Сборник "Комитет по встрече" - Юрий Нестеренко

— Но прогресс невозможен без решения глобальных задач, требующих интеграции, — заметил Фрэнк.

— Все необходимые задачи решены на второй стадии.

— Но нельзя же останавливаться на достигнутом! Надо двигаться дальше!

— Зачем?

Фрэнк обалдело уставился на Хаулиона.

— Знаете, какова главная отличительная черта варварства? — продолжал элиант, и в тоне его инженеру послышалось легкое презрение. — Вовсе не низкий уровень знаний и даже не агрессивность. Отличительная черта варварства — ненасытность. Будь то ненасытность к самкам, материальным богатствам или знаниям.

Фрэнк с удивлением поглядел на Моррисона, чтобы понять, не шутит ли Хаулион. Но экзоэтнолог оставался серьезен.

— Насчет самок и материальных богатств я, конечно, соглашусь, — сказал Фрэнк, — но как можно валить в ту же кучу знания? Разве есть во Вселенной что-нибудь ценнее информации? Разве развитие науки не является высшим смыслом каждой цивилизации?

— Наука — всего лишь рабское изучение объективной реальности, — пожал плечами хозяин дома. — Игра, смысл которой состоит в выяснении ее правил. Скучное ремесло, необходимое лишь для того, чтобы сделать наше физическое существование достаточно сносным, чтобы мы могли о нем не задумываться. Как только эта цель достигнута, необходимость в науке отпадает. Знание ради знания, говорите вы. А вы уверены, что подобное любопытство пойдет вам на пользу? Я говорю не о вульгарном использовании научных открытий для создания средств разрушения, как вы, вероятно, подумали. Нет, дело гораздо серьезнее. Что, если, доверчиво блуждая в темных подземельях мироздания, вы обнаружите истины столь ужасные и отвратительные, что знание их обратит все ваше существование в бесконечный кошмар? Кошмар, от которого нельзя избавиться, ибо это будет последнее, окончательное знание, не оставляющее надежд на ошибочность гипотез и отыскание обходных путей!

— И ваша цивилизация… обнаружила такие знания? — спросил Хэндерган, чувствуя, как холодеет в животе.

— Нет, — ответил элиант, и огоньки в его глазах погасли. — Нам хватило ума вовремя остановиться.

— Но если не наука, то что же тогда остается цивилизации в качестве высшего смысла?

— Искусство, разумеется, — ответил Хаулион будничным тоном.

— Значит, по-вашему, искусство выше науки?

— И по-вашему тоже. Даже с позиций вашей профессии, наука — сбор информации, искусство — создание оной. Чем изучать единственный несовершенный мир, данный нам природой, не лучше ли создавать свои, совершенные?

— Вы считаете, что человек способен создать совершенный мир?

— Человек разумен, в отличие от природы. С другой стороны, у него меньше времени на эксперименты. Но ведь ему нет необходимости создавать целую вселенную. Один совершенный _сонет_, сложенный вами лично, стоит миллиона галактик, до которых вам нет никакого дела.

Фрэнк мысленно поежился при мысли, что цивилизация, уже многие тысячелетия исповедующая этот принцип, может без колебаний уничтожить тот самый миллион далеких галактик ради одного совершенного сонета. И, значит, очень хорошо, что элианты вовремя остановили прогресс технологий. Но что, если где-нибудь в недрах вселенной обитает раса еще более древняя и при этом не прекратившая наращивание технического могущества?

— Ну хорошо, — сказал он вслух. — Допустим, искусство — высшая ценность. Но все равно, как это совмещается с распадом общества? Положим, для художников не существует такой потребности в объединении усилий, как для ученых. Но все равно им необходимы потребители их продукции. Читатели, зрители и так далее.

— Вы так думаете? — иронически усмехнулся Хаулион. — Разумеется, вы еще далеки от подлинной цивилизованности, но даже самые варварские ваши мифы о величайшем художнике говорят иное. Я имею в виду бога любой из ваших монотеистических религий. Разве он нуждался в обществе равных себе, чтобы получать удовольствие от процесса творчества? Нет, он был совершенно одинок, как и подобает великому художнику. На роль независимого ценителя мог бы претендовать разве что дьявол, однако и сам он — творение бога, причем созданное отнюдь не в качестве ценителя, а в качестве критика, который должен указывать слабые места произведения, и одновременно как элемент того же самого произведения. В этом суть подлинного шедевра; поэма, состоящая из одних положительных героев и благородных поступков, представляет собой бездарную пошлость. У создателей ваших религиозных мифов был вкус и понимание натуры настоящего художника; однако их невежественные соплеменники не понимали, что религия преподносит мир как произведение искусства, и постоянно спрашивали, отчего же в нем так много черной краски — как будто картину можно написать одной белой.

Но тем не менее у нас есть общение друг с другом, в том числе и по части искусства. Просто для нас это не главное. В противном случае цивилизация просто не могла бы существовать. Даже в вашем мире, где художественная одаренность — достаточно редкое явление, человек уже не в состоянии за всю свою жизнь ознакомиться даже со всеми выдающимися произведениями, не говоря уже о средних. А в нашем мире, где творчеством занимается каждый, не говоря уже об огромных объемах древней классики, это тем более невозможно. Если человек посвятит все свое время изучению чужих произведений, он будет лишен удовольствия собственного творчества, а изучит все равно ничтожно малую часть. Но впадать в другую крайность и игнорировать искусство других тоже неразумно. Во всем должна быть гармония, умение достичь ее — это и есть признак цивилизованности.

— Но как вы определяете, с какими именно произведениями следует ознакомиться? — спросил Фрэнк. — Раз никто не в состоянии охватить картину в целом, то никто не может и рекомендовать такую-то вещь как шедевр.

— Разумеется. Но нам и не нужны подобные рекомендации. Видите ли, когда цивилизация достигает третьей стадии и перестает перестраивать внешнюю среду, у нее наконец-то появляется возможность заняться внутренним миром. У нас нет такого явления, как ваша графомания — в широком смысле, а не только в литературном. Конечно, разные элианты талантливы по-разному, но ни один из них не страдает недостатком вкуса и не предложит на всеобщее обозрение вещь откровенно неудачную. Поэтому, выбирая произведения произвольным образом, мы почти никогда не испытываем разочарования.

— И вас не огорчает, что вы не можете познакомиться с каждым шедевром?

— Каков ваш любимый напиток, Хэндерган?

— Лайо, — ответил удивленно Фрэнк.

— Разве вас огорчает, что вы не можете выпить весь лайо на свете? Да простится мне эта физиологическая аналогия… — «но как иначе говорить с варварами», угадал Фрэнк окончание мысли.