Гридень 2. Поиск пути (СИ) - Старый Денис

— Кузнец? — спросил я у одного из бойцов, который оставался в мастерской.

Воин был не из моих, но в Берладе я этого, вроде бы десятника, видел.

— Ранен, а малой кузнец может и отходит уже. Там ранение тяжкое, — отвечал мне десятник.

При этом у воина не возникло ко мне вопросов, почему это я раскомандовался. Наверное, сотник Геркул уже довел до своих людей, насколько изменилась ситуация, что тот, кого они знали, как Фомку немого, нынче один из четырех главных людей в Братстве. Организации, которая уже должна стать темой для разговоров для многих бояр и князей на Руси.

— Здрава будь хозяйка Евпраксия, — поздоровался я, входя в дом.

— Они все убиты? Те, кто посмел трогать меня, бить моего мужа и пугать мою дочь? — спросила женщина и глаза у нее были злыми, пылающими гневом.

— Кого достали, убили, иных полонили. Как твой муж, где он? — отвечал я, крутя головой.

Дом кузнеца был трехкомнатный, и сейчас я был в главном помещении, можно сказать, гостиной. Насколько я знал, о чем говорила и большая кровать посреди комнаты, именно тут и спят муж с женой, а дочка в иной горнице обитает. Но Маски не было.

— Он с Асаном в кузне, — отвечала женщина и гневный взгляд ее сменился, теперь глаза Евпраксии наполнялись влагой.

Я поспешил в кузницу. Тут еще нужно было постараться, чтобы найти мастеров, так как производственная мастерская была в раза три больше, чем жилой дом. Найдя Маска, стоящего во изголовье Асана, я молча подошел, думая, что парень уже преставился.

— Он жив, уснул. Евпраксия травами ведает, но говорит, что нынче только в руках Господа все. Коли выживет… Христа приму всей душой, да и дочку отдам за него. Этот отрок принял на себя мою стрелу. Он спину мне прикрыл собой, понимаешь, боярин, — грозный мощный мужчина повернулся ко мне и, глядя в глаза сказал. — Они посмели сорвать рубаху с моей жены, когда я бился на другом краю мастерской. Они должны быть убиты. Когда мы пойдем резать их?

— Тебя не заботит, что они твои соплеменники? — спросил я.

— Нет, я всегда был сам по себе. У черемисов хоть луговых, хоть бы и горных, я чужой, у русичей так же своим не стал. Так что… Когда резать их пойдем? Они же сбежали? — сказал Маска и вновь отвернулся к спящему Асану.

— Пойдем, обязательно, — сказал я, посмотрел на перевязанное плечо кузнеца, поняв, наконец, о каком ранении говорил воин во дворе, и пошел прочь.

Теперь что? Усадьба, или деревня местных? Последнюю локацию я подсознательно гнал из своих мыслей. Понимал, что сейчас могу сорваться и начать резать даже тех, кто остался в деревне и не сбежал в лес. Если остался, то, скорее всего, не должен быть виновным, причастным к событиям.

Не верю я, что черемисы все огульно кинулись в бунт. Ну не могут так врать люди. Еще вчера я был в деревне и видел благодарные и веселые лица селян. Они говорили мне спасибо и я даже слышал, как людипросили какое-то божество Кугу Юмо, чтобы тот послал мне счастье и хорошую жену. Тихо просили, на грани слышимого, потому я и верил в искренность сказанного.

— Тысяцкий, дозволь мне со своим десятком тебя сопроводить! — попросил десятник, которого я тут встретил первым.

— Не помню имени твоего, — сказал я, а воин засмущался. — Что не так с твоим именем?

— Фома я, стало быть, Фомка, — сказал воин и до меня не сразу дошло, что смущение десятника связано с тем, что он знал меня, как Фомку немого из Берлады.

И мы рассмеялись. Нет, не так, чтобы было сильно смешно, напротив, оставалось только место для грусти и гнева, но отходняк от адреналинового отката не всегда дает выбор, как именно проявиться. Наверное, если бы я начал кричать во все горло, то это тоже так себе вариант.

— Сопровождай, десятник Фома! — сказал я и направил своего арендованного коня в галоп.

Деревня местных так же была в дымах от пожарищ, но в меньшей степени, чем селение беженцев. А на входе в поселение, которое только обозначено небольшим плетнем…

— Суки… — сказал я и начал тяжело дышать.

