Плотина - Иван Виноградов

— Я как-то шел весь день — и все время он был, — отвечал Юра. — Если не рядом с тропой, то в овражке… Где-то есть родник, наверно.

— Вы говорите — целый день. А когда же домой вернулись? — спросила Наташа.

— Ночью.

— И не страшно было?

— Тут есть один секрет, в этих логах: очень трудно повернуть обратно. Хочется идти, идти, смотреть… Даже не поймешь, в чем дело.

— Кажется, и я начинаю это ощущать, — проговорила Наташа, промолчав добрые две-три минуты, словно бы проверяя в это время правильность Юриных слов.

А ручей, пока говорили о нем, успел раздвоиться: один бежал теперь по правой стороне тропы, другой — по левой. Прошли еще немного — и целых три образовалось: два по бокам, один — по самой середине размытой, труднопроходимой каменистой ложбинке. Задуматься, так один этот ручей — целая экологическая система. Где он пробежал — там свежесть, прохлада, травы и песня… А может, и все эти лога, распадки — тоже работа ручьев? В таком случае хорошими они были творцами, продуманно и красиво разместили здешние сопки, проложили пути между ними. Сколько ни шагай, сопки не заступят тебе дороги. Впереди может возникнуть, после очередного поворота, какая-нибудь широкая гора, заслоняющая весь видимый горизонт и словно бы преграждающая себе дорогу, но приблизишься к ней и увидишь, что можно обойти ее, и там опять откроются перед тобой новые распадки, новые пути, новая бесконечность.

Появились противные маленькие мухи. Привяжется — и толчется перед глазами, как будто на невидимой резиновой паутинке подвешенная, и сколько ни отгоняй ее — она все тут. Не иначе, хочет войти в контакт с человеком.

Чтобы избавиться от этих мошек, надо подняться повыше. И как раз неподалеку начиналась, ответвляясь от нижней, верхняя — заветная Юрина тропка. То есть ее знали и другие — иначе она не стала бы тропой! — но знали только немногие любители дальних походов, и Юра привык считать ее своей. Не очень заметная, местами и совсем пропадающая в траве, она поднималась здесь на гребень невысокого длинного хребта, и по ней можно было идти далеко-далеко. И чего только не встретишь на этом долгом красивом пути! Привольные духмяные полянки и резкие, неожиданные «прорастания» голых скал (как на красноярских «Столбах»), небольшие семейства старых патриархов тайги — кедров и заросли низкорослого шиповника, а потом будет еще и такое возвышение, с которого, оглянувшись назад, можно увидеть Реку, спокойную и тихую, словно бы приостановившуюся в своем движении. Так она выглядит, так она сообщает о себе издали. Поработала, мол, на славу — вон какой коридорище в горах проточила! — а теперь и отдохнуть не грех. Вот и улеглась она в своем привольном ложе и только чуть светится под голубым небом, чуть взблескивает под солнцем своей богатырской кольчугой…

Но это еще впереди. А пока что Юра показал Наташе «свою» тропу, и девушка вдруг сорвалась с места и побежала по склону хребта, по высокой траве, размахивая своей корзинкой, вверх. За нею и Юра. Он мог бы легко догнать ее, но не спешил. Он был все же старшим и «хозяином» здесь. Он обрадовался, что Наташа наконец-то почувствовала себя свободно, — и пусть порезвится! Пусть думает, что он не мог догнать ее. Пусть почувствует себя победительницей.

Так они взбежали одним махом наверх, на привольный гребень хребта. Запыхались. Посмотрели друг на друга. И начали смеяться. Просто так. От хорошего, веселого настроения. От легкого движения молодой крови. Оттого, что здесь так красиво и что впереди еще много непройденного.

Словно бы завершая эту свою радость, они поцеловались. Юра увидел совсем близко глаза Наташи. В них были восторг, недоумение и отвага.

— Но ты… не плохой, Юра? — все же спросила, мягко отстраняясь, Наташа.

— Я совсем-совсем хороший, — отвечал Юра.

И снова им было весело. Наташа закружилась, размахивая корзинкой, и вдруг бросила ее вниз по склону.

— Не хочу быть сборщицей ягод, хочу быть вольною птицей!

И они пошли, полетели, не отрываясь от земли, дальше.

