. Рультабийль вскочил столь стремительно, словно получил на стуле удар током.

– Господин Артур Ранс! – вскричал он.

Артур Ранс флегматично с нами поздоровался.

Глава 20

Поступок мадемуазель Стейнджерсон

– Вы не узнаете меня, сударь? – спросил Рультабийль у американского джентльмена.

– Прекрасно узнаю, – ответил Артур Ранс. – Вы парнишка из буфета. – (При слове «парнишка» Рультабийль побагровел.) – Я спустился из своей комнаты, чтобы пожать вам руку. Вы очень веселый парнишка.

Американец протянул руку, Рультабийль повеселел, с улыбкой ее пожал и, представив меня Артуру Рансу, предложил ему разделить с нами завтрак.

– Нет, благодарю вас. Я завтракаю с господином Стейнджерсоном.

По-французски Артур Ранс говорил прекрасно, почти без акцента.

– Я полагал, сударь, что больше не буду иметь удовольствия вас видеть. Разве вы не собирались уехать из нашей страны на следующий день или через день после приема в Елисейском дворце?

Мы с Рультабийлем, с виду небрежно ведя этот ничего не значащий разговор, на самом деле насторожились. Багровое бритое лицо, набрякшие веки, нервные подергивания – все выдавало в американце пьяницу. И этот унылый тип – сотрапезник господина Стейнджерсона? Как случилось, что он близок с прославленным профессором?

Несколько дней спустя я узнал об этом от Фредерика Ларсана, который, как и мы, был удивлен и озадачен присутствием американца в замке и навел необходимые справки. Господин Ранс пристрастился к спиртному пятнадцать лет назад, то есть после отъезда профессора с дочерью из Филадельфии. Живя в Америке, Стейнджерсоны стали бывать у Артура Ранса, одного из виднейших френологов{26} Нового Света. Благодаря своим новым замысловатым экспериментам он сделал огромный шаг вперед в науке Галля и Лафатера{27}. И наконец, за Рансом числилась еще одна услуга, оказанная им мадемуазель Стейнджерсон и объясняющая радушие, с которым он был принят в Гландье: однажды он с риском для жизни остановил экипаж девушки, когда лошади понесли. Возможно, после этого случая между нею и Артуром Рансом завязалась недолгая дружба, однако ничто не дает оснований предполагать любовную связь.

Где Фредерик Ларсан мог получить эти сведения? Мне он этого не сказал, хотя в точности их был почти уверен.

Если бы к тому часу, когда Артур Ранс присоединился к нам в «Донжоне», мы знали эти подробности, то, возможно, не так удивлялись бы его присутствию в замке, но и тогда бы они усугубили наш интерес к этому новому действующему лицу. На вид американцу было лет сорок пять. На вопрос Рультабийля он ответил вполне естественно:

– Узнав о покушении, я отложил отъезд в Америку, так как хотел убедиться, что мадемуазель Стейнджерсон жива. Пока она вполне не оправится, я не уеду.

После этого Артур Ранс взял нить разговора в свои руки и, пропуская мимо ушей некоторые вопросы Рультабийля, стал по собственной воле делиться с нами своими соображениями по поводу случившегося, соображениями, не очень-то отличавшимися от мнения Фредерика Ларсана: американец тоже полагал, что в деле замешан Робер Дарзак. Он не сказал об этом прямо, но не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, куда он клонит. Он заявил, что ценит усилия, прилагаемые юным Рультабийлем, чтобы распутать клубок, в который сплелась драма Желтой комнаты. Он сообщил, что господин Стейнджерсон поведал ему о событиях, происшедших в таинственном коридоре. Слушая Артура Ранса, нетрудно было догадаться, что он обвиняет во всем Робера Дарзака. Он неоднократно повторил, что, к сожалению, господин Дарзак всякий раз отсутствует в замке, когда там происходят столь загадочные события; нам было ясно, что он хотел этим сказать. Наконец он заявил, что господин Дарзак поступил весьма удачно и разумно, пригласив в замок господина Жозефа Рультабийля, который рано или поздно обязательно разоблачит преступника. Произнеся последнюю фразу с нескрываемой иронией, он встал, откланялся и ушел.

