Хрен с бугра - Александр Щелоков

Сидевшие смотрели на баяниста. И он громыхнул аккордами, глядя куда-то вверх, ни на кого в отдельности, но на весь мир в целом, задумчиво, будто наедине с собой, вывел:

— По реке плывет топорИз города Хухуева.Ты плыви себе, плыви,Железяка куева!

Пропел Игнатий свой репертуар и всем без особых пояснений стала ясна философская глубина очевидности жизни: все течет, все изменяется. Все изменяется, но остается прежним: как плыл топор по русской реке, так плывет и будет плыть, вопреки и наперекор всему: вождям, лозунгам, бурным аплодисментам.

Убей меня, не скажу, как исхитрялся Игнатий пополнять свой репертуар. Но было так, что он начинал распевать новины, едва те рождались где-нибудь вдалеке от наших краев. И это при том, что именно частушки, грешное порождение суверенности народного свободомыслия, не распространяли издательства, не распевало всесоюзное радио. Больше того, их как пырей, забивавший хилую ниву орошаемой властями официальной поэзии, в поте лица искореняли критики от культуры и блюстители правил социалистического реализма от просвещения.

А частушки, несносные, остроязычные, жили и здравствовали, смело поплевывая на деятелей от критики и представителей органов самокритики.

Жили, звенели. Короткие, острые, бедолажные.

В городах не поют частушек.

Асфальт, бетон и теснота сдвинутых плеч в городском транспорте к пению, особенно громкому, не располагают.

Балалайки, гармоники-хромки и расписные деревянные ложки, которые украшают двух — или трехкомнатные пещеры трудового горожанина, всем ритмом современной жизни приговорены к импотенции. Рожденные на Руси, одаренные громкими голосами, эти инструменты в молчаливости сроднились с тамтамами негров племени мбунду, собранными в музеях, и служат лишь вывеской житейского благополучия, показателем образованности квартиросъемщиков, которые помнят, откуда пошли их корни.

Впрочем, у городов тоже есть свой фольклор.

Анекдот — вот частушка, рождающаяся ежечасно в дебрях каменного леса среди асфальтовых рек и бензогаревой атмосферы.

Без анекдота, хорошего, емкого, задевающего самые чувствительные точки нашей вечно счастливой жизни, и сама эта счастливая жизнь прямо-таки нестерпима.

Анекдоты — живительные ключи, бьющие со дна искусственных водохранилищ общественной организованности. На самой поверхности — гладь и тишь. По ней плывут гордые белые корабли. На их бортах исторические имена Больших Людей, которые забываются народом сразу после смерти их носителей. Но при их жизни каждую навигацию они подновляются масляной краской.

На палубах — музыка, яркий свет. Все чинно и благородно. У каждого пассажира свое место. Каждый знает, за кем стоит и кто на какую ступеньку взойдет по сошествии в мир иной очередного престарелого местоблюстителя.

Тем, кто на берегу, радостно видеть веселые корабли, хотя билетов на них в кассах нет и в ближайшие годы не будет.

Стоящие на берегу машут руками: в добрый путь, корабли! Счастливого плаванья!

А со дна водоема бьют ключи — освежающие жизненный настой анекдоты.

И дрожит, ломается в них отражение радостных кораблей, и сказочное начинает выглядеть реально-обыденным. Тусклее кажется блеск позолоты.

Сквозь иллюминаторы видно то, что пытаются укрыть от наших взоров плотные занавески.

Анекдот — индивидуальная бронированная капсула личной демократии, в которой интеллигентный русский человек в условиях монархии и диктатуры хранит тайную толику индивидуального свободолюбия.

Анекдот — фига в кармане, облаченная в богатый наряд остроумия и выступающая во всем блеске великого и могучего языка.

Власти утесняют, жмут, понуждают своих подданных к единству взглядов, к покорности, а те, изображая требуемое единство взглядов и покорность, говорят: нате вам, вот я что расскажу про вас!

Анекдот помогает понять, что в жизни к чему, что от чего происходит и в какую сторону проистекает.

В анекдоте частица русской души, той самой, что не разгадана, не понята западными философами и восточными мудрецами, которым не довелось быть русскими по рождению, которым не выпала доля от первого до последнего дня вместе с нашим народом нести крест лишений и хоругви славы.

Говорят, что любой национальный характер можно без труда уложить в точную математическую формулу. Ой ли? А вот анекдот такие формулы выводит почти ежедневно. Несколько слов, а душа вся как на ладони…

Еще в давние годы моей юности анекдот породил формулы, определявшие черты разных народов в минимально короткой форме:

«Один немец — солдат. Два немца — генштаб. Три немца — Мировая война..

