«Лимонка» в тюрьму (сборник) - Захар Прилепин

Подобно ночному дневальному Володе вести себя нельзя, конечно, потому что он портит жизнь и ломает судьбу человеку сознательно. После этого я максимально ограничил своё общение с Володей. Хотя мне любопытно было, чем и для чего он живёт, хочет ли, например, иметь детей и обыкновенную семью, или его поведение – это патология. В общем, интерес с точки зрения наблюдателя всех сторон этой жизни. Для меня основная часть преступников всегда понятна была. А вот стукачи и обиженные вызывали особое любопытство. Это самые опасные люди в заключении после оперов, и, чтобы сразу распознавать их, нужно иметь соответствующий опыт.

Минибаев Руфат Ульфатович

Он оказался первым офицером, к которому меня привели после Бармена на беседу, – почему я не подписываю 106-ю статью и заявление в СДиП. Это было на третий день после моего поступления в лагерь, уже после обеда и ближе к вечеру. Меня вызвал Бармен и, в свою очередь, сказал, что меня вызывают. Куда и зачем, никогда не говорят. Ваша растерянность всегда должна играть против вас.

Бармен, провожавший меня, постучал и спросил, можно ли войти. После утвердительного ответа он пропустил меня и удалился. У окна ко мне спиной стоял майор, слегка за тридцать. Светло-русый татарин. Из магнитофона на подоконнике пел Шевчук.

Я весь скрученный нерв,Моя глотка бикфордов шнур,Которая рвётся натиском сфер,Которые я развернул…Сквозь голодную толпу,Стоящую за искусством,Лезу, раскинув всех,Без очереди я…

Мы поздоровались, я, между прочим, поинтересовался, что за альбом стоит в магнитофоне: или альбом «Время» 1985 года, или альбом «Я получил эту роль» 1987 года. Он тут же не поленился вернуться к магнитофону и посмотреть название. Творчество Шевчука, который как раз вырос в Уфе и создал там первый состав «ДДТ», я мало-мальски знаю. И через минуту я уже точно сказал, что это запись 1987 года. Она отличалась значительно по качеству. Там уже сидел на ударных Доценко, а у самого Юрия развитие тогда шло семимильными шагами. Но это история далеко не про лагерь.

Минибаев удивился моему знанию музыки своего земляка. И, коротко поговорив о творчестве рок-легенды, которого тогда слушали даже во всех захолустных деревнях, он плавно перешёл к сути вопроса:

– Так что же вы не подписываете бумаг, вы же не глупый человек, вы не типичный уголовник, просто, видимо, оказались не там, где надо, и не в том месте…

– Простите, нет. Я оказался там, где обязан был быть, и тогда, когда обязан был быть.

Он наверняка знал мою историю в подробностях, но ему интересно услышать всё от меня лично.

Я продолжил:

– Вообще я льгот по этому закону не терял, против которого выступил с товарищами, – эти льготы вы теряете, но бог с вами, руки-ноги есть. Окупите на службе. А вот что делать инвалидам и ветеранам войн и труда?

Минибаев стал расшаркиваться, что мне тут никто не желает зла и если захочу – я буду в клубе работать – в газете.

– Ты, я вижу, не преступник, так что будешь сидеть и писать статьи.

– Тут, – отвечаю, – ещё одна проблема. Меня не зря сюда погнали за тысячу километров. И наверняка тут масса несправедливости происходит. Я не слепой и, к примеру, вижу, как тут подобно рабам осуждённый снимает кепку, кланяется и после этого здоровается. Очень показательный момент. Уверен, что после пощёчины царю мне долго выбирали место. Мне вы житья не дадите, факт. Вы-то, может, и благодушно ко мне настроены, но меня перемалывать система собирается здесь серьёзно. И вы тут ничегошеньки поделать не сможете, даже если захотите.

По-моему, я был убедителен, и он, ещё немного поговорив со мной, порекомендовав мне «подумать серьёзно» и «перестать дурить», вызвал Бармена и отправил меня в этапку. Сделал он это как-то неуклюже, будто спихивал меня скорее. Так прошло наше знакомство.

Минибаев был одной из самых серьёзных фигур среди офицеров среднего звена. Но он привык воевать с преступниками классическими, движимыми меркантильными интересами. У меня мотивы и цели были совершенно иные, что ломало все привычные схемы. На мой взгляд, ему нужно было от меня только одно: подписать бумаги. А дальше будет проще.

