Крах СССР - Сергей Кара-Мурза

«В этой общине все абсолютно, до мельчайших деталей, тождественно с древнегерманской общиной. В добавление к этому у русских… во-первых, не демократический, а патриархальный характер управления общиной и, во-вторых, круговая порука при уплате государству налогов и т. д… Но вся эта дрянь идет к своему концу» [103].

В момент написания этого письма было уже известно принципиальное отличие русской общины от древнегерманской. У русских земля была общинной собственностью, так что крестьянин не мог ни продать, на заложить свой надел (после голода 1891 г. общины по большей части вернулись к переделу земли по едокам), а древнегерманская марка была общиной с долевым разделом земли, так что крестьянин имел свой надел в частной собственности и мог его продать или сдать в аренду. Ниоткуда также не следовало в 1868 г., что русская община («вся эта дрянь») идет к своему концу.

Более того, из-за большой убыли рабочих во время Первой мировой войны на фабрики и заводы пришло пополнение из деревни, так что доля «полукрестьян» составляла до 60 % рабочей силы. Важно также, что из деревни на заводы теперь пришел середняк, составлявший костяк сельской общины. В 1916 г. 60 % рабочих-металлистов и 92 % строительных рабочих имели в деревне дом и землю. Эти люди обеспечили господство в среде городских рабочих общинного крестьянского мировоззрения и общинной самоорганизации и солидарности[32]. Они восстановили общину на стройке и на заводе в виде «трудового коллектива». И это — общее явление в тех незападных странах, которые избежали колониальной зависимости и проводили индустриализацию с опорой на собственные культурные формы[33]. Община в традиционном обществе — альтернатива гражданскому обществу свободных индивидов. Это и породило глубокий конфликт Маркса с институтом общины.

В ходе этого конфликта К. Маркс и Ф. Энгельс представили реакционной саму назревающую революцию в России, если ее социальной базой станет, как предполагали народники, общинное крестьянство, а сама она произойдет не под руководством западного пролетариата. Энгельс предупреждал в 1875 г, «Русские должны будут покориться той неизбежной международной судьбе, что отныне их движение будет происходить на глазах и под контролем остальной Европы» [206, с. 526].

Следующее основание, по которому российские либералы и социал-демократы отвергали советский проект, был прогноз Маркса о том, каким будет тот уравнительный «казарменный коммунизм», если произойдет не пролетарская, а рабоче-крестьянская («народная») революция. Маркс так представлял «преждевременный» коммунизм, который возникает «без наличия развитого движения частной собственности», как это и было в России в начале XX в.:

«Коммунизм в его первой форме… имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все., категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей…

Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет… Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме… Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.

Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом… Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубый коммунизм, есть только форма проявления гнусности частной собственности» [107, с. 114–115] (выделено мной. — С.К.-М.).

Эта изощренная конструкция — часть антисоветского кредо меньшевиков в 1917–1921 гг. и интеллектуальной команды М. Горбачева и Б.Ельцина в конце 80-х и начале 90-х годов XX в. Советский коммунизм объявлен выражением зависти и жажды нивелирования, он якобы отрицал личность человека и весь мир культуры и цивилизации, он возвращал нас к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не дорос еще до частной собственности. В общем, советская община (всеобщий капиталист) была лишь формой проявления гнусности частной собственности— гораздо худшей, чем при капитализме.

Глубокие расхождения с классиками марксизма возникли и в представлении о государстве. Отношение к государству как одной из высших ценностей было важным элементом мировоззренческой матрицы советского строя. Об этом много написано и русскими философами разных направлений, и русофобами разных типов. Можно принять как факт, что государство и в царской России, и в СССР было идеократическим. Это был важный центр жизнеустройства и целеполагания народа, источник важных нравственных норм.

Напротив, труды Маркса проникнуты крайним антигосударственным чувством, даже более жестким, чем неприязнь к общине. Это чувство подкреплялось присущим марксизму натурализмом, который, уподобляя общество природной системе, подчиняющейся «объективным законам естественного развития», сводил на нет созидающую и организующую роль государства. Ф. Энгельс писал:

«Столкновения бесчисленных отдельных стремлений и отдельных действий приводят в области истории к состоянию, совершенно аналогичному тому, которое господствует в лишенной сознания природе» [203, с. 306].

Эта аналогия неверна. Состояние общества принципиально отлично о того, «которое господствует в лишенной сознания природе», общество организовано государством, которое не допускает, чтобы «столкновения бесчисленных отдельных стремлений» создавали обширные зоны хаоса. Это и есть главная функция государства.

К. Маркс высказывается о государстве в таких выражениях:

«Централизованная государственная машина, которая своими вездесущими и многосложными военными, бюрократическими и судебными органами опутывает (обвивает), как удав, живое гражданское общество, была впервые создана в эпоху абсолютной монархии… Этот паразитический нарост на гражданском обществе, выдающий себя за его идеального двойника… Все революции только усовершенствовали эту государственную машину, вместо того чтобы сбросить с себя этот мертвящий кошмар… Коммуна была революцией… против самого государства, этого сверхъестественного выкидыша общества» [104].

В представлении основоположников марксизма пролетарская революция лишит государство его главных смыслов, и оно «отомрет». Энгельс пишет:

«Все социалисты согласны с тем, что политическое государство, а вместе с ним и политический авторитет исчезнут вследствие будущей социальной революции, то есть общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции, наблюдающие за социальными интересами» [207].

Эта глава в учении Маркса нанесла тяжелый ущерб русскому революционному движению. Под его воздействием левая часть образованного слоя России в конце XIX в. испытывала сильные антигосударственные чувства. Народники вели демонтаж государства при помощи террора как символического действия, подрывающего авторитет власти. Подрыв имперского государства вели практически все западнические течения: и либералы, и революционные демократы, и, затем, социал-демократы.

Когда большевики пришли к власти, им пришлось заняться государственным строительством. Все действия Советской власти по восстановлению армии, правоохранительных органов, правовой системы, вертикали государственного управления приводили к тяжелым дискуссиям и противодействию со ссылками на заветы Маркса. Преодоление этого сопротивления потребовало много сил и породило глубокие расколы.

Раздел 2 ПРЕДЫСТОРИЯ ПЕРЕСТРОЙКИ

Глава 4

Реализация Советского проекта после 1921 г.

В 1921 г. закончилась Гражданская война. Она была неразрывно связана с войной за независимость России— против интервенции Запада. Эта интервенция у нынешних поколений недооценивается, и это большая ошибка. Вот формулировка В. Шубарта: «С 1914 г. мы вошли в столетие западно-восточной войны». В 1918–1921 гг. Запад вел ее в основном руками российских «белых», а потом руками поляков.