Один еврей — гешефт. Два еврея — блат. Три еврея — наркомат.

Один русский — балда. Два русских — мордобой. Три русских — очередь за водкой».

Вряд ли миролюбивые немцы, таланные от рождения евреи и испокон веков беспутные русские могут без обиды воспринять такие определения. Но, бьюсь о заклад! — чужим характеристикам они улыбнутся сразу.

Чуть позже, примерно году в тридцать седьмом прошлого трудного века, появилось очередное определение национальных характеров.

«Собрались десять мужчин. Один говорит: У меня на заметке есть десять девочек. Можно весело провести время. К сожалению, одна нездорова. И увы, у нее далеко не грипп. Только какая из десяти — неизвестно. Как же быть?

— Се ля ви, — бодро сказали мужчины. — Рискнем!».

Все они были французы.

«Собрались в другом месте десять других мужчин. Один говорит:

— Есть свежие анекдоты. Жаль среди нас один — стукач. Только кто из десяти — неизвестно. Как же быть?»

— Рискнем! — сказали десять мужчин. — Рассказывай!»

Все они были русскими.

Когда Игнатий Кашурин под баян исполнил отходную нашему Дорогому Никифору Сергеевичу, которого ближайшие соратники по партии и правительству вдруг уценили и списали в тираж, освободив от бремени больших обязанностей и права считаться Большим Человеком, чтоб «опять не колбасил», до наших краев дошло, будто в столицах начались забастовки. Терпеливые горожане взорвались и вышли на улицы с транспарантами: «ВЕРНИТЕ НИКИШУ! ЛУЧШЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ ЖИТЬ БЕЗ ХЛЕБА, ЧЕМ ГОД БЕЗ АНЕКДОТОВ».

Всем почему-то показалось, что с уходом дорогого Никифора Сергеевича с исторической сцены источник народной мудрости оскудеет, сила его уйдет в песок.

Слава богу, все так сильно ошиблись!

Анекдот в нашем обществе не умирал никогда. Даже в годы, когда Великий Сталин преобразовывал общество, осуществляя планы густых людопосадок в сибирской тайге, и еще совсем не думал о преобразовании степей путем посадки лесополос, анекдоты о вожде не иссякали. Только передавали их шепотом с губ на ухо людям доверенным, стараясь, чтобы рядом не оказалось свидетелей.

В разных слоях монолитного общества, объединенного Коммунистической партией в единый советский народ, анекдоты были разными.

«Заспорили Гитлер и Сталин, что более действенно — убеждение или принуждение.

— Я за принуждение, — сказал Гитлер. — Вот смотрите.

Он намазал кусок хлеба горчицей, поманил пса, наступил тому на хвост и давил до тех пор, пока собака все не сожрала.

— Вам хорошо, герр Адольф, — сказал Сталин, — у вас есть хлеб. А у меня только горчица и убеждение. Вот смотрите. Берем горчицу. Поднимаем псу хвост и мажем жопу. Теперь он пока не вылижет все дочиста, не остановится.

— Да, — согласился Гитлер, — теперь и я понял: убеждение — это сила».

Такой анекдот в сороковые годы тянул, по меньшей мере, на десять лет без права переписки. На хитром языке служителей НКВД это означало пулю в лоб. Тем не менее, крамольный анекдот рассказывали. Правда, сугубо доверенным друзьям и по-тихому. Но случались и прокольчики.

« — За что посадили? — спросили новичка, который появился утром в камере Бутырской тюрьмы.

— За лень. Вчера мне анекдот о Сталине и Гитлере рассказали. Надо было тут же бежать в НКВД и стучать. А я отложил до утра. Кто-то оказался не таким ленивым».

Великий Сталин тоже любил анекдоты. Для него их специально коллекционировали.

« — Много анекдотов обо мне собрал? — спрашивал Сталин Лаврентия Берию, своего подручного палача.

— Целых два сибирских лагэра, товарищ Сталин, — отвечал тот».

Анекдоты Сталину умело рассказывали его некоторые приближенные. Одним из них был министр юстиции Горшенин. Подходя к залу заседаний Совета министров, Вождь прислушивался. Смеха не слышал. Входил. Спрашивал:

— Горшенин заболел или опоздал? Почему никто здесь не смеялся?

Какие же анекдоты рассказывали вождю и каким из них не заборонялось смеяться?

« — Вчера Черчилль и Рузвельт, — докладывал Берия Сталину, — всю ночь плели заговор против Советского Союза.