Глядя вслед ему в окно, Рультабийль пробормотал:

– Занятный субъект!

– Как вы думаете, он проведет эту ночь в Гландье? – спросил я.

К моему изумлению, юный репортер ответил, что ему это безразлично.

Теперь о том, что мы делали после полудня. Будет вполне достаточно, если я скажу, что мы пошли прогуляться в лес и Рультабийль сводил меня к гроту Святой Женевьевы, причем все время говорил о чем угодно, только не о том, что его заботило. Наконец настал вечер. Я был удивлен: репортер не принимал никаких ожидаемых мною мер. Я сказал ему об этом, когда мы вечером сидели у него в комнате. Он ответил, что все меры уже приняты и на этот раз убийце не уйти. Когда я выразил по этому поводу некоторые сомнения и, напомнив об исчезновении человека из коридора, намекнул, что такое может повториться, он ответил, что надеется именно на это и большего не желает. Я не настаивал, по опыту зная, насколько в таких случаях тщетна и неуместна настойчивость. Рультабийль заявил, что с самого утра тщанием его собственным и привратников за замком ведется наблюдение, так что незамеченным проникнуть туда никто не может, а раз никто чужой не появится, то за своих он спокоен.

Часы, которые репортер вытащил из кармана, показывали половину седьмого; он встал, сделал знак следовать за ним и без каких бы то ни было предосторожностей, не пытаясь ступать потише и не потребовав того же от меня, двинулся по коридору. Дойдя до поворота, мы свернули в главный коридор, пересекли лестничную площадку и пошли дальше по коридору левого крыла, мимо комнат профессора Стейнджерсона. В конце этого коридора, немного не доходя до донжона, располагалась небольшая комнатка, занимаемая Артуром Рансом. Мы знали об этом, так как утром видели американца в окне этой комнаты, выходящем во двор. Дверь ее находилась в торце коридора. Короче, дверь эта помещалась как раз напротив западного окна правого крыла, у которого в свое время Рультабийль поставил папашу Жака. Выходя из комнаты, можно было увидеть целую анфиладу – коридор левого крыла, лестничную площадку и коридор правого крыла, – кроме, разумеется, бокового коридора.

– Этот боковой коридор, – сказал Рультабийль, – я оставил про запас. Когда я вас попрошу, вы займете место здесь.

С этими словами он ввел меня в маленькую треугольную комнатенку без окон, отгороженную от коридора и расположенную наискосок от комнаты Артура Ранса. Из этого закоулка я мог видеть все, что происходит в коридоре, не хуже, чем если бы стоял у дверей комнаты американца, да и за его дверью я тоже мог наблюдать. Дверь моего наблюдательного пункта была застеклена, но даже когда в коридоре горели все лампы, в комнатке было темно. Лучшего места для шпиона нельзя было и желать. А в каком качестве я здесь находился, как не шпиона, обыкновенного полицейского? Мне, разумеется, это претило, да и шло вразрез с моим профессиональным достоинством. Видел бы меня старшина адвокатского сословия! Как расценили бы мои действия во Дворце правосудия? Что сказал бы Совет адвокатов? Рультабийль не подозревал, что мне могло прийти в голову отказать ему в его просьбе, да я, собственно, и не отказывал: во-первых, боялся предстать в его глазах трусом; во-вторых, я решил, что всегда могу утверждать, что мне дозволено искать правду, как любому человеку; наконец, потому, что идти на попятный уже было поздно. Разве раньше у меня не возникало подобных сомнений? А почему не возникало? Потому что мое любопытство пересиливало все. К тому же мне хотелось внести свой вклад в спасение жизни женщины, и никакие профессиональные уставы не могли воспрепятствовать столь благородному движению души.

Мы двинулись назад по коридору. Когда поравнялись с комнатами мадемуазель Стейнджерсон, дверь гостиной приоткрылась – ее толкнул дворецкий, накрывавший на стол, так как уже три дня господин Стейнджерсон обедал вместе с дочерью в гостиной второго этажа. Мы отчетливо увидели, как мадемуазель Стейнджерсон, пользуясь отсутствием прислуги, а также тем, что ее отец наклонился,