«Никогда не делай того, чего они от тебя хотят и требуют, это первый ориентир. Не общайся с теми, кого они хвалят, не верь в то, на чём они клянутся. Не жди того, чего они обещают. Потому что им нужно от тебя только одно, что держит тебя и привело сюда, в автозак твоей души. Её продажа…» – чётко и точно определил и расставил всё по своим местам старый зэк в «столыпине», и это теперь постоянно стучит в голове. У них зарплаты, а у тебя вера святая, Бог не оставит, примет как полагается.

«Крест»

На следующий день меня с подозрением на чесотку отправили в тюремную больницу, «на крест». После осмотра диагноз подтвердился. Мне повезло, что болезнь ещё не особо распространилась, только несколько пятен. Видимо, где-то перед самой отправкой я подцепил-таки чесотку, которой болела добрая треть тюрьмы.

«На кресте» меня поселили в изолятор, куда сажают заключенных с БУРа и ЕПКТ. Там всё было сделано как в камерах ШИЗО. Каменная параша, над унитазом железный кран для умывания – если сидишь на унитазе, кран упирается в спину. Из камеры не было выхода в другие палаты. На окнах – светонепроницаемые реснички. Разница только в том, что здесь шконка не пристёгивалась и на ней сидеть можно было сколько угодно. Ещё тумбочка с умывальными и другими принадлежностями была тут же в камере. Я мог попросить кипяток и заварить себе чай, который держал здесь же. Короче, рай по сравнению с камерами ШИЗО/ПКТ.

Нормальный изолятор на четыре места тоже был, только там обычно жил старшина больнички. Спокойный и интеллигентного вида высокий парень. Там стоял телевизор, и туда ложились или косяковые, или дети состоятельных родителей. Я успел пообщаться с некоторыми, когда выходил курить на улицу. Там я познакомился с Дельфином, тоже неписаным. Бармуда был именно его подельник.

Подозреваю, что меня вообще туда поместили немного припугнуть одиночной камерой. Дельфин мне сказал, что будет очень тяжело и что он отнесётся с пониманием, если я не выдержу.

Другие арестанты, узнав, что я не пишусь, говорили, что через пятнашку или максимум месяц ждут меня в пятом отряде. Там был старшиной Слон. Бывший блатной, которого в своё время Прохоров перетянул в «козлы» и который издевался над осуждёнными, гоняя их часами по плацу в тридцатиградусный мороз и тридцатиградусную жару, в метель и ливень под песню: «У солдата выходной».

Пятый отряд назывался ещё «спецназ девятки». Ни в каком отряде не было таких жестоких условий, как в пятом. Оттуда часто попадали в ШИЗО, и именно там и был настоящий ад для непокорных.

Башкирёнок

Башкирёнок всегда хитро и глуповато улыбался, подобно восточному визирю, отвечающему за хорошее настроение государя и более чем сведущему в дворцовых интригах.

Сидел он за групповое изнасилование и убийство жертвы. Жертва оказалась ещё и бабушкой. Со слов зэков дело обстояло следующим образом. Он, по-моему, был самым младшим и это преступление совершил в 16 лет с двоими своими братьями, изнасиловав и убив свою собственную бабушку. Башкирёнок состоял на очень хорошем счету у администрации и занимал постоянно самые лучшие посты, которые доверяют зэкам. Например, когда меня только этапировали в лагерь, он был старшиной самого крупного в лагере заводского склада.

Курил он исключительно «Парламент», самые дорогие сигареты в ларьке, такие же курил, помнится, Прохоров. В общем, ни в чём никогда не нуждался. Влияние у него было огромное. Его и ещё нескольких подобных мерзавцев ненавидели даже офицеры. Не говоря уже о рядовых и сержантах, на которых он равно составлял акты, как и на осуждённых. Только осуждённых по поводу и без повода сажали в ШИЗО, а солдат лишали их нищенских премий.

Впервые я встретился с ним на «кресте». Туда меня перевели из штрафного изолятора во время какой-то проверки – чтоб я был подальше от лишних глаз.

Мне полагалась прогулка, но так как на «кресте» надзирателей не было и приходили они только для проверки два раза в сутки, то и режим был послабее. На прогулку водил меня косяковый по прозвищу Мышь. Прогулка производилась на месте для курения – площадке 1 × 1,5 м на стыке пролётов с первого на второй этаж пожарной цельнометаллической лестницы, которая начиналась снаружи корпуса и выходила во двор.

Мы стояли на площадке вдвоём с каким-то арестантом. Он курил, я просто смотрел на желтеющую листву, которой не видел год.

Башкирёнок вышел, посмотрел на нас и тут же удалился. Через минуту выскочил на улицу тот самый санитар, Мышь.

– Ты что тут стоишь столько времени? – зло зашипел он вдруг на меня. – Давай в изолятор пошли, пока никто не видел, что ты гуляешь…