От победы к миру. Русская дипломатия после Наполеона - Элис Виртшалфтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Реакция России на революционных дух
До встреч союзников в Троппау и Лайбахе, которые санкционировали бы австрийское вторжение в Неаполь, российские дипломаты написали серию исследований, оценивающих политическую ситуацию в Европе[181]. Исследования показали, что российский монарх и его дипломатические агенты оставались привержены соглашениям 1814, 1815 и 1818 годов, принципы и предписания которых они пытались применять к бурным событиям на местах. Как и ожидалось, обстановка во Франции накалялась. На протяжении 1819 и в начале 1820 года российские чиновники обсуждали неустойчивость внутренней системы Франции как между собой, так и с представителями других великих держав. В их анализе проявлялась озабоченность по поводу духа революции и раздора, который возродился во Франции и угрожал ввергнуть королевство в политический кризис. Революция, по мнению российских политиков, могла легко привести к военной агрессии, способной принудить союзников прибегнуть к вооруженному вмешательству[182]. Уже в марте 1819 года император Александр получил сообщения из Австрии и Пруссии с предупреждением об угрозах режиму короля Людовика XVIII. К сентябрю князь Меттерних предложил созвать союзные конференции послов в Париже, где четыре державы могли бы наблюдать за развитием событий и координировать ответные действия.
Позиция Британии касательно возможной интервенции во Францию была донесена министром иностранных дел Каслри российскому министру иностранных дел Каподистрии и послу в Лондоне Ливену в меморандуме от 24 сентября 1819[183]. Британское правительство полагало, что политические волнения во Франции не представляют угрозы для стабильности европейской системы. Не менее важно и то, что создание центра контактов союзников в Париже можно было расценить как формальный срыв соглашений, принятых в Аахене, согласно которым Франция была принята в союз великих держав. Согласно соглашениям, в случае возникновения опасной ситуации из-за революции или военной агрессии, по инициативе любой из четырех держав могла быть созвана чрезвычайная конференция посланников для организации скоординированного ответа[184]. В свете этого положения и необходимости учитывать общественное мнение британское правительство отказалось принимать на себя обязательства по принятию каких-либо конкретных мер до наступления реальных событий. Российские дипломаты, казалось, понимали конституционные ограничения Великобритании. Кроме того, как отметил Каслри, было крайне важно, чтобы союзники не демонстрировали враждебный настрой против нынешнего правительства Франции. Французский народ должен был чувствовать связь со своей монархией, а ощущение оппозиционного настроя со стороны других стран могло подорвать эту связь.
Что касается политики Франции, то и российский император, и Министерство иностранных дел соглашались с Австрией и Пруссией в том, что французское правительство отклонилось от пути, который после 1816 г. привел к счастливым результатам Аахенского конгресса. Российские дипломаты видели риски военной агрессии от якобы либерального правительства во главе с Деказом, которое было сформировано после выборов осенью 1819 года. Однако в конце 1819 года, до того как прояснилась траектория испанского восстания и до начала революции в Неаполе, приверженность России союзническому единству оставалась приоритетом. Император Александр продолжал пропагандировать самый тесный союз великих держав. Этот союз, составлявший основу Всеобщего союза европейских государств, необходимо было сохранить, чтобы Франция могла извлекать выгоду из законной и конституционной монархии. Таким образом, Россия попыталась придерживаться нейтрального курса, согласно которому союзники объяснили бы Людовику XVIII опасности, угрожающие его режиму, и настоятельно призвали бы его изменить направление[185]. Такие действия не изменили бы отношения Франции со Всеобщим союзом, как это определено в Аахенских протоколах, но они выполнили бы свой долг, предписанный как Аахенскими протоколами, так и Актом Священного союза от 14 (26) сентября 1815 года. Это был долг откровенности, который вынуждал союзников правдиво говорить о потенциальных опасностях, а в данном случае напомнить Франции о ее обязательстве поддерживать конституционные принципы общественного порядка. Поскольку среди союзников сохранялся раскол, Александр избегал высказывать свое окончательное мнение о французской политике. Однако он повелел своему министру в Париже генералу Поццо ди Борго указать французскому правительству на его ответственность за настоящее и будущее спокойствие Европы. Если Франция в какой-то момент угрожала бы миру в Европе, Россия была готова, основываясь на существующих договорах, вступить на французскую территорию с союзнической армией.
Месяц спустя направленные российским дипломатам за рубежом инструкции подтвердили политику невмешательства во внутренние дела Франции и Германского союза[186]. Мнением России разрешалось поделиться, если оно запрашивалось, учитывая, что любое заявление должно было соответствовать «принципам закона, достоинству корон и реальному благополучию народов». Кроме того, это благополучие было бы реальным только в том случае, если бы оно стало результатом нравственной силы соответствующих правительств. События развивались таким образом, что герцог Ришелье вернулся к власти в феврале 1820 года после убийства герцога Беррийского, племянника Людовика XVIII[187]. Опасения по поводу Франции вскрыли потенциальные разногласия внутри союза, однако решение оставаться в стороне казалось разумным. Испания стала более очевидной угрозой миру в Европе, и некоторые члены российского правительства даже выразили открытую позицию в поддержку Франции.
В меморандуме от февраля 1820 года советник российской миссии в Вене А. М. Обресков (1793–1885) открыто призвал к российско-французскому союзу, основанному на идее, что интересы Австрии, Великобритании и Пруссии не совпадали с позицией России[188]. Хотя позиция Обрескова противоречила важному принципу внешней политики Александра – избегать сепаратных союзов в Европе, она заслуживает рассмотрения в рамках обсуждения того, что представляет собой жизнеспособный политический союз. Говоря о Четверном союзе, Обресков отметил, что полезный и прочный союз основан на совпадении интересов и гарантирован выгодами от него для каждой из договаривающихся сторон. Исторический опыт показал, что союзы, существование и сохранение которых не зиждется на таких принципах, были только иллюзорными, обременительными и неравными. Именно потому что природа уготовила каждому из государств особое существование, наделив их тем самым специфичными интересами и связями, союзы преуспевали только тогда, когда формировалась общность интересов. Неудивительно, что чем больше число договаривающихся сторон, тем больше вероятность того, что отдельные интересы будут различаться. Общая гармония проистекает лишь из согласия всех сторон. Кроме того, полное согласие, как правило, требовало военных сообществ, как в случае успешного объединения с целью победить Наполеона, когда равенство интересов возникло естественным путем.
В нынешнем Четверном союзе, продолжал Обресков, общая цель заключалась в сохранении на французском троне законной династии, в случае необходимости – посредством принудительных мер или войны. Но несмотря на общую цель, члены союза имели разные причины быть заинтересованными в его успехе. Англия, естественный соперник и противник Франции, стремилась ослабить ее мощь, вызывая революционные волнения и беспорядки на французской территории