После быстрого подъема и неожиданного поцелуя они еще как следует не отдышались и теперь жадно вдыхали здешний легкий и душистый, от разогретого разнотравья, воздух, смотрели то на синие сопки, толпившиеся вдалеке, то себе под ноги, где столько росло красоты земной! То тут, то там, одиноко возвышаясь над травами, желтели и розовели крупные горные лилии, целыми колониями и в одиночку стояли свежие сиреневые ромашки, в изобилии рос несеяный клевер и стелилась рядом с ним вика, попадались очень рослые одуванчики и радовали глаз маленькие полевые гвоздики — от розоватого до черно-вишневого цвета. Идешь, идешь — и вдруг блеснет из травы этакий пятиглазый светлячок, блеснет и приманит к себе, и захочется тебе сорвать его — именно за то, что так красив. Но воздержись, человек! У цветка ведь такой же, как у тебя самого, цикл жизни: весна — лето — осень — зима. Дай же ему прожить всю его жизнь до конца, до зимнего холодного засыпания. Нагнись к нему и посмотри, как чудесно подобраны в этом малом творении цвет и форма, как сочетаются свежесть и глубина тона, как хорош контраст основному, царящему здесь зеленому фону! Тут и смелость, и трогательность, красота и беззащитность. Пять алых лепестков — как пять живых континентов… Нагнись, поклонись этой красоте — и шествуй дальше, могущественный и умный! Шагай в открытую перед тобой бесконечность — и радуйся ей. Бесконечность и малый цветок — в извечном родстве между собой. И как хорошо, что в мире есть и то, и другое! Иначе пришлось бы все создавать самому человеку. Не стал бы человек прозябать без цветов — и не смирился бы с отсутствием бесконечности. Пришлось бы создавать и бесконечность, ибо всякий раз, наткнувшись на какую-то стенку, человек стал бы пробивать ее, чтобы посмотреть, что там за нею. Сколько длительных лишних трудов!.. Наверное, так же трудно создать заново и цветок. Сохранить-то легче…

— Теперь я понимаю, почему мой брат влюбился в эти места и меня позвал, — говорила на ходу Наташа, все стараясь опередить Юру, идти впереди него.

— Мы тут все влюбленные, — не пожелал Юра быть хуже Варламова.

— Бывает, что и безжалостно любите, — заметила Наташа.

— А что создаем-то здесь!

— Я слышала, что искусственные моря на Волге покрываются ряской. Вот что вы создаете!

— Наша Река не зацветет — слишком быстрая. Да и холодная. А когда наберем водохранилище, еще холоднее станет.

— Говорят, что это тоже плохо.

— Да, купаться в ней не придется.

— А тем, кто в ней живет, — как придется?

— Рыбы — холоднокровные, им не страшно.

— Там есть и другие обитатели…

«Да ты у меня серьезная!» — подумал Юра, внимательно посмотрев на Наташу.

— Так хочется, чтобы нигде ничего не ухудшалось! — в ответ на его взгляд проговорила Наташа. — Нигде-нигде, ни у кого, ни у кого.

То смешливая, то серьезная, Наташа все больше нравилась Юре. Ему хорошо было, когда он шел рядом с нею, он любовался, глядя на нее издали, а Наташа явно наслаждалась привольем и свободой, ни минуты не оставаясь на одном месте. То она бежала к старику кедру, то наклонялась над каким-то новым цветком, то пыталась поймать бабочку… Так они подошли к той возвышенности, к той горбинке на спине хребта, с которой, если оглянуться назад, можно увидеть и ленту Реки и несколько домов поселка. С краю этого возвышения торчала «проросшая» из земли голая скала «Дикая Бара» — так прозвали ее туристы. Она и в самом деле немного напоминала женщину с распущенными волосами. Угадывались плечи и грудь, а дальше был крутой обрыв к говорливому ручью.

Как только Юра помог разглядеть Наташе очертания «Дикой Бары», девушка помчалась к скале, чтобы взобраться на нее.

— Наташа, стой! — попытался Юра задержать ее, вспомнив об опасном и малозаметном из-за кустов обрыве; только в прошлом году с него упала молоденькая больничная медсестра.

— А я хочу! — закапризничала Наташа, уже пробираясь к «прическе» этого прихотливого изваяния природы.

— Наташа, если ты не остановишься, мы больше никогда…

— Никогда-никогда? — поддразнила его Наташа, и не думая останавливаться.

— Ну тогда подожди меня, мы вместе…

— А я хочу быть первопроходцем!

Затевать игру с нею, пытаться догонять — означало бы подтолкнуть ее к коварному обрыву. И Юра остановился.

— Я ухожу обратно!

Он действительно повернулся и сделал несколько шагов, как вдруг услышал укоризненный и просящий голос со скалы:

— Юра-а! Ну почему ты такой?

— Потому что в тайге должна быть дисциплина, — остановился он.

— На стройке дисциплина, в тайге дисциплина, в семье — порядок… Мы что, уже не пойдем дальше?

— Пойдем, если ты будешь слушаться.

Ей очень не хотелось покориться, но все же она начала спускаться со скалы на зеленую полянку.