До ее встречи со мной - Джулиан Патрик Барнс

Элис сочла их вполне здравыми: как большинство детей, она относилась к Природе с чувствами идеалистическими и сентиментальными, считая, что это нечто совсем иное, нежели Человек. Грэм в кои-то веки переиграл Барбару при помощи этой якобы принципиальной позиции.

Вместо этого он водил Элис в чайные комнаты, в музеи и один раз – это был неудачный опыт – в придорожное кафе. Он не учел, как она, с ее брезгливостью, воспримет вид самой разнообразной еды, демократически выставленной вдоль прилавка. Вид пирога с мясом и почками в четыре часа дня полностью уничтожил все шансы на спокойное чаепитие.

В хорошие дни они гуляли в парках и изучали витрины закрытых магазинов. Когда шел дождь, они иногда просто сидели в машине и разговаривали.

– Почему ты ушел от мамы?

Она спросила об этом впервые, и он не знал, что сказать. Вместо этого он повернул ключ зажигания на пол-оборота, чтобы включилась электрика, и один раз прошелся дворниками по лобовому стеклу. Размытость, преграждавшая обзор, отступила, и они увидели влажный парк и группу парней, которые решили сыграть в футбол. Несколько секунд спустя дождь снова размыл контуры игроков в туманные цветные пятна. Грэм внезапно почувствовал полную растерянность. Почему нет справочников, где бы объяснялось, что нужно сказать? Почему нет потребительских отчетов о распавшихся браках?

– Потому что мы с мамой не были счастливы друг с другом. Мы… плохо ладили.

– Ты же говорил, что любишь маму.

– Да, это правда. Но оно как-то прекратилось.

– Ты не говорил, что оно прекратилось. Ты мне говорил, что любишь маму, прямо до тех пор, когда ты ушел.

– Ну, я не хотел… тебя расстраивать. У тебя были экзамены и все такое. – Какое такое? Месячные?

– Я думала, ты бросил маму из-за… из-за нее.

«Нее» звучало нейтрально, без нажима. Грэм знал, что его дочь в курсе, как зовут Энн.

– Это правда.

– То есть ты не бросил маму, потому что вы плохо ладили. Ты бросил ее из-за нее. – На этот раз ударно, не нейтрально.

– Да; нет; некоторым образом. Мы с мамой не ладили задолго до того, как я ушел.

– Карен говорит, что ты сбежал из-за кризиса среднего возраста, что хотел выбросить маму на помойку и сменить ее на кого-нибудь помоложе.

– Нет, это неправда. – Что еще за Карен?

Наступила тишина. Он надеялся, что этот разговор окончен. Он потрогал ключ зажигания, но не повернул его.

– Папа, а это… – (Боковым зрением он видел, что она хмурится.) – Это была большая любовь? – Она произнесла это неуверенно, как будто впервые употребила причудливое иностранное выражение.

Нельзя сказать, что не понимаешь вопроса. Нельзя сказать, что это не настоящий вопрос. Есть только две клетки для ответа, и в одной из них надо немедленно поставить галочку.

– Да, пожалуй, можно и так сказать.

Он произнес это – не зная, что это значит, не зная, как его ответ повлияет на Элис, – и ему стало грустнее, чем если бы он повел дочку в зоопарк.

* * *

Во-первых, думал Грэм. Почему существует ревность – не только у него, много у кого? Почему она начинается? Она как-то связана с любовью, но этот союз нельзя рассчитать, нельзя до конца понять. Почему она вдруг завелась у него в голове, как система предупреждения о сближении с землей в самолете – шесть с половиной секунд, совершить маневр отклонения немедленно. Так Грэму иногда казалось при взгляде изнутри собственного черепа. Почему оно обрушилось именно на него? Какая-то случайная химия? Все было предопределено еще при рождении? Может быть, ревность выдавали вкупе с большой задницей и плохим зрением (Грэм страдал и от того, и от другого)? Если так, может быть, со временем она проходит; может быть, химиката ревности в этой кювете хватает только на несколько лет? Возможно – но Грэм в этом сомневался: от большой задницы он страдал уже много лет и никакого облегчения не предвиделось.

Во-вторых. Если уж по какой-то причине ревность должна существовать, почему она работает ретроспективно? Почему это, судя по всему, единственная сильная эмоция подобного действия? Другие чувства так себя не вели. Когда он смотрел на детские и юношеские фотографии Энн, он испытывал смутное томление – как жаль, что меня рядом не было; и когда она рассказывала ему про какое-нибудь детское наказание, которому ее несправедливо подвергли, в нем начинало клокотать желание защитить ее. Но это были отдаленные эмоции, воспринимаемые сквозь пелену; они легко возникали и легко успокаивались – просто за счет того, что длилось настоящее, не имеющее к прошлому почти никакого отношения. А эта ревность возникала рывками, внезапными нутряными вспышками, которые выбивали дыхание; источник был очевиден, лекарство неизвестно. Почему прошлое может сводить с ума?

Только одна параллель приходила ему в голову. Некоторые из его студентов – не многие, не большинство, а примерно по одному в год – бурно возбуждались из-за прошлого. Налицо был и текущий случай, этот рыжий паренек, Маккто-то (господи, теперь целый год уходит на то, чтобы выучить их всех по фамилии, а потом ты их больше не видишь – и зачем стараться?), которого отчаянно раздражала неспособность добра (в его представлении) победить зло в ходе истории. Почему x не победил? Почему z свергнул у? Он видел перед собой недоуменное, злое лицо Маккого-то, который пялился на него во время занятий и хотел услышать, что История или по крайней мере историки все неправильно понимают; что x на самом деле спрятался и через много лет появился в роли n, и так далее. Обычно Грэм приписывал такие реакции – чему? – ну, незрелости или, конкретнее, какой-нибудь отдельной причине вроде религиозного воспитания. Но теперь он не был в этом так уверен. Возмущение прошлым у Маккого-то включало в себя сложные эмоции, связанные с калейдоскопом людей и событий. Может быть, его одолевало ретроспективное чувство справедливости.

В-третьих. Почему ретроспективная ревность существует сейчас, в последней четверти двадцатого столетия? Грэм же не просто так был историком. Явления отмирали; ненависть между нациями и континентами утихомиривалась; цивилизация действительно становилась более цивильной; Грэм был уверен, что отрицать это невозможно. Постепенно – он не сомневался в этом – мир спокойно превратится в гигантское государство всеобщего благоденствия, главным смыслом которого станет спортивная, культурная и сексуальная интеграция, а общепризнанной международной валютой будет видео- и аудиоаппаратура высшего качества. Без землетрясений и извержений не обойдется, но даже мстительная природа будет рано или поздно обуздана.

Так почему же эта ревность тут ошивается – нежеланная, презираемая, которой только и нужно, что тебя оприходовать? Как среднее