Хотелось рвануть в лес, прямо сейчас выследить всех людей, которые там решили спрятаться от праведного гнева. Но нельзя. Боброк должен был послать Лиса, который хорошо читает следы и мог бы определить направление, куда побежали чухонцы. Остальное расскажут пленные. Но очень хотелось еще кого из бунтовщиков убить.

У входа в деревню на кресте висел распятый Крот, Крати. Староста смотрел в строну терема воеводы глазами, полными ужаса. И распят он был на… Андреевском Кресте. Мой враг знает, кто мы и дает четкий знак.

— Кто бы это не был, даже, если и сам булгарский эмир такое вот повелел учинить, клянусь я убью и тех, кто исполнил волю и тех, кто повелел, — сказал я.

Неожиданно для себя я услышал во всех сторон «Клянусь», «Клянусь». Это все воины, что были поблизости, повторяли мою клятву, которую я скорее выкрикнул, чем сказал.

Рядом с Крати лежали убитыми еще с десяток человек. Это были те селяне, которых я готовил в ополчение. Но у них не было пик, которые выдавались местным только на учениях и тренировках, эти воины умирали с небольшими ножами в руках. Младшего сына распятого старосты я не видел.

И тут из деревни стали выходить люди. Впереди шел младший сын Крати. Парсай, так звали его, нес на вытянутых руках большой нож, который в пору было назвать кинжалом. За его спиной шли еще мужчины, их было не много, не больше десяти, далее женщины и дети.

— Не все предали тебя. Честные люди частью убиты, остались лишь мы в живых. Остальные для нас умерли и те, кто пал от рук бывших соплеменников и те, кто поднял руку на своих родичей — они все умерли. Если ты, боярин, тысяцкий, посчитаешь, что и я должен умереть, то бери этот нож и убей меня, но оставь без гнева твоего людей, что со мной, — произнес чуть подрагивающими губами Парсай.

Может он так переживает за отца, может боится. Но…

— Всех, кто ушел в лес, я убью и в этом вы мне помощники. Остальных не трону. Вы должны стать русичами, принять Христа всем сердцем. Я не стану тебя убивать. Теперь я вижу, что отец твой не предал меня, за то и пострадал. Живите, Крати спас вас от смерти! — сказал я и ушел.

Я говорил правильные слова, поступал так же правильно. Но эмоции требовали взрыва, убийства. И такое мне не нравилось. Еще чуть, еще немного, и могло произойти помутнение сознания.

— Слава Богу, — усмехался я. — Мой дом сгорел.

— С чего ты весел? — недоумевал сотник Геркул, который уже был в моей усадьбе, тут и дожидался меня

— Марта жива, — указал я пальцем на молодую женщину, выглядящую сейчас замухрышкой, измазанной сажей. — И сын ее жив. А дом отстроим. Поможешь, витязь-брат?

— Помогу и дом построить и чухню в лесу перебить, если только князь… воевода-брат не прикажет идти в иные места ратиться, — отвечал Геркул.

Глава 15

Мы хоронили павших. Вот и образовалось наше кладбище. И пусть воины упокоятся в земле в красивой березовой роще, с видом на реку и ростово-суздальские просторы, на возвышенности, но разве подобные красивые виды хоть как-то компенсируют горечь от утраты?

А горечь была. Восемнадцать погибших и еще четыре воина, которые до сих в крайне тяжелом состоянии после ранения и вряд ли выживут — это большие потери, если учитывать то, что пришлось сражаться с далеко не лучшими бойцами. Да и были ли те, кто устроил этот ужас воинами? Уверен, что нет. Ни по характеру творящегося циничного и жестокого разбоя, ни по умениям, эти люди, убивавшие и грабившие и пришлых и своих соплеменников, не воины, они — бандиты.

— Лавра жаль было потерять, — сказал Боброк, стоявший рядом со мной и смотревший на то, как закапывают в общую могилу погибших воинов.

— Всех жаль, но это нам урок. Нужно становится еще сильнее, чтобы у врагов даже мыслей не появлялось нападать, — отвечал я, сжимая кулаки.

С моей подачи, было принято решение похоронить всех погибших в общей, братской могиле. Я жонглировал понятиями и подменял их, чтобы ни у кого не возникло мысли о том, что воинов хоронят не по обычаям, неправильно. Но даже по приблизительным подсчетам выходило, что для того, чтобы похоронить всех отдельно и соорудить для каждого отдельный достойного вида крест, придется всей моей сотней работать день. Но позволить так расточать трудовые ресурсы было нельзя.