Однажды навсегда - Валентин Афонин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поднял руку и осторожно потрогал слегка вьющийся локон у нее на виске — завлекалка, ага… — коснулся прозрачного ушка, зарываясь пальцами в глубь волос на затылке, и — тут что-то и у меня в глазах защипало, затуманилось — я зажмурился, утопая ресницами в слезах, и, как слепой, чувствуя встречное движение, потянул ее голову к себе на грудь, обнимая сердцем и притираясь щекой и губами, вдыхая, вбирая в себя волшебный аромат ее мягких шелковистых волос.
Да неужели же и вправду могло не быть всего этого?
Неужели я мог никогда не встретить ее, вот такую, родную и единственную, во веки веков?
И как же она-то отважилась так рисковать, убегая, бросая меня, при такой случайности — нет, уникальности — всего, что у нас с ней было и что есть?
Я, конечно, давно простил ей, чего уж, свои — сочтемся.
Но и не попенять лишний раз — с долей шутки, с долей всамделишной досады, чтобы она знала, каково мне было без нее, — не смог.
Растягивая в улыбке соленые губы, проговорил непослушным, срывающимся голосом:
— Дуреха…
— Сам ты… — отозвалась она, тоже ревя белугой, — дурех…
— Ну ладно, ладно, — тут же смягчился я, успокаиваясь и шмыгая носом. — Как звать-то тебя?
— Так и не знаешь? — удивленно засмеялась, плача.
— Ну откуда?! — снова возмутился я, глотая мгновенно набухший в горле комок — обидчивый стал, куда там!
— Аня… — просто, с улыбкой сказала она.
— «Аня», — проворчал я, все еще будто недовольный чем-то, а на самом деле с интересом обдумывая неожиданное для меня ее имя. — Анюта, что ли?
— Да, Анна, Анюта…
— Ну Нюрка по-русски, да?..
— Можно и Нюрка, как хочешь…
— Ага… — Я повеселел. — Значит, и Нюрка можно, и Нюрочка? А можно и Дурочка, да?..
— Что-что-что-что-что-о?..
— Э-э, да ты еще и глухая?!
А поздно вечером мы шли обнявшись по переулку близ Таганки, говорили о том о сем и ни о чем, и я, между прочим, вспомнил и сдуру, смеясь, пересказал ей изречение отца: «Если бы Шекспир не убил Ромео и Джульетту…» — и так далее.
Я хотел представить это как забавный парадокс, теоретический, искусствоведческий выверт.
Но ее вдруг так сильно поразила эта фраза, что она остановилась:
— Как ты сказал?.. Если бы Шекспир не убил… умерла бы любовь?..
Удивляясь ее серьезу и даже какому-то испугу, я беспечно кивнул:
— Ну да…
Она задумалась, медленно двинулась дальше.
— Нет… Не может быть…
Я шел рядом, правой рукой обнимая ее за тоненькую талию, и с тайным наслаждением глядел сверху-сбоку на прелестный профиль.
— Нет, нет, не может быть, — повторила она, качая головой. И вдруг посмотрела на меня и опять остановилась, настороженно заглядывая снизу в мои глаза. — Чему ты улыбаешься? Думаешь, он прав?
Господи, да мне и дела не было до этих дурацких теорий! Я сам не знал, зачем это вспомнил, и вовсе не думал примерять к себе или к нам. Когда она со мной, я абсолютно спокоен и за себя, и за нее, а чисто житейские проблемы — пустяки! дело житейское!
— Не знаю, — сказал я, уже открыто любуясь ее умными черными смородинками. «Суха теория, мой друг, но вечно зеленеет древо жизни». — И потянулся к ней с поцелуем.
Она слегка отклонилась, руками сдерживая меня:
— Нет, подожди, мне это очень важно. Ты что думаешь?
— Я?.. — Ну разумеется, я не собирался посвящать ее в свои личные думы — уж как-нибудь сам расправлюсь с ними. — Я ду-умаю… — И чуть было не брякнул ради демократии: мол, всякое бывает, нам-то что? Но вовремя смикитил: — Я думаю вот что: не может ентого быть ни в коем разе.
— Правда!.. — улыбнулась. — Ты, правда, так думаешь?..
Мой ответ, видать, серьезно обнадежил и обрадовал ее (вот уж истинно: «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!»), и я, довольный, снова потянулся к ней губами.
Она послушно прижалась к ним щекой, потом и сама легонько коснулась меня губами, нежно шепнула:
— Ты мой хороший…
— Ты моя хорошая, — шепнул я в ответ, и мы почти одновременно необъяснимо наполнено вздохнули и, снова обнявшись, пошли, слегка толкая друг друга бедрами.
— А ведь иначе, — как бы размышляла она вслух, — если у нас не будет этой веры… зачем нам такая жизнь?.. Ты слышишь?
— Слышь-слышь.
— Нет, ну правда!
— Правда, сущая правда: слышу.
— Ты согласен?
— Йес, май дайлинг! — (Да, моя дорогая! — англ.)
И у нее как будто окончательно отлегло: засияла, грациозно вывернулась из-под моей руки, отбежала вприпрыжку слегка вперед, вальсируя и дирижируя, озорно напевая на мотив «Па-дам»: «Не может быть, не мо-жет быть, ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-а-а…»
Я шел за ней, чуть отставая, и тихо умирал от счастья: мое сердце неуклюже кувыркалось и словно замирало перед новым опасным кувырком.
Наконец я поймал ее, обнял, смеясь, еще не замечая внезапной перемены в ней, а она вдруг всхлипнула громко и отчаянно сжалась, тщетно сдерживая себя, и слезы — ручьем!
— Что ты? Что ты? — испугался я, в недоумении вглядываясь в ее заплаканное личико. — Эй, ты чего?.. — А сам уже тоже готов был заплакать — видно, нервы стали совсем ни к черту. — Аню-ут!..
Но она лишь отрицательно качала головой, страдальчески закусив губу и отчаянно борясь со слезами, и от этого еще горше заплакала, милая, и прижалась ко мне, задыхаясь и вздрагивая.
Ох, дурак, дубина стоеросовая! Я ведь должен был помнить, что эту тему вообще пока нельзя упоминать при ней. Я понял это еще тогда, когда сморозил «ты не боишься, что я тебя брошу» и когда увидел, как остро-болезненно она переносит подобные «шутки». Я обязан был помнить, но урок, как всегда, не пошел мне впрок.
— Ну перестань, — просил я виновато, — пожалуйста… не надо… Ну что случилось?..
— Да-да, — кивала она, — ничего, я понимаю… Это глупо, смешно… я все понимаю, хороший мой… И я ничего не боюсь… правда… я счастлива… я очень счастлива… Но понимаешь… Я ведь и раньше думала и сейчас совершенно не представляю: как же мы дальше будем? Это ведь трудно, наверно, это же не космос, не работа, это земная жизнь — ты понимаешь меня?.. Но я ничего не боюсь, ты не думай… Когда я с тобой, когда я вижу тебя и чувствую рядом… мне так хорошо и покойно… я не знаю, бывает ли лучше… Но вот ты рассказал мне… я понимаю, это не ты, не ты!.. а для меня — как гром среди ясного неба, напоминание: мементо мори — помни о смерти, не забывайся, не забывайся… А я… я забылась?.. да?..
Не отвечая ей, но, молча восхищаясь ранней мудростью моей малышки, я пил-целовал ее открытые, соленые глаза, гладил, как маленькую дочку, по головке, нежно прижимал к себе. Ну какая ж прелесть у меня жена! Да ежели мы оба с ней такие вумные-разумные — да мы же горы своротим!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});